– Иди же ко мне, глупенькая! Как ты меня мучаешь!
Я молча сажусь к нему на колени, ещё окончательно не успокоившись.
– Клодина! Открой мне один секрет.
– Какой?
– Почему, когда приходится признаться твоему старому мужу-папочке в своих тайных помыслах, ты, дикарка, артачишься, ты стыдлива сверх всякой меры. Боишься показать всему этому импозантному парижскому свету свой зад?
– Наивный вы человек! Я же знаю, что мой зад – упругий, загорелый, гладкий, чего же мне стыдиться? Зато я совсем не уверена в своих тайных мыслях, в том, что они чисты и как будут встречены… А стыдливость свою я употребляю на то, чтобы скрыть свои слабые и некрасивые места.
Нынче утром я застаю Рено в тихом бешенстве. Молча наблюдаю, как он швыряет в огонь скомканные бумаги, внезапно набрасывается на целую кучу брошюр, лежащих у него на столе, и сваливает всю охапку в камин на потрескивающие угли. Потом метким броском отправляет небольшую пепельницу в корзину для бумаг. Достаётся и Эрнесту, за то что не сразу прибежал на зов хозяина: в его адрес летят страшные угрозы. Пожалуй, становится жарко!
Я сажусь, скрестив руки на груди, и жду. Взгляд Рено останавливается на мне, и он смягчается:
– Это ты, лапочка? Я не видел, как ты вошла. Откуда ты?
– От Рези.
– Как же я не догадался?! Дорогая! Прости, что я так расшумелся: я недоволен.
– Я и не подозревала, что вы на такое способны!
– Не смейся… Поди ко мне. Успокой меня. Мне стало кое-что известно о Марселе… Это начинает надоедать… До чего гнусно!
– Да ну?
Я вспоминаю последнее посещение своего пасынка: он в самом деле переходит всякие границы. Из непонятного бахвальства пересказывает мне то, о чём я его не спрашиваю, и, между прочим, излагает подробности одной своей встречи на улице Помп в час, когда из дверей лицея Жансон выходят детишки в синих беретах… В тот день Рези не дала ему досказать свою одиссею; она появилась неожиданно и почти час пыталась покорить его своими взглядами и самыми соблазнительными позами. Наконец устала, сдалась, повернулась ко мне, махнула рукой, словно хотела сказать: «Уф! С меня довольно!». Я рассмеялась, А Марсель (этот свихнувшийся малый далеко не глуп) презрительно усмехнулся.
Впрочем, презрение сменилось нескрываемым любопытством, как только он увидел, что Рези пустила в ход свой арсенал (всё тот же!) и против меня… Демонстрируя неуместную скромность. Марсель удалился.
Что же ещё натворил этот мальчишка?
Кладу голову к Рено на колени и жду, когда он заговорит.
– Всё то же, дорогая! Мой очаровательный сынок обстреливает новогреческой литературой отпрыска добропорядочного семейства… Молчишь, девочка моя? Увы, пора бы мне к этому привыкнуть!.. Однако эти истории приводят меня в ужас!
– Почему!
(Я говорю едва слышно, но Рено так и взвивается.)
– Как это – почему?!
– Почему, хочу я знать, дорогой мой, вы кокетливо, почти одобрительно улыбаетесь при мысли, что Люс была мне больше чем близкой подругой… а также надеясь – я повторяю: надеясь! – что Рези могла бы стать более удачливой Люс?
До чего забавное выражение лица у моего мужа в эту минуту! Крайнее изумление, нечто вроде оскорблённого целомудрия, растерянная добродушная улыбка волнами набегают на его лицо, словно тень от облаков – на равнину… Наконец он с торжествующим видом восклицает:
– Это не одно и то же!
– Да, к счастью, не совсем…
– Это совсем не одно и то же! Вы-то можете делать всё, что угодно. Это прелестно и… это не имеет значения…
– Не имеет значения? Я с вами не соглашусь.
– Не спорьте! Для вас, милых юных красавиц, это… как бы сказать?., способ утешиться, отдохнуть, отвлечься от нас, мужчин…
– О!..
– …или по крайней мере компенсировать убытки, логическая возможность найти более безупречного партнёра, равного вам по красоте, в котором вы узнаёте собственную чувственность, свои слабости… Если бы я осмелился (но я не посмею!), я бы сказал, что некоторым женщинам просто необходима женщина, чтобы не потерять вкус к мужчине.
(Нет, не понимаю! До чего больно любить друг друга так, как любим мы, и чувствовать, что у нас совсем мало общего!.. Когда я слышу нечто подобное от своего мужа, мне это представляется парадоксом, который ему льстит и за которым в то же время скрывается его нездоровое, как мне иногда кажется, любопытство.)
Рези стала моей тенью. В любое время она рядом, «опутывая» меня своими гармоничными жестами, линия которых уходит в бесконечность. Рези оглушает меня своими словами, взглядами, своей бурной мыслью, и я жду, что мысль эта вот-вот брызнет искрами из её тонких пальцев… Я теряю покой, чувствуя, что она сильнее меня, что её воля упрямо пульсирует в каждой жилке, а потом цепенеет.
Бывает так, что в раздражении, взвинченная её неотвязной нежностью, её дразнящей красотой, которую она бесстыдно выставляет передо мной напоказ, я готова спросить напрямик: «Чего вы добиваетесь?» А вдруг она возьмёт да и ответит?.. И я предпочитаю трусливо отмалчиваться, лишь бы иметь возможность, не совершая греха, быть с ней рядом: за три месяца я сильно к ней привязалась.
Если не считать настойчивого взгляда её серых глаз и наивного, по-детски непосредственного восклицания: «Боже! До чего я вас люблю!», которое вырывалось у неё довольно часто, я пожаловаться ни на что не могу.
Что же ей во мне приглянулось? Я верю в искренность ежели не её нежности, то во всяком случае её желания и боюсь – да-да, уже боюсь! – что только это желание и движет ею.
Вчера меня мучила мигрень, я чувствовала себя подавленно в надвигавшихся сумерках и позволила Рези положить руки мне на глаза. Прикрыв веки, я представляла себе, как она у меня за спиной склонилась в изящной позе, стройная в своём облегающем платье серо-стального цвета, и эта сталь отражается в её глазах.
На нас обеих обрушивается опасное молчание. Однако она не позволила себе ни смелого жеста, ни поцелуя. Лишь произнесла спустя несколько минут: «О дорогая моя, дорогая…» и снова умолкла.
Когда часы пробили семь раз, я стряхнула с себя оцепенение и побежала к выключателю зажечь свет. Улыбка Рези, показавшейся мне бледной и беззащитной в ярком свете, натолкнулась на моё строгое, неулыбчивое, отчуждённое лицо.
Подавив улыбку, она стала искать перчатки, потом изящным жестом поправила неизменную шляпу, жарко выдохнула рядом с моим ухом «прощайте» и «до завтра», и я осталась наедине с зеркалом, вслушиваясь в её легкие удаляющиеся шаги.
Не обманывай себя, Клодина! Твоя задумчивая поза перед этим зеркалом, твой виноватый вид выражают беспокойство, не так ли? Ты чувствуешь себя неуютно, глядя на жаждущие ласк лицо и глаза табачного цвета, которые так нравятся твоей подруге!
– Девочка моя дорогая, о чём ты задумалась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42