Он шел следом. Сделав пару шагов по хрустящему гравию, она коснулась его ладони.
– Вам не надо идти со мной. Я вынесу вам сдачу.
8
Он остался стоять на площадке, на полпути между машиной и домом. Дверь за ней захлопнулась, щелкнул замок. Сколько у меня времени, чтобы принять решение? Минута? Две? Сколько ей понадобится времени, чтобы вынести сдачу? Какой здесь порядок? Есть ли у нее кассовый аппарат, где аккуратно разложены монеты и купюры и нужно только вытащить несколько монет или пару бумажек? Поспешит ли она со сдачей или уже поняла, что я радуюсь каждой лишней минуте?
Он посмотрел под ноги и увидел, что гравий влажный от тумана. Носком ботинка он перевернул камешек: интересно, такой ли он мокрый снизу. Да, камень был мокрый. Он учил своих сотрудников, что обдумывание решения и принятие решения – разные вещи, что долгое обдумывание не приводит ни к правильному, ни вообще к какому-либо решению и делает процесс принятия решения настолько сложным и тяжким, что в итоге решение не принимается никогда. Для обдумывания нужно время, а для принятия решения – мужество, так он всегда говорил, и сейчас ясно понял, что ему не хватает не времени на обдумывание, а мужества принять решение. А еще он знал, что жизнь ведет подсчет всем нашим решениям – как принятым, так и непринятым. Если он не примет решения остаться здесь, он поедет дальше, хотя и не принимал решения ехать дальше. Остаться здесь – а что я скажу ей? Спросить ее, можно ли мне здесь остаться? И что она ответит? Ответит «нет», даже если хотелось бы сказать «да», чтобы не брать на себя ответственность, навязанную ей моим вопросом? Было бы лучше, когда она покажется на пороге, уже стоять с сумкой и чемоданом, а машина должна уехать. А если она не хочет, чтобы я остался с ней? Или, может быть, сейчас хочет, а потом расхочет? Нет, так не пойдет. Если мы сейчас хотим друг друга, то это – навсегда.
Он пошел к машине. Хотел сказать жене, что они ошиблись, что возродить их брак невозможно, даже если очень этого захотеть. Что в последние недели к его радости примешивалась крупинка горечи и что он не хочет навсегда остаться с этой горечью. Он знает, это безумие – поставить все на кон ради женщины, которой он не знает и которая не знает его. Но пусть уж лучше он сойдет с ума от радости, чем будет жить разумным и грустным.
Он сделал несколько шагов к машине, жена подняла голову. Она посмотрела в его сторону, опустила стекло и что-то крикнула. Он не расслышал. Она повторила, что нашла на карте песчаные дюны. За завтраком они вспоминали фотографии, там были дюны и кусты, и тщетно пытались найти их на карте. Она их нашла. Отсюда недалеко, они доберутся туда к вечеру. Она вся сияла.
Ее умение радоваться мелочам – как часто она поражала его и восхищала своей радостью. И та доверчивость, с которой она делилась своей радостью. Эта доверчивость была совсем детской, полной ожидания и надежды, что все кругом непременно добрые, радуются добру и по-доброму реагируют. Уже много лет он не видел жену такой открытой, лишь в последние недели эта доверчивость вернулась к ней.
Он видел ее радость. Ее радость захлестнула его. Ну что, он готов? Они могут ехать?
Он кивнул, почти бегом устремился к машине, сел за руль, запустил двигатель. Он ушел, не оглянувшись на женщину с бензоколонки.
9
Жена рассказывала, как нашла на карте дюны и почему они не нашли их утром. Они приедут вечером, она знает, где можно остановиться. И сколько километров они проедут завтра. И какой высоты дюны.
Через некоторое время она заметила, что что-то не так. Он ехал медленно, внимательно всматривался в туман, иногда откликался на ее слова одобрительным или поощрительным хмыканьем. То, что он не разговаривал, было в порядке вещей, но этот плотно сжатый рот и желваки на скулах? Она спросила у него, что случилось. Что-то с двигателем, покрышками, колесами? Его раздражает туман на дороге? Что-то не так? Сначала она спрашивала спокойно, потом встревоженно. Как он себя чувствует? Что-то болит? Когда он съехал на обочину и остановился, она была уверена, что у него разболелось сердце или подскочило давление. Он застыл в одной позе, положив руки на руль и устремив взгляд в одну точку.
– Оставь меня, – сказал он и хотел ехать дальше; понадобилась лишь секунда, чтобы слова сняли то напряжение, что сжало ему горло, свело намертво скулы и сдерживало готовые пролиться слезы.
Уже лет сорок он не плакал. Он пытался подавить всхлипы, но раздался придушенный стон, а стон сменился воем. Он замахал руками, прося простить его, понять, что это отчаяние навалилось внезапно, что он не хотел плакать, но иначе не может. Потом слезы смыли эту потребность в извинениях и объяснениях, он просто сидел, положив руки на колени и опустив голову, плечи его тряслись, он рыдал. Она хотела обнять его, но он отстранился, остался сидеть, как сидел. Рыдания не прекращались, и она решила поискать в ближайшем поселке гостиницу, а может, и врач найдется. Она хотела приподнять его и передвинуть на сиденье рядом с водителем, но он сам пересел.
Она дала газ. Он продолжал плакать. Он оплакивал свой сон, оплакивал возможности, которые дарила ему жизнь и которых он не смог или не захотел реализовать, оплакивал все, чего уже не вернешь и не изменишь. Ничего нельзя вернуть. Он плакал потому, что понял – если чего-то хочешь, надо хотеть изо всех сил; и потому, что часто не знал, чего же он хочет. Он оплакивал все, что было плохого в его семейной жизни, равно как и то, что было хорошего. Он оплакивал разочарование, которое их постигло, их надежды и ожидание счастья, проснувшиеся в эти последние недели. Все, что он вспоминал, почему-то было печальным и болезненным, все самое прекрасное и счастливое в их жизни было преходящим. Любовь, семья, когда все еще было хорошо, счастливые годы с детьми, удовольствие от своей профессии, увлечение книгами и музыкой – все прошло. Перед его внутренним взором проходили эпизоды его жизни, он пристально вглядывался в эти картинки и различал черную печать, где жирными черными буквами в жирном черном кругу было написано: ПРОШЛО.
Прошло? Нет, не просто прошло мимо него и без его участия. Он сам разрушил тот мир, который создала их любовь. И теперь уже не будет никакого мира, ни черно-белого, ни цветного.
У него больше не было слез. Он был утомлен и опустошен. Он вдруг понял, что оплакал свою семейную жизнь, как будто сейчас эта жизнь закончилась, свою жену, как будто сейчас он ее потерял.
Она посмотрела на него, улыбнулась:
– Ну что?
Они проехали указатель с названием населенного пункта, числом жителей и высотой над уровнем моря. Две сотни жителей, подумал он, и уже маленький город. И всего несколько метров над уровнем моря, оно где-то близко, хотя его и не видно в тумане.
1 2 3 4 5 6
– Вам не надо идти со мной. Я вынесу вам сдачу.
8
Он остался стоять на площадке, на полпути между машиной и домом. Дверь за ней захлопнулась, щелкнул замок. Сколько у меня времени, чтобы принять решение? Минута? Две? Сколько ей понадобится времени, чтобы вынести сдачу? Какой здесь порядок? Есть ли у нее кассовый аппарат, где аккуратно разложены монеты и купюры и нужно только вытащить несколько монет или пару бумажек? Поспешит ли она со сдачей или уже поняла, что я радуюсь каждой лишней минуте?
Он посмотрел под ноги и увидел, что гравий влажный от тумана. Носком ботинка он перевернул камешек: интересно, такой ли он мокрый снизу. Да, камень был мокрый. Он учил своих сотрудников, что обдумывание решения и принятие решения – разные вещи, что долгое обдумывание не приводит ни к правильному, ни вообще к какому-либо решению и делает процесс принятия решения настолько сложным и тяжким, что в итоге решение не принимается никогда. Для обдумывания нужно время, а для принятия решения – мужество, так он всегда говорил, и сейчас ясно понял, что ему не хватает не времени на обдумывание, а мужества принять решение. А еще он знал, что жизнь ведет подсчет всем нашим решениям – как принятым, так и непринятым. Если он не примет решения остаться здесь, он поедет дальше, хотя и не принимал решения ехать дальше. Остаться здесь – а что я скажу ей? Спросить ее, можно ли мне здесь остаться? И что она ответит? Ответит «нет», даже если хотелось бы сказать «да», чтобы не брать на себя ответственность, навязанную ей моим вопросом? Было бы лучше, когда она покажется на пороге, уже стоять с сумкой и чемоданом, а машина должна уехать. А если она не хочет, чтобы я остался с ней? Или, может быть, сейчас хочет, а потом расхочет? Нет, так не пойдет. Если мы сейчас хотим друг друга, то это – навсегда.
Он пошел к машине. Хотел сказать жене, что они ошиблись, что возродить их брак невозможно, даже если очень этого захотеть. Что в последние недели к его радости примешивалась крупинка горечи и что он не хочет навсегда остаться с этой горечью. Он знает, это безумие – поставить все на кон ради женщины, которой он не знает и которая не знает его. Но пусть уж лучше он сойдет с ума от радости, чем будет жить разумным и грустным.
Он сделал несколько шагов к машине, жена подняла голову. Она посмотрела в его сторону, опустила стекло и что-то крикнула. Он не расслышал. Она повторила, что нашла на карте песчаные дюны. За завтраком они вспоминали фотографии, там были дюны и кусты, и тщетно пытались найти их на карте. Она их нашла. Отсюда недалеко, они доберутся туда к вечеру. Она вся сияла.
Ее умение радоваться мелочам – как часто она поражала его и восхищала своей радостью. И та доверчивость, с которой она делилась своей радостью. Эта доверчивость была совсем детской, полной ожидания и надежды, что все кругом непременно добрые, радуются добру и по-доброму реагируют. Уже много лет он не видел жену такой открытой, лишь в последние недели эта доверчивость вернулась к ней.
Он видел ее радость. Ее радость захлестнула его. Ну что, он готов? Они могут ехать?
Он кивнул, почти бегом устремился к машине, сел за руль, запустил двигатель. Он ушел, не оглянувшись на женщину с бензоколонки.
9
Жена рассказывала, как нашла на карте дюны и почему они не нашли их утром. Они приедут вечером, она знает, где можно остановиться. И сколько километров они проедут завтра. И какой высоты дюны.
Через некоторое время она заметила, что что-то не так. Он ехал медленно, внимательно всматривался в туман, иногда откликался на ее слова одобрительным или поощрительным хмыканьем. То, что он не разговаривал, было в порядке вещей, но этот плотно сжатый рот и желваки на скулах? Она спросила у него, что случилось. Что-то с двигателем, покрышками, колесами? Его раздражает туман на дороге? Что-то не так? Сначала она спрашивала спокойно, потом встревоженно. Как он себя чувствует? Что-то болит? Когда он съехал на обочину и остановился, она была уверена, что у него разболелось сердце или подскочило давление. Он застыл в одной позе, положив руки на руль и устремив взгляд в одну точку.
– Оставь меня, – сказал он и хотел ехать дальше; понадобилась лишь секунда, чтобы слова сняли то напряжение, что сжало ему горло, свело намертво скулы и сдерживало готовые пролиться слезы.
Уже лет сорок он не плакал. Он пытался подавить всхлипы, но раздался придушенный стон, а стон сменился воем. Он замахал руками, прося простить его, понять, что это отчаяние навалилось внезапно, что он не хотел плакать, но иначе не может. Потом слезы смыли эту потребность в извинениях и объяснениях, он просто сидел, положив руки на колени и опустив голову, плечи его тряслись, он рыдал. Она хотела обнять его, но он отстранился, остался сидеть, как сидел. Рыдания не прекращались, и она решила поискать в ближайшем поселке гостиницу, а может, и врач найдется. Она хотела приподнять его и передвинуть на сиденье рядом с водителем, но он сам пересел.
Она дала газ. Он продолжал плакать. Он оплакивал свой сон, оплакивал возможности, которые дарила ему жизнь и которых он не смог или не захотел реализовать, оплакивал все, чего уже не вернешь и не изменишь. Ничего нельзя вернуть. Он плакал потому, что понял – если чего-то хочешь, надо хотеть изо всех сил; и потому, что часто не знал, чего же он хочет. Он оплакивал все, что было плохого в его семейной жизни, равно как и то, что было хорошего. Он оплакивал разочарование, которое их постигло, их надежды и ожидание счастья, проснувшиеся в эти последние недели. Все, что он вспоминал, почему-то было печальным и болезненным, все самое прекрасное и счастливое в их жизни было преходящим. Любовь, семья, когда все еще было хорошо, счастливые годы с детьми, удовольствие от своей профессии, увлечение книгами и музыкой – все прошло. Перед его внутренним взором проходили эпизоды его жизни, он пристально вглядывался в эти картинки и различал черную печать, где жирными черными буквами в жирном черном кругу было написано: ПРОШЛО.
Прошло? Нет, не просто прошло мимо него и без его участия. Он сам разрушил тот мир, который создала их любовь. И теперь уже не будет никакого мира, ни черно-белого, ни цветного.
У него больше не было слез. Он был утомлен и опустошен. Он вдруг понял, что оплакал свою семейную жизнь, как будто сейчас эта жизнь закончилась, свою жену, как будто сейчас он ее потерял.
Она посмотрела на него, улыбнулась:
– Ну что?
Они проехали указатель с названием населенного пункта, числом жителей и высотой над уровнем моря. Две сотни жителей, подумал он, и уже маленький город. И всего несколько метров над уровнем моря, оно где-то близко, хотя его и не видно в тумане.
1 2 3 4 5 6