— Да, разумеется.
Все возвратились к трупу. Тетка Рок сидела теперь рядом с дочерью, держа ее руку в своей и уставившись вдаль тупым, бессмысленным взглядом.
Врачи попытались вдвоем увести ее — ей не следовало видеть, как унесут ребенка, но она мгновенно догадалась, что сейчас произойдет, упала на тело, обхватила его и, лежа на нем, завыла:
— Не отдам! Она моя, еще моя! Убили ее, так хоть тело мне оставьте! Не отдам!
Мужчины сконфуженно и нерешительно переминались вокруг. Ренарде опустился рядом с ней на колени и начал уговаривать:
— Послушайте, матушка Рок, так надо, иначе нам не узнать, кто убийца. А мы обязаны найти виновного и наказать. Вот поймаем его и вернем девочку, обещаю вам.
Довод подействовал: женщина заколебалась, и в затравленных ее глазах вспыхнула ненависть.
— Значит, поймают его? — спросила она.
— Обещаю вам.
Она было совсем покорилась, но тут капитан брякнул: “Странно все-таки, что одежду никак не найти”, — и у старухи мелькнула мысль, не приходившая до того в ее крестьянскую голову. Она потребовала:
— А где одежа? Она моя. Отдайте ее! Куда ее девали?
Ей пытались втолковать, что одежда пропала, но она с упорством отчаяния стояла на своем и причитала:
— Она моя! Отдайте ее! Где она? Отдайте! Чем больше ее урезонивали, тем громче и упрямей она рыдала. Движимая, вероятно, как материнским чувством, так в равной мере и безотчетной жадностью нищего человека, для которого серебряная монетка — целое состояние, она уже не просила вернуть тело — ей нужны были только вещи, вещи ее дочки.
Когда трупик, завернутый в одеяла — за ними послали домой к Ренарде,
— положили в экипаж, тетка Рок, стоя под деревьями между мэром и капитаном, которые поддерживали ее, заголосила:
— Ничего-то у меня на свете не осталось, совсем ничего, даже чепчика ее — и того нет! Ничего у меня не осталось, ровно ничего!
Появился кюре, молодой, но уже раздобревший. Он вызвался проводить мать погибшей до дому, и они вдвоем побрели к деревне. Медоточивые речи служителя церкви, сулившего несчастной всяческие награды за гробом, несколько смягчили ее скорбь, но она без устали повторяла:
— Будь у меня хоть ее чепчик… Эта навязчивая мысль, видимо, вытеснила у нее из головы все остальные.
Ренарде крикнул вдогонку:
— Приходите завтракать, господин аббат! Через час!
Священник, повернув голову, отозвался:
— С удовольствием, господин мэр. В двенадцать буду у вас.
Все двинулись к дому, серая масса которого с высокой башней на берегу Брендий проглядывала сквозь ветви деревьев.
Завтрак затянулся, разговор вертелся вокруг преступления. Собравшиеся были единодушны: злодейство совершил какой-нибудь бродяга, случайно проходивший мимо, когда девочка купалась.
Затем власти отбыли в Роюи, обещав вернуться рано утром; врач и кюре разошлись по домам, а Ренарде долго бродил лугами, оттуда направился в рощу и дотемна медленным шагом разгуливал там, заложив руки за спину.
Лег он рано и еще спал, когда утром к нему вошел следователь и, с довольным видом потирая руки, сказал:
— Все спите? А у нас новости, дорогой мой! Мэр сел на постели:
— Какие же?
— Престранные! Помните, мать вчера просила что-нибудь на память о дочери, особенно чепчик? Так вот, открывает она утром дверь, а на пороге — дочкины сабо. Это доказывает, что преступление совершил кто-то из здешних: недаром ему стало жаль старуху. Кроме того, почтальон Медерик принес мне наперсток, игольник и ножичек жертвы. Они, без сомнения, выпали из кармана, когда убийца уносил одежду, чтобы спрятать. Для меня лично важнее всего история с обувью: она свидетельство известного нравственного развития — преступник не чужд сострадания. Давайте переберем наиболее заметных местных жителей.
Мэр встал, позвонил, чтобы принесли горячей воды для бритья, потом ответил:
— Извольте. Но это потребует времени, поэтому лучше начнем, не откладывая.
Пютуэн устроился верхом на стуле: даже здесь, в комнате, он не в силах был избавиться от мании считать себя наездником.
Ренарде расположился перед зеркалом, намылил лицо, взял ремень, направил бритву и начал:
— Самый заметный из жителей Карвелена — Жозеф Ренарде, мэр, крупный землевладелец и скандалист, поколачивающий сторожей и кучеров…
Следователь рассмеялся:
— Достаточно. Переходим к следующему.
— Второй по положению — Пельдан, заместитель мэра, скотовод и тоже крупный землевладелец, хитрый, скрытный крестьянин и ловкач в денежных делах, но, по-моему, не из тех, кто способен на такое.
— Дальше! — бросил Пютуэн.
Бреясь и умываясь, Ренарде последовательно рассмотрел нравственный облик всех обитателей Карвелена. После двухчасовой беседы под подозрение попали три сомнительные личности: браконьер Каваль, некий Паке, промышлявший ловлей форели и раков, и гуртоправ Кловис.
Глава 2
Следствие тянулось целое лето, но преступника не нашли. Все подозреваемые и задержанные без труда доказали свою невиновность, и прокуратуре пришлось закрыть дело.
Однако убийство глубоко потрясло округу. В душе жителей остались тревога, смутная боязнь, безотчетный ужас, порожденные не только тем, что не удалось обнаружить никаких следов, но также, и прежде всего, необъяснимым появлением сабо у дверей тетки Рок в ночь после злодейства. Мысль, что убийца присутствовал при осмотре трупа, что он, без сомнения, живет в Карвелене, засела в головах, сделалась навязчивой идеей, неотступной угрозой нависла над селом.
Роща прослыла отныне опасным местом, которое старались обходить — там, дескать, нечисто. Раньше, по воскресеньям, после обеда, крестьяне устраивали в ней гулянья. Они располагались на мху под высоченными необхватными деревьями или бродили вдоль берега, высматривая шнырявшую меж водорослей форель. Парни играли в шары, кегли, мяч и выбивку на прогалинах, где у них были расчищены и утоптаны площадки, а девушки разгуливали по четыре-пять в ряд, держась за руки, крикливо распевая режущие ухо романсы и так при этом фальшивя, что тихий воздух словно скисал и зубы ныли, как от уксуса. Теперь под этим плотным зеленым сводом никто больше не появлялся: люди как будто опасались наткнуться на новый труп.
Пришла осень, роща начала облетать. День и ночь с высоких деревьев, кружась, падали легкие овальные листья, и сквозь ветви уже проглядывало небо. Порой, когда над верхушками проносился порыв ветра, этот непрестанный и неторопливый дождь разом усиливался и с шуршанием ливня устилал мох толстым желтым ковром, похрустывавшим под ногами. Нескончаемый шелест, летучий, печальный и почти беззвучный, напоминал тихую жалобу; листья, все продолжавшие падать, казались слезами, крупными слезами исполинских деревьев, днем и ночью оплакивавших уходящий год, прохладные зори и мирные вечера, теплый ветер и светлое солнце, а может быть, и злодеяние, на которое они взирали со своей высоты, — страшный конец ребенка, изнасилованного и задушенного у их подножия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10