Однако подобные попытки
часто кончались полным конфузом. Помню, как одна наша студентка заверши-
ла свою шутку звонким: "Isn't you?" Все засмеялись, но не остроте, а
ошибке, позорной, невозможной в стенах языкового вуза. Но... "и невоз-
можное возможно". Блистая высокопарными, сложными и весьма книжными фра-
зами, взятыми из учебников и книг по домашнему чтению, мы вряд ли могли
без затруднения попросить поставить чайник или отреагировать на элемен-
тарное "спасибо". Вот откуда брались учителя, подобные той, с которой я
по окончании института работала в спецшколе. Однажды к ней на урок приш-
ли гости из Австралии. Уходя, они поблагодарили ее сердечным "Thank
you", на которое она ответила не менее сердечным и совершенно русским
"please". Тем не менее ИНЯЗ весьма презрительно относился к МИМО, считая
его на порядок ниже и рассказывая о нем уничижительные анекдоты. Хотя бы
такой: диалог между двумя прохожими в Нью-Йорке: "Which watch". - "Five
clocks", - "Such much?!", - "Мимо?", - "Мимо!"
Наверное, ИНЯЗ действительно учил более рафинированному языку и давал
более широкое и серьезное лингвистическое образование. Нам читали курс
по истории языка, языкознанию, фонетике, психологии, литературе. Правда,
нас также пичкали истматом, диаматом, историей партии. Много времени
уходило на педагогику и практику в школе, которую я принимала как горь-
кое лекарство. Но что было делать? Я училась на педагогическом отделе-
нии. На переводческий девочек не брали. И все же никакие истматы, ника-
кая практика в школе, никакие изъяны в обучении не могли помешать овла-
деть языком тому, кто этого действительно хотел. Помню студентов старших
курсов, с которыми была на целине. Помню, с каким восторгом я следила за
их состязанием в синхронном переводе, когда один быстро читал весьма
сложный русский текст, а другой столь же быстро вторил ему по-английски.
Несмотря на некоторый академизм преподавания и явный дефицит живой раз-
говорной речи, за пять институтских лет можно было многому научиться.
Хотя бы тем необычным способом, каким когда-то учился наш преподаватель
Венгеров. Говорят, что он, будучи студентом, часто приходил в преподава-
тельское общежитие в Петроверигском и, отловив кого-нибудь из native
speakers (англоязычных), просил разрешения тихонечко посидеть в углу и
послушать живую речь. Так он погружался в естественную языковую среду.
Я тоже одно время регулярно посещала общежитие в Петроверигском. Этот
факт достоин упоминания лишь потому, что ездила я туда с единственной
целью - брать частные уроки у старого преподавателя нашего института
Фридмана. И происходило этого тогда, когда я уже кончила ИНЯЗ и счита-
лась дипломированным специалистом. Бедный славный Фридман испытывал
страшные муки, занимаясь со мной. "Да вы все знаете, - говорил он, - ну
зачем вам это? Я не могу брать с вас денег. Вы сами можете давать уро-
ки". Но я была непреклонна и терзала старика целый год. Такие приступы
случались со мной и позже, и тогда я принималась ездить через всю Моск-
ву, чтоб брать уроки у своих бывших преподавателей. Но это все потом. А
в годы, предназначенные для учебы, я не только не лезла из кожи вон, но
даже не отличалась особым прилежанием. Однажды после урока по домашнему
чтению (мы тогда читали "Трое в лодке..." Джером Джерома) молодая симпа-
тичная преподавательница подозвала меня и деликатно попросила не смеять-
ся так откровенно на уроке, читая заданную на дом главу. "Ведь сразу
видно, что вы только что открыли книгу". Нет, я не была плохой студент-
кой, но все делала от сель до сель: учила требуемый список выражений,
грамматику, статьи из "Moscow news", политический словарь. Иногда в пе-
риод очередного наплыва чувств к английскому сидела в лингафонном каби-
нете, слушая отрывки из классики в исполнении английских актеров и чте-
цов и даже запоминала кое-что наизусть. Например, знаменитое "Bells" Эд-
гара По или не помню чье стихотворение, начинающееся словами: "Do you
remember an inn Miranda? Do you remember an inn?" Но все это было, как
во сне. Слишком много другого происходило со мной в те годы: дружба на-
веки, любовь до гроба, крах того и другого да еще этот постоянный поиск
смысла жизни. Ну не в изучении языка же он, в самом-то деле. Так все и
шло, пока не случилось нечто, заставившее меня очнуться. На одном из
старших курсов, подойдя к преподавательнице, чтоб попросить ее поставить
подпись под каким-то документом, я вдруг поняла, что не знаю, как это
сказать по-английски. Испытав чувство физического к себе отвращения, я
решила немедленно начать новую жизнь.
И начала. Следуя примеру некоторых моих однокурсников, принялась охо-
титься на живых носителей языка, чтоб, устранив дефицит живой разговор-
ной речи, общаться с ними в неформальной обстановке. Моей первой добычей
стала сестра знаменитого скрипача Иегуди Менухина, пианистка, приехавшая
вместе с ним на гастроли. Муж этой дамы имел собственную психиатрическую
клинику не то в Штатах, не то в Англии, и она попросила меня сопровож-
дать ее в одну из московских психбольниц, где ей обещали встречу с глав-
ным врачом. Войдя в больницу, не помню какую, мы были сразу же останов-
лены грубым окриком. Некто в белом халате принялся на нас орать, заявив,
что мы вошли не в ту дверь. Моя спутница заволновалась: "What does he
want? What does he want?" ("Что он хочет?") Услышав английскую речь,
бедняга замер с открытым ртом. Воспользовавшись паузой, я объяснила ему,
кто мы и зачем пришли. Дальше все происходило, как в плохом кино: кланя-
ясь и улыбаясь, человек в белом халате повел нас в кабинет главного вра-
ча. Он преобразился столь стремительно, что на него было больно смот-
реть. "How nasty, - твердила гостья, следуя за ним. - It's all because I
am a foreigner. How nasty". ("До чего противно! Это все из-за того, что
я иностранка".)
Следующей моей добычей была американская чета, приехавшая на Междуна-
родный онкологический конгресс: хирург Норман и его жена Милдред. Я поз-
накомилась с ними, регистрируя участников конгресса в гостинице "Украи-
на". Миниатюрная, маленькая Милдред постоянно рассказывала о своих четы-
рех детях, а долговязый Норман, увешанный фото- и киноаппаратами, хотел
знать все. Заметив возле Белорусского вокзала бабулю с огромным грузом
на спине, потребовал: "Лариса, пойдите и спросите, что у нее в мешке". И
был очень разочарован, когда я сказала, что это неудобно. Увидев спящего
на улице пьяного, достал фотоаппарат и попытался его сфотографировать,
вызвав праведный гнев патриотически настроенных прохожих. К моему вели-
кому смущению, шнуруя башмак, он ставил ногу на сиденье автобуса, а к
моему восторгу, удивительно чисто и красиво насвистывал фортепианный
концерт Грига и разную прочую классику.
1 2 3 4 5
часто кончались полным конфузом. Помню, как одна наша студентка заверши-
ла свою шутку звонким: "Isn't you?" Все засмеялись, но не остроте, а
ошибке, позорной, невозможной в стенах языкового вуза. Но... "и невоз-
можное возможно". Блистая высокопарными, сложными и весьма книжными фра-
зами, взятыми из учебников и книг по домашнему чтению, мы вряд ли могли
без затруднения попросить поставить чайник или отреагировать на элемен-
тарное "спасибо". Вот откуда брались учителя, подобные той, с которой я
по окончании института работала в спецшколе. Однажды к ней на урок приш-
ли гости из Австралии. Уходя, они поблагодарили ее сердечным "Thank
you", на которое она ответила не менее сердечным и совершенно русским
"please". Тем не менее ИНЯЗ весьма презрительно относился к МИМО, считая
его на порядок ниже и рассказывая о нем уничижительные анекдоты. Хотя бы
такой: диалог между двумя прохожими в Нью-Йорке: "Which watch". - "Five
clocks", - "Such much?!", - "Мимо?", - "Мимо!"
Наверное, ИНЯЗ действительно учил более рафинированному языку и давал
более широкое и серьезное лингвистическое образование. Нам читали курс
по истории языка, языкознанию, фонетике, психологии, литературе. Правда,
нас также пичкали истматом, диаматом, историей партии. Много времени
уходило на педагогику и практику в школе, которую я принимала как горь-
кое лекарство. Но что было делать? Я училась на педагогическом отделе-
нии. На переводческий девочек не брали. И все же никакие истматы, ника-
кая практика в школе, никакие изъяны в обучении не могли помешать овла-
деть языком тому, кто этого действительно хотел. Помню студентов старших
курсов, с которыми была на целине. Помню, с каким восторгом я следила за
их состязанием в синхронном переводе, когда один быстро читал весьма
сложный русский текст, а другой столь же быстро вторил ему по-английски.
Несмотря на некоторый академизм преподавания и явный дефицит живой раз-
говорной речи, за пять институтских лет можно было многому научиться.
Хотя бы тем необычным способом, каким когда-то учился наш преподаватель
Венгеров. Говорят, что он, будучи студентом, часто приходил в преподава-
тельское общежитие в Петроверигском и, отловив кого-нибудь из native
speakers (англоязычных), просил разрешения тихонечко посидеть в углу и
послушать живую речь. Так он погружался в естественную языковую среду.
Я тоже одно время регулярно посещала общежитие в Петроверигском. Этот
факт достоин упоминания лишь потому, что ездила я туда с единственной
целью - брать частные уроки у старого преподавателя нашего института
Фридмана. И происходило этого тогда, когда я уже кончила ИНЯЗ и счита-
лась дипломированным специалистом. Бедный славный Фридман испытывал
страшные муки, занимаясь со мной. "Да вы все знаете, - говорил он, - ну
зачем вам это? Я не могу брать с вас денег. Вы сами можете давать уро-
ки". Но я была непреклонна и терзала старика целый год. Такие приступы
случались со мной и позже, и тогда я принималась ездить через всю Моск-
ву, чтоб брать уроки у своих бывших преподавателей. Но это все потом. А
в годы, предназначенные для учебы, я не только не лезла из кожи вон, но
даже не отличалась особым прилежанием. Однажды после урока по домашнему
чтению (мы тогда читали "Трое в лодке..." Джером Джерома) молодая симпа-
тичная преподавательница подозвала меня и деликатно попросила не смеять-
ся так откровенно на уроке, читая заданную на дом главу. "Ведь сразу
видно, что вы только что открыли книгу". Нет, я не была плохой студент-
кой, но все делала от сель до сель: учила требуемый список выражений,
грамматику, статьи из "Moscow news", политический словарь. Иногда в пе-
риод очередного наплыва чувств к английскому сидела в лингафонном каби-
нете, слушая отрывки из классики в исполнении английских актеров и чте-
цов и даже запоминала кое-что наизусть. Например, знаменитое "Bells" Эд-
гара По или не помню чье стихотворение, начинающееся словами: "Do you
remember an inn Miranda? Do you remember an inn?" Но все это было, как
во сне. Слишком много другого происходило со мной в те годы: дружба на-
веки, любовь до гроба, крах того и другого да еще этот постоянный поиск
смысла жизни. Ну не в изучении языка же он, в самом-то деле. Так все и
шло, пока не случилось нечто, заставившее меня очнуться. На одном из
старших курсов, подойдя к преподавательнице, чтоб попросить ее поставить
подпись под каким-то документом, я вдруг поняла, что не знаю, как это
сказать по-английски. Испытав чувство физического к себе отвращения, я
решила немедленно начать новую жизнь.
И начала. Следуя примеру некоторых моих однокурсников, принялась охо-
титься на живых носителей языка, чтоб, устранив дефицит живой разговор-
ной речи, общаться с ними в неформальной обстановке. Моей первой добычей
стала сестра знаменитого скрипача Иегуди Менухина, пианистка, приехавшая
вместе с ним на гастроли. Муж этой дамы имел собственную психиатрическую
клинику не то в Штатах, не то в Англии, и она попросила меня сопровож-
дать ее в одну из московских психбольниц, где ей обещали встречу с глав-
ным врачом. Войдя в больницу, не помню какую, мы были сразу же останов-
лены грубым окриком. Некто в белом халате принялся на нас орать, заявив,
что мы вошли не в ту дверь. Моя спутница заволновалась: "What does he
want? What does he want?" ("Что он хочет?") Услышав английскую речь,
бедняга замер с открытым ртом. Воспользовавшись паузой, я объяснила ему,
кто мы и зачем пришли. Дальше все происходило, как в плохом кино: кланя-
ясь и улыбаясь, человек в белом халате повел нас в кабинет главного вра-
ча. Он преобразился столь стремительно, что на него было больно смот-
реть. "How nasty, - твердила гостья, следуя за ним. - It's all because I
am a foreigner. How nasty". ("До чего противно! Это все из-за того, что
я иностранка".)
Следующей моей добычей была американская чета, приехавшая на Междуна-
родный онкологический конгресс: хирург Норман и его жена Милдред. Я поз-
накомилась с ними, регистрируя участников конгресса в гостинице "Украи-
на". Миниатюрная, маленькая Милдред постоянно рассказывала о своих четы-
рех детях, а долговязый Норман, увешанный фото- и киноаппаратами, хотел
знать все. Заметив возле Белорусского вокзала бабулю с огромным грузом
на спине, потребовал: "Лариса, пойдите и спросите, что у нее в мешке". И
был очень разочарован, когда я сказала, что это неудобно. Увидев спящего
на улице пьяного, достал фотоаппарат и попытался его сфотографировать,
вызвав праведный гнев патриотически настроенных прохожих. К моему вели-
кому смущению, шнуруя башмак, он ставил ногу на сиденье автобуса, а к
моему восторгу, удивительно чисто и красиво насвистывал фортепианный
концерт Грига и разную прочую классику.
1 2 3 4 5