в поезде на Гамбург рассказчик встречает «Пиздобородого» (Mosenbart), в Гамбурге – шофера в кроссовках «Мефисто» и затем сексуального извращенца с татуировкой, изображающей крота (Maulwurf). Не исключено, что таким посредником является и Александр, столь сильно озабоченный популярностью группы Modern Talking. К числу посредников явно относятся также Маттиас Хоркс, из-за которого герой попадает в Гейдельберг, и безымянный хозяин гостиницы, рекомендующий ему отправиться в бар «Макс». Может быть, невольным посредником следует считать и Ролло, в прошлом «крутого мода», который спасает героя и увозит его в Мюнхен, в очередной «круг ада». В шестой главе посредники – хиппи, рассказывающий о диджеях Моби и Морице (из клубов «DJ Ад» и «Чистилище»), и некий Максим Биллер (его, кстати, упоминала Карин в первой главе); в седьмой – опять Карин и Серхио; в восьмой – два неизвестных бизнесмена с мобильниками и писатель Томас Манн (впрочем, увидеть могилу последнего герой захотел сам). «Наблюдатели» имеются и в «Божественной комедии», в каждом из кругов ада. Не связал ли их Крахт с буквой «М» именно потому, что видел в них прислужников «Машины» (Maschine), которая описывается в последней главе?
Мои соображения, высказанные выше, вовсе не навязывают читателю однозначную интерпретацию романа. Во-первых, «Faserland» прочитывается, доставляет удовольствие и без учета всего этого ассоциативного ряда, намеренно или ненамеренно подключенного к нему автором. Во-вторых, интересно даже не столько само наличие всех этих параллелей с Данте, Юнгером или Беккетом, сколько вопрос, зачем они понадобились (если понадобились) Крахту.
И, наконец, в «Faserland» могут быть (даже наверняка есть) также и другие подтексты: скажем, вероятно, его несколько по-иному, глубже поймет тот, кто разбирается в современной музыке, в тонкой семиотике поп-культуры.
Так или иначе во время перевода этой, на первый взгляд простой и легко сделанной вещи, я не могла не заметить того, что перед нами текст, целиком находящийся в сложных отношениях с предшествующей литературной традицией. Бунтарство и стихия молодежного сленга, казалось бы, выступающие в качестве основной движущей силы романа, – всего лишь вершина айсберга под названием «Faserland».
Татьяна Баскакова
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Мои соображения, высказанные выше, вовсе не навязывают читателю однозначную интерпретацию романа. Во-первых, «Faserland» прочитывается, доставляет удовольствие и без учета всего этого ассоциативного ряда, намеренно или ненамеренно подключенного к нему автором. Во-вторых, интересно даже не столько само наличие всех этих параллелей с Данте, Юнгером или Беккетом, сколько вопрос, зачем они понадобились (если понадобились) Крахту.
И, наконец, в «Faserland» могут быть (даже наверняка есть) также и другие подтексты: скажем, вероятно, его несколько по-иному, глубже поймет тот, кто разбирается в современной музыке, в тонкой семиотике поп-культуры.
Так или иначе во время перевода этой, на первый взгляд простой и легко сделанной вещи, я не могла не заметить того, что перед нами текст, целиком находящийся в сложных отношениях с предшествующей литературной традицией. Бунтарство и стихия молодежного сленга, казалось бы, выступающие в качестве основной движущей силы романа, – всего лишь вершина айсберга под названием «Faserland».
Татьяна Баскакова
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38