На почтовом штемпеле дата: 22.08.52; набор почтовых открыток «Замок Лурда. Пиренейский музей», который я, очевидно, купила во время его посещения; слова и ноты песни «Путешествие на Кубу», напечатанные на двух голубых листках — на первом нарисованы плывущие лодочки, а на них — имена певцов, исполнявших эту песню: Патрис и Марио, сестры Этьен, Марсель Аззола, Жан Саблон и другие.
Эта песенка мне, видно, очень нравилась, раз я захотела приобрести ее текст и сумела заполучить у матери деньги на эту, по ее мнению, пустяковую и совершенно бесполезную для занятий вещь. Тем более что шлягерами в то лето были «Моя маленькая безумная любовь» и «Мехико», которые напевал один из водителей во время поездки в Лурд; молитвенник, лежащий под перчатками на более раннем снимке, называется «Римский миссал с текстами вечерних служб» Дома Гаспара Лефевра, издан в Брюже. Страницы в нем разделены на две колонки латинскую и французскую. Но в середине книги, где приводятся «Ежедневные молитвы», вся правая страница напечатана по-французски, а левая — по-латыни. В начале молитвенника — «Литургический календарь переходящих и непереходящих праздников с 1951 по 1968 год». Странные даты, словно книга написана несколько веков назад. И сколько загадочных слов; таинство, градуал, антифон (не помню, пыталась ли я ребенком понять их значение). Эта книга вызывает у меня изумление и тревогу, будто передо мной — непонятный, эзотерический язык.
Слова вроде бы все знакомы, и я без запинки могу прочитать «Agnus Dei» или какую-нибудь другую короткую молитву, но я не в состоянии узнать себя в девочке, которая каждое воскресенье и все праздники усердно и даже самозабвенно читала и перечитывала богослужебные тексты, свято веря, что было бы грехом уклониться от этой обязанности. Фотоснимки подтверждают существование моего тела в 52-м году, а молитвенник (уже сам факт, что я сохранила его, несмотря на столько переездов, о чем-то говорит) неопровержимо доказывает мою детскую набожность, которая безвозвратно ушла в прошлое. А вот песенка «Путешествие на Кубу» о любви и путешествии — по сей день самых привлекательных для меня вещах — подобного отчуждения не вызывает. Я даже с удовольствием напела незамысловатые слова:
Два парня, две девчоночки
Играй, волна, резвись!
На маленькой на лодочке
На Кубу собрались…
Все последние дни я только и думаю, что об этой воскресной сцене. Стоило мне описать ее, как она снова ожила передо мной — в красках, жестах и голосах. Сейчас она уже снова поблекла, а голоса — приглушились, словно в фильме, который смотришь по шифрованному каналу без декодера. Но перевожу я ее на язык слов или нет от этого ничего не меняется. Она всегда будет означать для меня соприкосновение с безумием и смертью. И этой сценой я поверяла все другие мучительные события моей жизни, которые неизменно уступали ей по значимости.
Поскольку меня неудержимо тянет вернуться к написанным строчкам и я уже не могу заниматься ничем другим — то есть все говорит о том, что я начинаю писать новую книгу, я и решилась все разом вспомнить. Но оказывается, мне запомнился лишь голый факт. Эта сцена жила во мне, как застывшая картина, и я пытаюсь придать ей движение, лишить иконной святости (я, например, уверена, что это она побудила меня взяться за писательство и подспудно присутствует во всех моих книгах).
Я уже давно ничего не жду от психоанализа или банальных схем, предлагаемых психологией семейных отношений: властная мать и отец, которого на смертельный жест толкает жажда расквитаться за постоянное подчинение. «Семейный травматизм», «добрые духи детства покинули меня» — нет, это не обо мне. Лучше всего пережитые мною чувства выражают единственно верные слова, вырвавшиеся у меня в тот день: «свихнуться на всю жизнь». Никакие другие слова здесь не подходят.
* * *
Вчера я поехала в Руанский архив, чтобы полистать газету «Париж-Нормандия» за весь 1952 год — разносчик ежедневно доставлял ее моим родителям. До сих пор я никогда не отваживалась на это из страха, что опять «свихнусь», стоит мне раскрыть июньские номера. По лестнице я поднималась с таким чувством, будто меня ждет что-то ужасное. В зале, расположенном в здании мэрии, служащая принесла мне две огромные черные папки с подшитыми в них номерами за 52-й год. Я начала их проглядывать с 1-го января. Мне хотелось оттянуть встречу с 15 июня, погрузиться в бездумную череду дней, которые предшествовали этой дате.
Правый верхний угол первой полосы неизменно занимали метеосводки аббата Габриэля. Я не смогла вспомнить, чем был заполнен каждый из этих дней — во что я играла, где гуляла. Солнце или переменная облачность с прояснениями, порывы ветра сегодня все эти приметы времени мне уже ни о чем не говорят. Я помню большую часть событий, о которых писала газета война в Индокитае и в Корее, волнения в Орлеане, план Пинэ, но я не связывала их конкретно с 52-м годом, потому что только позднее осознала их значение. Читая сообщения о том, что «В Сайгоне взорвано шесть велосипедов» или «Во Френе» Дюкло я не могу связать их с той девочкой, какой была в 52-м году. Странно думать, что Сталин, Черчилль, Эйзенхауэр были для меня такими же реальными фигурами, какими являются сегодня Ельцин, Клинтон или Коль. Я ничего не узнаю. Словно я не жила в то время.
Увидев фотографию Пинэ, я была поражена его сходством с Жискаром д'Эстеном — но не сегодняшним облысевшим Жискаром, а тем, каким он был двадцать лет назад. Выражение «железный занавес» напомнило мне урок в частной школе, на котором учительница спрашивала нас, что означал для христиан десяток бусинок в четках, и мне представлялась огромная металлическая решетка и бьющиеся об нее мужчины и женщины.
Зато я без труда узнала юмористический комикс «Пустике» — вроде тех, что долгое время печатались на последней странице газеты «Франс-Суар», и шутку того времени, хотя и не помню, казалась она мне в детстве смешной или нет:
— Ну как, рыбак, клюет?
— Да нет, месье, это же пескари. А они совсем не злые.
Я узнала также рекламу и названия фильмов, которые шли сначала в Руане, а потом доходили и до нашего И.: «Любовники с Капри», «У меня чудесная жена» и другие.
Каждый день случалось какое-нибудь несчастье: двухлетний ребенок ел круассан и внезапно умер; фермер отсек ноги сыну, который, играя, спрятался в пшенице; взорвавшаяся мина убила троих детей в Крейле. Меня особенно интересовали такие факты.
На первой полосе — цены на масло и молоко. Деревня в ту пору играла большую роль — об этом можно судить по сообщениям о ящуре, репортажам о жизни жен фермеров, рекламе ветеринарных препаратов, лапикрина, оспорцина. По обилию рекламируемых пастилок и сиропов можно подумать, что все поголовно страдали кашлем, но избегали врачей и лечились только этими средствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Эта песенка мне, видно, очень нравилась, раз я захотела приобрести ее текст и сумела заполучить у матери деньги на эту, по ее мнению, пустяковую и совершенно бесполезную для занятий вещь. Тем более что шлягерами в то лето были «Моя маленькая безумная любовь» и «Мехико», которые напевал один из водителей во время поездки в Лурд; молитвенник, лежащий под перчатками на более раннем снимке, называется «Римский миссал с текстами вечерних служб» Дома Гаспара Лефевра, издан в Брюже. Страницы в нем разделены на две колонки латинскую и французскую. Но в середине книги, где приводятся «Ежедневные молитвы», вся правая страница напечатана по-французски, а левая — по-латыни. В начале молитвенника — «Литургический календарь переходящих и непереходящих праздников с 1951 по 1968 год». Странные даты, словно книга написана несколько веков назад. И сколько загадочных слов; таинство, градуал, антифон (не помню, пыталась ли я ребенком понять их значение). Эта книга вызывает у меня изумление и тревогу, будто передо мной — непонятный, эзотерический язык.
Слова вроде бы все знакомы, и я без запинки могу прочитать «Agnus Dei» или какую-нибудь другую короткую молитву, но я не в состоянии узнать себя в девочке, которая каждое воскресенье и все праздники усердно и даже самозабвенно читала и перечитывала богослужебные тексты, свято веря, что было бы грехом уклониться от этой обязанности. Фотоснимки подтверждают существование моего тела в 52-м году, а молитвенник (уже сам факт, что я сохранила его, несмотря на столько переездов, о чем-то говорит) неопровержимо доказывает мою детскую набожность, которая безвозвратно ушла в прошлое. А вот песенка «Путешествие на Кубу» о любви и путешествии — по сей день самых привлекательных для меня вещах — подобного отчуждения не вызывает. Я даже с удовольствием напела незамысловатые слова:
Два парня, две девчоночки
Играй, волна, резвись!
На маленькой на лодочке
На Кубу собрались…
Все последние дни я только и думаю, что об этой воскресной сцене. Стоило мне описать ее, как она снова ожила передо мной — в красках, жестах и голосах. Сейчас она уже снова поблекла, а голоса — приглушились, словно в фильме, который смотришь по шифрованному каналу без декодера. Но перевожу я ее на язык слов или нет от этого ничего не меняется. Она всегда будет означать для меня соприкосновение с безумием и смертью. И этой сценой я поверяла все другие мучительные события моей жизни, которые неизменно уступали ей по значимости.
Поскольку меня неудержимо тянет вернуться к написанным строчкам и я уже не могу заниматься ничем другим — то есть все говорит о том, что я начинаю писать новую книгу, я и решилась все разом вспомнить. Но оказывается, мне запомнился лишь голый факт. Эта сцена жила во мне, как застывшая картина, и я пытаюсь придать ей движение, лишить иконной святости (я, например, уверена, что это она побудила меня взяться за писательство и подспудно присутствует во всех моих книгах).
Я уже давно ничего не жду от психоанализа или банальных схем, предлагаемых психологией семейных отношений: властная мать и отец, которого на смертельный жест толкает жажда расквитаться за постоянное подчинение. «Семейный травматизм», «добрые духи детства покинули меня» — нет, это не обо мне. Лучше всего пережитые мною чувства выражают единственно верные слова, вырвавшиеся у меня в тот день: «свихнуться на всю жизнь». Никакие другие слова здесь не подходят.
* * *
Вчера я поехала в Руанский архив, чтобы полистать газету «Париж-Нормандия» за весь 1952 год — разносчик ежедневно доставлял ее моим родителям. До сих пор я никогда не отваживалась на это из страха, что опять «свихнусь», стоит мне раскрыть июньские номера. По лестнице я поднималась с таким чувством, будто меня ждет что-то ужасное. В зале, расположенном в здании мэрии, служащая принесла мне две огромные черные папки с подшитыми в них номерами за 52-й год. Я начала их проглядывать с 1-го января. Мне хотелось оттянуть встречу с 15 июня, погрузиться в бездумную череду дней, которые предшествовали этой дате.
Правый верхний угол первой полосы неизменно занимали метеосводки аббата Габриэля. Я не смогла вспомнить, чем был заполнен каждый из этих дней — во что я играла, где гуляла. Солнце или переменная облачность с прояснениями, порывы ветра сегодня все эти приметы времени мне уже ни о чем не говорят. Я помню большую часть событий, о которых писала газета война в Индокитае и в Корее, волнения в Орлеане, план Пинэ, но я не связывала их конкретно с 52-м годом, потому что только позднее осознала их значение. Читая сообщения о том, что «В Сайгоне взорвано шесть велосипедов» или «Во Френе» Дюкло я не могу связать их с той девочкой, какой была в 52-м году. Странно думать, что Сталин, Черчилль, Эйзенхауэр были для меня такими же реальными фигурами, какими являются сегодня Ельцин, Клинтон или Коль. Я ничего не узнаю. Словно я не жила в то время.
Увидев фотографию Пинэ, я была поражена его сходством с Жискаром д'Эстеном — но не сегодняшним облысевшим Жискаром, а тем, каким он был двадцать лет назад. Выражение «железный занавес» напомнило мне урок в частной школе, на котором учительница спрашивала нас, что означал для христиан десяток бусинок в четках, и мне представлялась огромная металлическая решетка и бьющиеся об нее мужчины и женщины.
Зато я без труда узнала юмористический комикс «Пустике» — вроде тех, что долгое время печатались на последней странице газеты «Франс-Суар», и шутку того времени, хотя и не помню, казалась она мне в детстве смешной или нет:
— Ну как, рыбак, клюет?
— Да нет, месье, это же пескари. А они совсем не злые.
Я узнала также рекламу и названия фильмов, которые шли сначала в Руане, а потом доходили и до нашего И.: «Любовники с Капри», «У меня чудесная жена» и другие.
Каждый день случалось какое-нибудь несчастье: двухлетний ребенок ел круассан и внезапно умер; фермер отсек ноги сыну, который, играя, спрятался в пшенице; взорвавшаяся мина убила троих детей в Крейле. Меня особенно интересовали такие факты.
На первой полосе — цены на масло и молоко. Деревня в ту пору играла большую роль — об этом можно судить по сообщениям о ящуре, репортажам о жизни жен фермеров, рекламе ветеринарных препаратов, лапикрина, оспорцина. По обилию рекламируемых пастилок и сиропов можно подумать, что все поголовно страдали кашлем, но избегали врачей и лечились только этими средствами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17