Да, я знаю, я, конечно, тоже мог бы пойти на завод: Симона Вейль или «Подражание Христу». Но я все равно никогда не стал бы настоящим рабочим, как и она. Я вел бы свое псевдосуществование рабочего, как интеллигент, который знает, что в любой момент может с этим покончить именно в силу накопленного капитала идей, дипломов, технологических знаний. Впрочем, даже вот эти рабочие сейчас передо мной, всего в нескольких метрах, – я ведь рассуждаю о них, но по-настоящему их не вижу. Давид почувствовал себя виноватым и несчастным, у него защемило в груди, он поглубже засунул руки в карманы своих джинсов и постарался увидеть рабочих по-настоящему. С десяток рулонов плотной бумаги ждало на краю террасы, и три каких-то типа разливали по бетону расплавленный гудрон, черпая его из большого котла цилиндрической формы, под которым был разведен костер. Они раскатывали по дымящемуся гудрону ленту первого рулона, затем, захватывая ее край, ленту второго и так далее. Техника была примерно та же, что при наклейке обоев, только материалы были тяжелые, вредные, да еще приходилось торопиться, расстилая бумагу, чтобы гудрон не остыл и не утратил вязкости. Хреновая работка, вкалываешь, не разгибая спины, спешишь, стоишь в гудроне, вдыхаешь гудрон.
Откуда-то донесся протяжный свисток, и трое рабочих выпрямились. Давид увидел их лица. Это были североафриканцы. Ясное дело. Самая тяжелая работа и самые низкие заработки. Подпролетариат, здоровый резерв рабочих рук для французского патроната. Они покорны, сбивают цену на труд, их эксплуатируют вдвойне. И попробуй только, дружочек, вступить в профсоюз, я тебя мигом выдворю из Франции, подыхай с голоду на родине.
Рабочие медленно стянули рукавицы. Двое из них так и не разогнулись до конца, оба были низкорослые, неопределенного возраста, узловатые и чахлые, как деревца, выросшие на тощей почве; взгляд у них был грустный, усталый, обращенный в себя. В их манере держаться было что-то жалкое – узкие, сутулые плечи сведены вперед, точно опыт научил их вдыхать как можно меньше воздуха, который принадлежит не им.
Чуть в сторонке, устремив глаза на корпус В и разглядывая, точно рыб в аквариуме (ни один звук до него не долетал), студентов, выходивших из семинарских аудиторий после двенадцатичасового звонка, девушек, которые болтали и смеялись, стоял третий рабочий, крепкий, прямой, как стрела, тоже худой, но исполненный грации молодого зверя, с черными вьющимися волосами на шее, элегантный, несмотря на грязную и рваную спецовку. Он улыбался в пустоту, приоткрыв белые зубы, острые, как у кошки, машинально помахивая зажатыми в левой руке рукавицами со следами гудрона, и в то же время, поворачивая голову на гибкой мускулистой шее, поглядывал по сторонам, изучая четыре этажа корпуса В своими живыми, блестящими и веселыми глазами.
Заметив прильнувшее к окну второго этажа лицо Давида, он улыбнулся еще шире и помахал рукой. Давид тоже помахал правой рукой, открыл окно и высунулся. Они были примерно на одном уровне, но их разделяла полоса свежего гудрона шириной в несколько метров.
– Как тебя зовут? – сказал Давид и тотчас подумал! вот дерьмо, веду себя как достойный представитель патроната, по какому праву я спрашиваю его имя?
Араб, улыбаясь, вопросительно ткнул себе в грудь рукой, в которой держал рукавицы. Давид утвердительно кивнул.
– Абделазиз.
– Абделазиз, – повторил Давид.
Он был в восторге. Абделазиз звучало как имя из арабских сказок.
– Меня зовут Давид, – сказал он немного погодя.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать один.
– А мне двадцать, – сказал Абделазиз.
– Ты здесь живешь?
– В бидонвиле на улице Гаренн.
И он опять рассмеялся без видимой причины. Давид смотрел на него в полном изумлении. Абделазиз жил в бидонвиле, занимался этой гнусной работой, но казался веселым, полным сил.
– Ты здоров?
– Конечно, – сказал Абделазиз, подняв брови. – Почему мне не быть здоровым? – И он добавил, смеясь: – Я молодой.
– А твои товарищи тоже здоровы?
Абделазиз покачал головой.
– О нет. Далеко не все. Туберкулез, язва желудка. – Он добавил: – Они плохо питаются.
– Почему?
– Отсылают много денег домой.
– А ты не посылаешь?
– Посылаю немного. Отцу, Время от времени. То 10000, то 20000. Но у меня еще остается.
Он опять засмеялся.
– Я хорошо зарабатываю. Я богатый. Когда я приехал во Францию, я только и делал, что покупал себе всякую всячину.
– Богатый? – сказал Давид, сбитый с толку.
– Богатый не как француз, – сказал Абделазиз, глядя на него лукавыми глазами. – Богатый как алжирец.
Он добавил:
– В моей деревне – нищета, ты даже не имеешь представления.
Давид опустил голову, смущенный, почти виноватый, В самую точку. Лучше не скажешь: он даже не имел представления.
– Ты отлично знаешь французский, – снова заговорил он минуту спустя. – Ты ходил в школу?
– Во французскую очень мало, но в мусульманскую долго.
Абделазиз отвернулся, охваченный внезапными воспоминаниями. Поджав под себя ноги, безостановочно раскачиваясь взад и вперед, он повторял вместе со всеми суры. Ошибешься – бац, удар палочкой по бритой голове. И так часами. Сердце у него сжалось, рот свело горечью, его пронзила острая обида. Учиться. Учиться по-настоящему. Как этот молодой руми.
Давид показал пальцем на гудрон.
– Трудно?
– Не очень. Главное, грязно.
– А зачем рукавицы?
– Рак.
Абделазиз улыбнулся.
– Я не всегда настилаю гудрон. Я опалубщик.
– Опалубщик?
– Я налаживаю опалубку для бетона.
– Ты плотник?
– Она не из дерева, из металла.
– Опалубка из металла?
– Не всегда. Для шершавых частей – из дерева, для гладких – из металла.
Абделазиз опять весело засмеялся:
– Да ты ничего не знаешь!
Давид покачал головой. Это правда, он ничего не знал. Идеи. Идеи, воспринятые из книг. Но о вещах – ничего.
– Ты что изучать? – сказал Абделазиз.
– Социологию.
– Социологию? – с трудом повторил Абделазиз.
– Науку об обществе.
Живые глаза Абделазиза весело сверкнули.
– А потом? – спросил он добродушно. – Ты изучаешь общество, а изучив, переделаешь его?
– Надеюсь.
Абделазиз засмеялся. Давид жадно глядел на него, пораженный этой жизнерадостностью и энергией. Обычно глаза у алжирцев были грустные.
– А ты борешься? – спросил Давид. И поскольку Абделазиз непонимающе поднял брови, повторил: – Политическую борьбу ты ведешь?
– О, знаешь, – сказал Абделазиз, пожав плечами, – политическая борьба? В стране, которая тебе не родина? – И он продолжал: – И вообще для меня не это сейчас главное.
– А что же главное? – сказал Давид.
Он был так возмущен, что у него даже упал голос. Смуглое лицо Абделазиза затопил матовый темный румянец, и он убежденно сказал:
– Учиться и сдать экзамены. – И он добавил с внезапным жаром:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Откуда-то донесся протяжный свисток, и трое рабочих выпрямились. Давид увидел их лица. Это были североафриканцы. Ясное дело. Самая тяжелая работа и самые низкие заработки. Подпролетариат, здоровый резерв рабочих рук для французского патроната. Они покорны, сбивают цену на труд, их эксплуатируют вдвойне. И попробуй только, дружочек, вступить в профсоюз, я тебя мигом выдворю из Франции, подыхай с голоду на родине.
Рабочие медленно стянули рукавицы. Двое из них так и не разогнулись до конца, оба были низкорослые, неопределенного возраста, узловатые и чахлые, как деревца, выросшие на тощей почве; взгляд у них был грустный, усталый, обращенный в себя. В их манере держаться было что-то жалкое – узкие, сутулые плечи сведены вперед, точно опыт научил их вдыхать как можно меньше воздуха, который принадлежит не им.
Чуть в сторонке, устремив глаза на корпус В и разглядывая, точно рыб в аквариуме (ни один звук до него не долетал), студентов, выходивших из семинарских аудиторий после двенадцатичасового звонка, девушек, которые болтали и смеялись, стоял третий рабочий, крепкий, прямой, как стрела, тоже худой, но исполненный грации молодого зверя, с черными вьющимися волосами на шее, элегантный, несмотря на грязную и рваную спецовку. Он улыбался в пустоту, приоткрыв белые зубы, острые, как у кошки, машинально помахивая зажатыми в левой руке рукавицами со следами гудрона, и в то же время, поворачивая голову на гибкой мускулистой шее, поглядывал по сторонам, изучая четыре этажа корпуса В своими живыми, блестящими и веселыми глазами.
Заметив прильнувшее к окну второго этажа лицо Давида, он улыбнулся еще шире и помахал рукой. Давид тоже помахал правой рукой, открыл окно и высунулся. Они были примерно на одном уровне, но их разделяла полоса свежего гудрона шириной в несколько метров.
– Как тебя зовут? – сказал Давид и тотчас подумал! вот дерьмо, веду себя как достойный представитель патроната, по какому праву я спрашиваю его имя?
Араб, улыбаясь, вопросительно ткнул себе в грудь рукой, в которой держал рукавицы. Давид утвердительно кивнул.
– Абделазиз.
– Абделазиз, – повторил Давид.
Он был в восторге. Абделазиз звучало как имя из арабских сказок.
– Меня зовут Давид, – сказал он немного погодя.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать один.
– А мне двадцать, – сказал Абделазиз.
– Ты здесь живешь?
– В бидонвиле на улице Гаренн.
И он опять рассмеялся без видимой причины. Давид смотрел на него в полном изумлении. Абделазиз жил в бидонвиле, занимался этой гнусной работой, но казался веселым, полным сил.
– Ты здоров?
– Конечно, – сказал Абделазиз, подняв брови. – Почему мне не быть здоровым? – И он добавил, смеясь: – Я молодой.
– А твои товарищи тоже здоровы?
Абделазиз покачал головой.
– О нет. Далеко не все. Туберкулез, язва желудка. – Он добавил: – Они плохо питаются.
– Почему?
– Отсылают много денег домой.
– А ты не посылаешь?
– Посылаю немного. Отцу, Время от времени. То 10000, то 20000. Но у меня еще остается.
Он опять засмеялся.
– Я хорошо зарабатываю. Я богатый. Когда я приехал во Францию, я только и делал, что покупал себе всякую всячину.
– Богатый? – сказал Давид, сбитый с толку.
– Богатый не как француз, – сказал Абделазиз, глядя на него лукавыми глазами. – Богатый как алжирец.
Он добавил:
– В моей деревне – нищета, ты даже не имеешь представления.
Давид опустил голову, смущенный, почти виноватый, В самую точку. Лучше не скажешь: он даже не имел представления.
– Ты отлично знаешь французский, – снова заговорил он минуту спустя. – Ты ходил в школу?
– Во французскую очень мало, но в мусульманскую долго.
Абделазиз отвернулся, охваченный внезапными воспоминаниями. Поджав под себя ноги, безостановочно раскачиваясь взад и вперед, он повторял вместе со всеми суры. Ошибешься – бац, удар палочкой по бритой голове. И так часами. Сердце у него сжалось, рот свело горечью, его пронзила острая обида. Учиться. Учиться по-настоящему. Как этот молодой руми.
Давид показал пальцем на гудрон.
– Трудно?
– Не очень. Главное, грязно.
– А зачем рукавицы?
– Рак.
Абделазиз улыбнулся.
– Я не всегда настилаю гудрон. Я опалубщик.
– Опалубщик?
– Я налаживаю опалубку для бетона.
– Ты плотник?
– Она не из дерева, из металла.
– Опалубка из металла?
– Не всегда. Для шершавых частей – из дерева, для гладких – из металла.
Абделазиз опять весело засмеялся:
– Да ты ничего не знаешь!
Давид покачал головой. Это правда, он ничего не знал. Идеи. Идеи, воспринятые из книг. Но о вещах – ничего.
– Ты что изучать? – сказал Абделазиз.
– Социологию.
– Социологию? – с трудом повторил Абделазиз.
– Науку об обществе.
Живые глаза Абделазиза весело сверкнули.
– А потом? – спросил он добродушно. – Ты изучаешь общество, а изучив, переделаешь его?
– Надеюсь.
Абделазиз засмеялся. Давид жадно глядел на него, пораженный этой жизнерадостностью и энергией. Обычно глаза у алжирцев были грустные.
– А ты борешься? – спросил Давид. И поскольку Абделазиз непонимающе поднял брови, повторил: – Политическую борьбу ты ведешь?
– О, знаешь, – сказал Абделазиз, пожав плечами, – политическая борьба? В стране, которая тебе не родина? – И он продолжал: – И вообще для меня не это сейчас главное.
– А что же главное? – сказал Давид.
Он был так возмущен, что у него даже упал голос. Смуглое лицо Абделазиза затопил матовый темный румянец, и он убежденно сказал:
– Учиться и сдать экзамены. – И он добавил с внезапным жаром:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108