Было слышно, как открылась дверь ванной. Его тошнило.
11
Когда он закрылся в ванной и пустил воду, мы с Паулой переглянулись.
– Что там вышло с Хайнцем? – Вообще-то, мне хотелось спросить о другом.
– Мы устроили с ним вместе пацифистскую акцию на Александрплац. У часов, которые показывают время по всему миру. Это было первого января восемьдесят восьмого года, и мы прикрепили таблички, которые указывали, в каких регионах мира за истекший год шли вооруженные конфликты или гражданские войны, а также количество жертв. Они, естественно, сочли это провокацией. Разве можно, дескать, валить в одну кучу освободительные войны угнетенных народов и захватнические войны империалистов. Будто война от этого перестает быть войной. Нас арестовали, меня трое суток допрашивали, вынесли предупреждение и отпустили, а Хайнц отсидел семь месяцев, потом его выслали. Благодаря Свену мой поступок сочли просто глупой выходкой, а Хайнца обвинили в подрывной деятельности, агитации и пропаганде, которую он вел в церкви по наущению западных подстрекателей. При этом мы работали вместе несколько лет, он делал то же самое, что и я, не больше и не меньше.
– Хайнц об этом знает?
– У нас больше не было контактов. Он не давал знать о себе с Запада, даже после объединения. Возможно, думает, что я выдала его тогда, чтобы спасти собственную шкуру.
– Свен сообщал обо всем, что знал, в госбезопасность?
Она кивнула.
– И разговаривал со своим опекуном, будто со старым приятелем, о себе, обо мне, о Юлии.
– Когда это началось?
– Когда вы познакомились. Летом или осенью восемьдесят шестого.
– Ему платили?
– Подкидывали по паре сотен марок. Я иногда удивлялась, когда он приносил нам с Юлией подарки, но вопросов не задавала. Нет, корыстным он не был. Да и кто был корыстным в ГДР?
– Ты ни о чем не догадывалась?
– Потому что советовала держаться подальше от моих политических дел? – Она пожала плечами. – Не знаю. Пожалуй, нет. Знаю только, что не хотела догадываться.
– Паула?
– Да? – Она улыбнулась, устало и печально, будто уже знала дальнейший ход разговора и то, что ему суждено кончиться ничем.
– Почему ты решила переспать со мной? Она не ответила.
– Паула!
Вздохнув, она отвернулась. Я вновь увидел ее лицо в оконном отражении.
– Ты сделала это, потому что он обманул тебя, а ты решила посмотреть, не удастся ли тебе помириться с ним, если ты ему изменишь и тоже будешь виновата?
Она ничего не сказала, не кивнула, а разглядеть выражение ее лица в окне я не сумел.
– Или ты хотела, чтобы я чувствовал себя виноватым перед Свеном и не упрекал его за предательство?
Она опять промолчала.
– Паула, скажи хоть что-нибудь. Ведь дело было не во мне, так? Дело было в тебе, ты хотела, чтобы я тебя утешил? Только ты не дала мне времени. – Я ждал. Ждал, что она скажет что-нибудь обо мне, пусть не о любви, хотя бы о том, что доверялась мне, нуждалась в моей близости.
Она продолжала молчать.
– Значит, дело только в тебе и Свене. Тогда признайся себе в этом и оставайся с ним. Чудовищно это или чудесно, но он предал тебя, а ты все равно его любишь.
Я подождал, решил уже, что она вновь отмолчится. Но она вдруг спросила у своего отражения:
– Разве можно любить того, кого презираешь?
– Почему он стал осведомителем?
– Он сам им предложил. За меня боялся. Давно боялся, а особенно после моего первого ареста в восемьдесят пятом году. Когда познакомился с тобой, понадеялся, что сможет давать информацию о тебе взамен на их снисходительное отношение ко мне. Только о тебе нечего было сообщать, – она улыбнулась, – пришлось кое-что самому придумывать, а потом он уж совсем оказался у них в руках.
Вдруг я заметил в спальне Свена. Я не слышал, как он вошел. Наверное, он нарочно двигался бесшумно. Интересно, давно ли он стоит здесь и слушает?
Паула резко обернулась.
– Продолжаешь? Крадешься, подслушиваешь. Если хочешь узнать что-нибудь, спроси меня. Только никогда больше не подкрадывайся, никогда… – Неожиданно крик ее оборвался. Паула махнула рукой. – Делай что хочешь. – Она шагнула к двери.
– Паула, не уходи, пожалуйста. Я не подкрадывался. Просто не хотел шуметь, чтобы не разбудить Юлию. А потом я подумал, что если буду знать, о чем вы говорили, то соображу, что мне надо еще вам сказать. Только я не подслушивал.
Они стояли лицом к лицу. Он с сожалением поднял руки, с сожалением опустил. На глазах у него были слезы, и в голосе слышались слезы.
– Я так боялся, так боялся все эти годы. За тебя, за нас, потом боялся, что ты все узнаешь. Ты ничего не хотела знать о моих страхах, о страхе за тебя и за нас, я с ума от него сходил, а ты не могла мне помочь. Я не такой сильный, как ты, никогда не был сильным. Я пробовал рассказать тебе о моих страхах, намекал, что, может, тебе не стоит заходить так далеко, но ты ничего не слышала. – Он всхлипнул. – Почему ты не бросила меня тогда, когда поняла, что я слабее, боязливее и что я не одобряю твоих дел? Потому что был тебе нужен? В постели? Чтобы заботиться о Юлии, на которую у тебя не оставалось времени? Чтобы вести хозяйство? – Он утер ладонями глаза и нос. – А теперь я тебе больше не нужен. Ты уходишь, потому что я больше не нужен.
– Нет, ты был бы мне нужен. Но ты уже не тот, каким…
– Я остался тем же самым. – Теперь он сам перешел на крик. – Тем же самым, слышишь? Может, я для тебя уже не хорош, может, ты хочешь кого получше или уже нашла кого получше. Тогда так и скажи, будет, по крайней мере, честно.
– Не кричи, Свен. Я сама скажу все, что сочту нужным.
– Да, если ты сочтешь нужным сказать! – Повернувшись ко мне, он в упор взглянул на меня. – А ты? Тебе разве нечего сказать? – Он ждал ответа, а не дождавшись, сел на кровать и уставился на собственные ноги.
Паула шагнула к двери, но не вышла из спальни, а прислонилась к стене там, где раньше, прислонившись к стене, стоял Свен.
12
Мы ждали. Чего, не знаю. Возможно, того, что кто-то скажет что-нибудь недосказанное? Или сделает что-нибудь? Например, что Паула откроет шкаф, соберет чемоданы и уйдет? Или того, что уйдет Свен?
Уйти хотелось мне самому. Но я не мог. Не мог уйти молча, но и не знал, что должен сказать. Так и остался стоять, будто парализованный и онемевший. Когда я поглядывал на Паулу, а она замечала мой взгляд, то устало и печально улыбалась в ответ. Иногда Свен отрывал взгляд от собственных ног, испытующе смотрел то на Паулу, то на меня.
На улице тем временем светало. Поначалу небо сделалось серым, потом белесым, затем голубым. Прежде чем дойти до соседней крыши, лучи солнца попали на купол телебашни, купол засверкал. До чего много в городе птиц, подумалось мне. Их громкий щебет доносился со старого каштана, который стоял во дворе. Подойдя к окну, я растворил его, чтобы впустить свежий воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
11
Когда он закрылся в ванной и пустил воду, мы с Паулой переглянулись.
– Что там вышло с Хайнцем? – Вообще-то, мне хотелось спросить о другом.
– Мы устроили с ним вместе пацифистскую акцию на Александрплац. У часов, которые показывают время по всему миру. Это было первого января восемьдесят восьмого года, и мы прикрепили таблички, которые указывали, в каких регионах мира за истекший год шли вооруженные конфликты или гражданские войны, а также количество жертв. Они, естественно, сочли это провокацией. Разве можно, дескать, валить в одну кучу освободительные войны угнетенных народов и захватнические войны империалистов. Будто война от этого перестает быть войной. Нас арестовали, меня трое суток допрашивали, вынесли предупреждение и отпустили, а Хайнц отсидел семь месяцев, потом его выслали. Благодаря Свену мой поступок сочли просто глупой выходкой, а Хайнца обвинили в подрывной деятельности, агитации и пропаганде, которую он вел в церкви по наущению западных подстрекателей. При этом мы работали вместе несколько лет, он делал то же самое, что и я, не больше и не меньше.
– Хайнц об этом знает?
– У нас больше не было контактов. Он не давал знать о себе с Запада, даже после объединения. Возможно, думает, что я выдала его тогда, чтобы спасти собственную шкуру.
– Свен сообщал обо всем, что знал, в госбезопасность?
Она кивнула.
– И разговаривал со своим опекуном, будто со старым приятелем, о себе, обо мне, о Юлии.
– Когда это началось?
– Когда вы познакомились. Летом или осенью восемьдесят шестого.
– Ему платили?
– Подкидывали по паре сотен марок. Я иногда удивлялась, когда он приносил нам с Юлией подарки, но вопросов не задавала. Нет, корыстным он не был. Да и кто был корыстным в ГДР?
– Ты ни о чем не догадывалась?
– Потому что советовала держаться подальше от моих политических дел? – Она пожала плечами. – Не знаю. Пожалуй, нет. Знаю только, что не хотела догадываться.
– Паула?
– Да? – Она улыбнулась, устало и печально, будто уже знала дальнейший ход разговора и то, что ему суждено кончиться ничем.
– Почему ты решила переспать со мной? Она не ответила.
– Паула!
Вздохнув, она отвернулась. Я вновь увидел ее лицо в оконном отражении.
– Ты сделала это, потому что он обманул тебя, а ты решила посмотреть, не удастся ли тебе помириться с ним, если ты ему изменишь и тоже будешь виновата?
Она ничего не сказала, не кивнула, а разглядеть выражение ее лица в окне я не сумел.
– Или ты хотела, чтобы я чувствовал себя виноватым перед Свеном и не упрекал его за предательство?
Она опять промолчала.
– Паула, скажи хоть что-нибудь. Ведь дело было не во мне, так? Дело было в тебе, ты хотела, чтобы я тебя утешил? Только ты не дала мне времени. – Я ждал. Ждал, что она скажет что-нибудь обо мне, пусть не о любви, хотя бы о том, что доверялась мне, нуждалась в моей близости.
Она продолжала молчать.
– Значит, дело только в тебе и Свене. Тогда признайся себе в этом и оставайся с ним. Чудовищно это или чудесно, но он предал тебя, а ты все равно его любишь.
Я подождал, решил уже, что она вновь отмолчится. Но она вдруг спросила у своего отражения:
– Разве можно любить того, кого презираешь?
– Почему он стал осведомителем?
– Он сам им предложил. За меня боялся. Давно боялся, а особенно после моего первого ареста в восемьдесят пятом году. Когда познакомился с тобой, понадеялся, что сможет давать информацию о тебе взамен на их снисходительное отношение ко мне. Только о тебе нечего было сообщать, – она улыбнулась, – пришлось кое-что самому придумывать, а потом он уж совсем оказался у них в руках.
Вдруг я заметил в спальне Свена. Я не слышал, как он вошел. Наверное, он нарочно двигался бесшумно. Интересно, давно ли он стоит здесь и слушает?
Паула резко обернулась.
– Продолжаешь? Крадешься, подслушиваешь. Если хочешь узнать что-нибудь, спроси меня. Только никогда больше не подкрадывайся, никогда… – Неожиданно крик ее оборвался. Паула махнула рукой. – Делай что хочешь. – Она шагнула к двери.
– Паула, не уходи, пожалуйста. Я не подкрадывался. Просто не хотел шуметь, чтобы не разбудить Юлию. А потом я подумал, что если буду знать, о чем вы говорили, то соображу, что мне надо еще вам сказать. Только я не подслушивал.
Они стояли лицом к лицу. Он с сожалением поднял руки, с сожалением опустил. На глазах у него были слезы, и в голосе слышались слезы.
– Я так боялся, так боялся все эти годы. За тебя, за нас, потом боялся, что ты все узнаешь. Ты ничего не хотела знать о моих страхах, о страхе за тебя и за нас, я с ума от него сходил, а ты не могла мне помочь. Я не такой сильный, как ты, никогда не был сильным. Я пробовал рассказать тебе о моих страхах, намекал, что, может, тебе не стоит заходить так далеко, но ты ничего не слышала. – Он всхлипнул. – Почему ты не бросила меня тогда, когда поняла, что я слабее, боязливее и что я не одобряю твоих дел? Потому что был тебе нужен? В постели? Чтобы заботиться о Юлии, на которую у тебя не оставалось времени? Чтобы вести хозяйство? – Он утер ладонями глаза и нос. – А теперь я тебе больше не нужен. Ты уходишь, потому что я больше не нужен.
– Нет, ты был бы мне нужен. Но ты уже не тот, каким…
– Я остался тем же самым. – Теперь он сам перешел на крик. – Тем же самым, слышишь? Может, я для тебя уже не хорош, может, ты хочешь кого получше или уже нашла кого получше. Тогда так и скажи, будет, по крайней мере, честно.
– Не кричи, Свен. Я сама скажу все, что сочту нужным.
– Да, если ты сочтешь нужным сказать! – Повернувшись ко мне, он в упор взглянул на меня. – А ты? Тебе разве нечего сказать? – Он ждал ответа, а не дождавшись, сел на кровать и уставился на собственные ноги.
Паула шагнула к двери, но не вышла из спальни, а прислонилась к стене там, где раньше, прислонившись к стене, стоял Свен.
12
Мы ждали. Чего, не знаю. Возможно, того, что кто-то скажет что-нибудь недосказанное? Или сделает что-нибудь? Например, что Паула откроет шкаф, соберет чемоданы и уйдет? Или того, что уйдет Свен?
Уйти хотелось мне самому. Но я не мог. Не мог уйти молча, но и не знал, что должен сказать. Так и остался стоять, будто парализованный и онемевший. Когда я поглядывал на Паулу, а она замечала мой взгляд, то устало и печально улыбалась в ответ. Иногда Свен отрывал взгляд от собственных ног, испытующе смотрел то на Паулу, то на меня.
На улице тем временем светало. Поначалу небо сделалось серым, потом белесым, затем голубым. Прежде чем дойти до соседней крыши, лучи солнца попали на купол телебашни, купол засверкал. До чего много в городе птиц, подумалось мне. Их громкий щебет доносился со старого каштана, который стоял во дворе. Подойдя к окну, я растворил его, чтобы впустить свежий воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9