– Пресвятая дева Мария! – воскликнула, не поднимая головы, Тринидад и постучала костяшками пальцев по ножке стола. – Нет, никогда, падре!
Падре Анхель рукой поднял ее голову и, к своему отчаянию, обнаружил, что глаза девушки наполняются слезами.
– Ты хочешь сказать, что мышьяк тебе и вправду нужен был только для мышей?
– Да, падре.
– Тогда почему ты плачешь?
Тринидад попыталась снова опустить голову, но он твердо держал ее за подбородок. Из ее глаз брызнули слезы, и падре Анхелю показалось, будто по его пальцам потек теплый уксус.
– Постарайся успокоиться, – сказал он ей. – Ты еще не закончила исповедь.
Он дал ей выплакаться и, когда почувствовал, что она уже не плачет, сказал мягко:
– Ну хорошо, а теперь расскажи мне.
Тринидад высморкалась в подол, проглотила вязкую, соленую от слез слюну, а потом заговорила снова своим низким, на редкость красивым голосом.
– Меня преследует мой дядя Амбросио, – сказала она.
– Как это?
– Он хочет, чтобы я позволила ему провести ночь в моей постели.
– Рассказывай дальше.
– Больше ничего не было, – сказала Тринидад. – Ничего, клянусь богом.
– Не клянись, – наставительно сказал падре. И тихо, как в исповедальне, спросил: – Скажи, с кем ты спишь?
– С мамой и остальными женщинами, – ответила Тринидад. – Нас семь в одной комнате.
– А он?
– В другой комнате, где мужчины.
– А в твою комнату он не входил ни разу?
Тринидад покачала головой.
– Ну, не бойся, скажи мне всю правду, не отставал от нее падре Анхель. – Он никогда не пытался пойти в твою комнату?
– Один раз.
– Как это произошло?
– Не знаю, – сказала Тринидад. – Я проснулась и почувствовала – он лежит рядом, под моей москитной сеткой, такой тихонький; он сказал, что ничего мне не сделает, а хочет только со мной спать, потому что боится петухов.
– Каких петухов?
– Не знаю, – ответила Тринидад. – Так он мне сказал.
– А ты ему что сказала?
– Что если он не уйдет, я закричу и всех разбужу.
– И что же он тогда сделал??
– Кастула проснулась и спросила меня, что случилось, и я сказала – ничего, наверно, ей просто что-то приснилось; а он лежал тихий-тихий, будто мертвый, и я даже не слышала, как он вылез из-под сетки.
– Он был одет, – почти утвердительно сказал падре.
– Как он обычно спит, – сказала Тринидад, – в одних штанах.
– И он не пытался до тебя дотронуться?
– Нет, падре.
– Скажи мне правду.
– Я не обманываю, падре, – настаивала Тринидад. – Клянусь богом.
Падре Анхель снова поднял рукой ее подбородок и посмотрел в печальные влажные глаза.
– Почему ты скрывала это от меня?
– Я боялась.
– Чего?
– Не знаю, падре.
Он положил руку ей на плечо и начал говорить. Тринидад кивала в знак согласия. Потом, закончив, он начал тихо молиться вместе с ней. Он молился самозабвенно, с каким-то страхом, оглядывая мысленно, насколько ему позволяла память, всю свою жизнь. В минуту, когда он давал ей отпущение грехов, им уже начало овладевать предчувствие надвигающегося несчастья.
Резким толчком алькальд открыл дверь и крикнул:
– Судья!
Из спальни, на ходу вытирая руки о юбку, вышла жена судьи Аркадио.
– Он не появлялся уже две ночи, – сказала она.
– Черт подери, – выругался алькальд, – в канцелярии его вчера тоже не было. Я ищу его везде по неотложному делу, но никто понятия не имеет, где он обретается. Вы не знаете, где бы он мог быть?
Женщина пожала плечами:
– У шлюх, наверно.
Алькальд вышел, не затворив за собою двери, и зашагал в бильярдную, где из включенного на полную мощность музыкального автомата лилась слащавая песенка. Там он сразу прошел к отгороженному в глубине помещению и громко крикнул:
– Судья!
Хозяин, дон Роке, занятый переливанием рома в большую оплетенную бутыль, оторвался от своего дела и прокричал в ответ:
– Его здесь нет, лейтенант!
Алькальд двинулся за ширму. Там сидели группами и играли в карты мужчины. Судьи Аркадио никто не видел.
– Вот черт, – сказал алькальд, – то у нас в городке про всех все знают,
– Узнайте лучше у того, кто наклеивает листки, – посоветовал дон Роке.
– Отстаньте от меня с этой писаниной! – огрызнулся алькальд.
Судьи Аркадио не оказалось и в суде. Было девять асов утра, но секретарь суда уже дремал, лежа в галерее патио. Алькальд направился в участок и приказал трем полицейским одеться и пойти поискать судью Аркадио в танцевальном зале или у трех известных всему роду женщин. После этого он снова вышел на улицу побрел, не думая о том, куда идет. Внезапно он увидел судью в парикмахерской – лицо его было закрыто горячим полотенцем, а сам он сидел, широко расставив ноги.
– Черт подери, судья, – воскликнул алькальд, – я уже два дня вас ищу!
Парикмахер снял полотенце, и взору алькальда предстали опухшие глаза; на подбородке тенью лежала трехдневная щетина.
– Вы пропадаете где-то, а ваша жена рожает, – сказал алькальд.
Судья Аркадио вскочил на ноги:
– Дьявол!
Громко захохотав, алькальд толкнул его обратно кресло.
– Не валяйте дурака, – сказал он. – Я искал вас не поэтому.
Закрыв глаза, судья Аркадио снова откинулся в кресле.
– Заканчивайте, и пойдем в суд, – сказал алькальд. – Я вас подожду.
Он сел на скамейку.
– Где вы, черт возьми, пропадали?
– Здесь, – ответил судья.
Алькальд был не частым гостем в парикмахерской. Kак-то раз он увидел прикрепленное к стене объявление: «Говорить о политике воспрещается», но тогда оно покаялось ему естественным. На этот раз, однако, оно заставило его задуматься.
– Гвардиола! – позвал он.
Парикмахер вытер бритву о брюки и застыл в ожидании.
– Что такое, лейтенант?
– Кто уполномочил тебя это вывесить? – спросил, показывая на объявление, алькальд.
– Опыт, – ответил парикмахер.
– Запрещать может только правительство, – сказал он. – У нас демократия.
Парикмахер снова принялся за работу.
– Никто не вправе препятствовать людям выражать свои мысли, – продолжал алькальд, разрывая картонку.
Швырнув обрывки в мусорницу, он подошел к туалетному столику вымыть руки.
– Вот видишь, Гвардиола, – наставительно сказал судья, – к чему приводит лицемерие.
Алькальд посмотрел в зеркало на парикмахера и увидел, что тот поглощен работой. Пристально глядя на него, он начал вытирать руки.
– Разница между прежде и теперь, – сказал он, – состоит в том, что прежде распоряжались политиканы, а теперь – демократическое правительство.
– Вот так, Гвардиола, – сказал судья Аркадио, лицо которого было покрыто мыльной пеной.
– Все ясно, – отозвался парикмахер.
Когда они вышли на улицу, алькальд легонько подтолкнул судью Аркадио в сторону суда. Дождь зарядил надолго, и казалось, что улицы вымощены мылом.
– Я считал и считаю, что парикмахерская – гнездо заговорщиков, – сказал алькальд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41