Затем он показывал какие-то бумаги Анне, не давая их в руки. Она послушно кивала, соглашаясь с чем-то бесспорным, и раз снова зашла в кабинет, уже одна. Олежек недовольно стоял у самой двери и прислушивался к доносившемуся шороху голосов. Выйдя минут через десять, Анна торопливо забрала мальчугана и почти бегом ушла. И, несмотря на такой неудачный прием, черед день она снова сидела на прежнем месте у окна, дожидаясь приглашения войти. Но тот день оказался безрезультатным - вышедшая к ней девушка лишь качала головой в ответ на ее просьбы. Последний раз, в день нашей ссоры, ее посещение и вовсе было излишним - к Анне не вышел никто.
Кажется, моего сына не смущали эти частые визиты, в отличие от меня, он не чувствовал на себе отсутствие внимания, поглощенный либо возней с машинками либо с солдатиками, в кажущемся беспорядке расставленным на кожимите соседнего сиденья. В такие минуты он был стратегом, он планировал сражения и успешно претворял их в жизнь. Он был гонщиком, и в неравной схватке с трассой неизменно выходил победителем. И еще... он всегда подавал маме плащ, когда она выходила из дверей. Девушка, сопровождавшая Анну, неизменно улыбалась такому проявлению сыновней заботы и обязательно говорила моему сыну несколько теплых слов. Олежек смело отвечал ей, так же находчиво и без запинки, как некогда делал я сам, умиляя и удивляя окружающих своей непосредственностью и открытостью.
И сам умиляясь непосредственности и открытости Олежека, я понимал, что просто обязан помочь моему сыну. Помочь не оступиться, не потерять этого детского задора и открытости миру, не сохранить в себе все светлые качества, не раз еще могущие помочь когда-нибудь потом, когда золотая пора минет и наступит время принятия никчемных решений и сомнительных выборов из одинаково невеселых возможностей. Помочь вступить в жизнь легко и уверенно, чувствуя годы впереди, на которые можно рассчитывать, и ощущая поддержку и заботу того, отсутствовавшего первые десять лет его маленькой жизни, кого он решится, - а я так надеялся на это - назвать своим отцом.
Я смотрел на него, все яснее ощущая поразительное сходство между нами, и внешнее и внутреннее, - в привычках и характере, -сходство, открывавшееся мне с каждым разом все больше. И я уже мечтал о том дне, когда отрину, наконец, сомнения и извечную свою нерешительность и приду к нему - и к ней - с тем, чтобы остаться. Ведь Анна звала меня, вспомнил я, чувствуя жар на щеках, - а я не смог найти дня, чтобы внять ее призыву, чтобы просто придти.... Кажется, просто испугался ее слов и намерений, побоялся, как бы встреча не обернулась той же стороной, что и первое наше свидание. И снова было потеряно время. Немало прошло лет, не могущих не оставить своего следа в нас, разного, непохожего следа, разделившего еще больше. Сколько месяцев, лет, понадобится, чтобы найти друг друга внове. Будет ли оно у нас, это время?
Так размышлял я, наблюдая за своим сыном, играющим в окне дома напротив. Но, размышляя, никак не мог сделать простой и, одновременно, бесконечно сложный шаг - сложный просто потому, что он первый на долгом пути. Тянул и медлил, не в силах побороть себя, высчитывал лучшие дни или месяцы своего появления. А сам, как и прежде, все следил за окнами дома напротив, надеясь еще раз увидеть в них моего сына. И радовался всякой, даже мимолетной встречи с ним.
Ксеня порывисто вздохнула, отведя взгляд. Она молчала, но в увлажнившихся глазах, блестел мягкий свет пяти-рожковой люстры, горевшей над нашими головами.
- И еще одно тревожило меня. Это ее затянувшиеся визиты в конторский дом. Я не знал их причину, но видел следствие - прошение Анны, застряв в кабинете у окна, не имело дальнейшего хода. Визиты ее в последние недели превратились в напрасную трату времени. Она приходила, просиживала долгие часы в одиночестве и, никого не дождавшись, уходила. А стоило ей уйти, коридор, как и до ее прихода, вновь оказывался заполненным просителями, чья очередь медленно, но верно двигалась по направлению к кабинету.
Странность этого факта не сразу стала понятна мне, хотя приходилось видеть подобное довольно часто. Я ни разу не встречал Анну в обществе других просителей, иной раз я старательно разглядывал равнодушную толпу, клубящуюся в коридоре, выискивая знакомое лицо: люди входили, выходили, менялись местами, я напряженно следил за их перемещениями, но не находил ее в толпе. Она и мой сын будто были отгорожены пустотой от беспокойной людской озабоченности, и свои печали и надежды никогда не делили с другими.
Всякий раз коридор мгновенно пустел, стоило им переступить его порог; словно боясь встречи с Анной, исчезали просители, исчезали внезапно, я не замечал ухода толпы, видел лишь начало и конец: вот очередь заполняет свободные пространства, а вот коридор пуст, лишь голубоватый свет неоновых ламп освещает его, значит, настало время появиться Олежеку и Анне.
И они появлялись, одетые всегда одинаково, даже в последние дни, когда заметно похолодало, и снег не собирался таять. И занимались всегда одним и тем же: садились и ждали. Сын играл в свои игры, расставляя солдатиков, возя машинку по стулу; Анна листала журналы или просто разглядывала пустые стены. Эти визиты в последнее время стали проходить довольно поздно, лишь одно окно светилось в здании, погружая дом во тьму, и в нем я видел Анну и своего сына. Она терпеливо ждала, а, не дождавшись, уходила. Они исчезали в конце коридора, и следом за их уходом гас свет, и единственное горевшее окно становилось неотличимым от соседних: слева, справа, сверху, снизу....
Я решился и позвонил ей. Это случилось только две недели назад. К телефону никто не подходил; несколько раз в течение дня я набирал номер, слушая долгие пустые гудки. Клал трубку и набирал снова.
По прошествии дня, странно волнуясь и отчего-то спеша, я приехал к ее дому. Вошел в подъезд, поднялся на лестничный пролет. Но не позвонил. Прежде увидел на двери полоску белой бумаги с круглыми синими печатями на обоих ее концах.
Горло сдавило, я прервал свой рассказ. Ксения молчала, глядя в окно.
- Не веря в увиденное, скорее, не понимая того, что вижу, я поспешно вернулся домой. А вечером, как и накануне, как и многие дни подряд, стоял на привычном месте у окна. И снова наблюдал за ожидавшей приема Анной, и моим сыном, играющим в солдатики.
Я снова перевел дыхание.
- Я долго стоял у окна в тот день, наблюдая за ними и пытаясь разобраться в увиденном. Мысли роились в голове; прошло не менее четверти часа, прежде чем я спустился вниз и отправился к дому. Но опоздал: когда я подходил к дому, окно уже погасло, а мое ожидание у единственной дорожки, ведущей к подъезду конторского здания, ни к чему не привело.
1 2 3 4 5
Кажется, моего сына не смущали эти частые визиты, в отличие от меня, он не чувствовал на себе отсутствие внимания, поглощенный либо возней с машинками либо с солдатиками, в кажущемся беспорядке расставленным на кожимите соседнего сиденья. В такие минуты он был стратегом, он планировал сражения и успешно претворял их в жизнь. Он был гонщиком, и в неравной схватке с трассой неизменно выходил победителем. И еще... он всегда подавал маме плащ, когда она выходила из дверей. Девушка, сопровождавшая Анну, неизменно улыбалась такому проявлению сыновней заботы и обязательно говорила моему сыну несколько теплых слов. Олежек смело отвечал ей, так же находчиво и без запинки, как некогда делал я сам, умиляя и удивляя окружающих своей непосредственностью и открытостью.
И сам умиляясь непосредственности и открытости Олежека, я понимал, что просто обязан помочь моему сыну. Помочь не оступиться, не потерять этого детского задора и открытости миру, не сохранить в себе все светлые качества, не раз еще могущие помочь когда-нибудь потом, когда золотая пора минет и наступит время принятия никчемных решений и сомнительных выборов из одинаково невеселых возможностей. Помочь вступить в жизнь легко и уверенно, чувствуя годы впереди, на которые можно рассчитывать, и ощущая поддержку и заботу того, отсутствовавшего первые десять лет его маленькой жизни, кого он решится, - а я так надеялся на это - назвать своим отцом.
Я смотрел на него, все яснее ощущая поразительное сходство между нами, и внешнее и внутреннее, - в привычках и характере, -сходство, открывавшееся мне с каждым разом все больше. И я уже мечтал о том дне, когда отрину, наконец, сомнения и извечную свою нерешительность и приду к нему - и к ней - с тем, чтобы остаться. Ведь Анна звала меня, вспомнил я, чувствуя жар на щеках, - а я не смог найти дня, чтобы внять ее призыву, чтобы просто придти.... Кажется, просто испугался ее слов и намерений, побоялся, как бы встреча не обернулась той же стороной, что и первое наше свидание. И снова было потеряно время. Немало прошло лет, не могущих не оставить своего следа в нас, разного, непохожего следа, разделившего еще больше. Сколько месяцев, лет, понадобится, чтобы найти друг друга внове. Будет ли оно у нас, это время?
Так размышлял я, наблюдая за своим сыном, играющим в окне дома напротив. Но, размышляя, никак не мог сделать простой и, одновременно, бесконечно сложный шаг - сложный просто потому, что он первый на долгом пути. Тянул и медлил, не в силах побороть себя, высчитывал лучшие дни или месяцы своего появления. А сам, как и прежде, все следил за окнами дома напротив, надеясь еще раз увидеть в них моего сына. И радовался всякой, даже мимолетной встречи с ним.
Ксеня порывисто вздохнула, отведя взгляд. Она молчала, но в увлажнившихся глазах, блестел мягкий свет пяти-рожковой люстры, горевшей над нашими головами.
- И еще одно тревожило меня. Это ее затянувшиеся визиты в конторский дом. Я не знал их причину, но видел следствие - прошение Анны, застряв в кабинете у окна, не имело дальнейшего хода. Визиты ее в последние недели превратились в напрасную трату времени. Она приходила, просиживала долгие часы в одиночестве и, никого не дождавшись, уходила. А стоило ей уйти, коридор, как и до ее прихода, вновь оказывался заполненным просителями, чья очередь медленно, но верно двигалась по направлению к кабинету.
Странность этого факта не сразу стала понятна мне, хотя приходилось видеть подобное довольно часто. Я ни разу не встречал Анну в обществе других просителей, иной раз я старательно разглядывал равнодушную толпу, клубящуюся в коридоре, выискивая знакомое лицо: люди входили, выходили, менялись местами, я напряженно следил за их перемещениями, но не находил ее в толпе. Она и мой сын будто были отгорожены пустотой от беспокойной людской озабоченности, и свои печали и надежды никогда не делили с другими.
Всякий раз коридор мгновенно пустел, стоило им переступить его порог; словно боясь встречи с Анной, исчезали просители, исчезали внезапно, я не замечал ухода толпы, видел лишь начало и конец: вот очередь заполняет свободные пространства, а вот коридор пуст, лишь голубоватый свет неоновых ламп освещает его, значит, настало время появиться Олежеку и Анне.
И они появлялись, одетые всегда одинаково, даже в последние дни, когда заметно похолодало, и снег не собирался таять. И занимались всегда одним и тем же: садились и ждали. Сын играл в свои игры, расставляя солдатиков, возя машинку по стулу; Анна листала журналы или просто разглядывала пустые стены. Эти визиты в последнее время стали проходить довольно поздно, лишь одно окно светилось в здании, погружая дом во тьму, и в нем я видел Анну и своего сына. Она терпеливо ждала, а, не дождавшись, уходила. Они исчезали в конце коридора, и следом за их уходом гас свет, и единственное горевшее окно становилось неотличимым от соседних: слева, справа, сверху, снизу....
Я решился и позвонил ей. Это случилось только две недели назад. К телефону никто не подходил; несколько раз в течение дня я набирал номер, слушая долгие пустые гудки. Клал трубку и набирал снова.
По прошествии дня, странно волнуясь и отчего-то спеша, я приехал к ее дому. Вошел в подъезд, поднялся на лестничный пролет. Но не позвонил. Прежде увидел на двери полоску белой бумаги с круглыми синими печатями на обоих ее концах.
Горло сдавило, я прервал свой рассказ. Ксения молчала, глядя в окно.
- Не веря в увиденное, скорее, не понимая того, что вижу, я поспешно вернулся домой. А вечером, как и накануне, как и многие дни подряд, стоял на привычном месте у окна. И снова наблюдал за ожидавшей приема Анной, и моим сыном, играющим в солдатики.
Я снова перевел дыхание.
- Я долго стоял у окна в тот день, наблюдая за ними и пытаясь разобраться в увиденном. Мысли роились в голове; прошло не менее четверти часа, прежде чем я спустился вниз и отправился к дому. Но опоздал: когда я подходил к дому, окно уже погасло, а мое ожидание у единственной дорожки, ведущей к подъезду конторского здания, ни к чему не привело.
1 2 3 4 5