И Серёжка занят допоздна: пока из школы придёт, пока сбегает за хлебом, приготовит уроки – на дворе темно. Гулять не пускаем. Перед сном нужны спокойные занятия. Всё складывалось удачно, одно к одному.
Было видно, тосковал он по ней…
А у Раисы – в ночь-полночь «карусель»! За стеной только ещё пробасит мужской голос, только начнётся застольный перезвон гранёных стаканов, я уже точно знаю – сейчас соседка промурлычет:
– Натуся, зайка, пойди погуляй! Поиграйся!
И Наташку, как бездомного котёнка, – за дверь.
Да ещё бросит вдогонку:
– Шапочку завяжи, чтобы ушки не надуло!
Выйдешь на улицу покурить, встанешь у подъезда, поёживаясь от стылой вечерней слякоти. С тополей, тяжело кувыркаясь, облетают последние усталые листья. Они ложатся на землю и обретают покой. Свет зашторенных окон едва подсвечивает готовую к снегу скамеечку. А в глубине двора – монотонно-прерывистое металлическое повизгивание: Совёнок качается на качелях.
Этот унылый скрип в чёрной тишине щемит душу.
Безотцовщина…
Судьба девочки была очевидна. На дикой яблоне ничего не может вырасти, кроме дичка.
Как правило, «прихожане» у Раисы дольше одной ночи не задерживались, а тут…
В феврале было. Заходит Совёнок. Сиротливо встала у двери, вид потерянный. Молчит. В безвольно опущенных руках – портфель. Какая она первоклашка?! Совсем кнопка.
Мой Серёжка встревожено:
– Ты чего?!
Совёнок, не поднимая головы, выдавила:
– Мамка сказала, что завтра к нам дядя Жора переедет. Насовсем…
Жорку Захлыстина знали все. Тщедушный такой, занозистый… Несколько судимостей за плечами. Недавно освободился.
Серёжка накинул пальто, схватил шапку и, теснясь, ребята выскочили во двор.
На следующий вечер я засиделся на кухне с бумагами. Мои уже спали. Время от времени включал электрический чайник. Стараясь не греметь, подливал в заварник кипяток, помешивал ложечкой в стакане тающий сахар, не отвлекаясь от чтения, пил. Горячий терпкий напиток отгонял сон.
А за стенкой у Раисы – гульба…
Через щель слышимость такая, что шёпот различим, а тут пьяные голоса, да на повышенных тонах.
– …Жорка, ай!.. не приставай!
Раздался гогот, послышалась довольная возня. С пронзительным звоном что-то упало. Чавкающие чмоканья перемежались с придыханиями Раисы:
– Да… стой ты… дочка… не спит. Слышишь, отпусти!
На минуту всё затихло. Затем откупорили бутылку. Гранёными стаканами глухо чокнулись, изобразив подводные карельские камушки. Не тостуя, выпили. Запахло огуречным рассолом. Мужской голос, заплетаясь, произнёс:
– Огурцы ни-ничего. Пошли в кровать.
– Дочка рядом, не буду!
– Пусть на кухне сидит.
Они с топотом ушли в комнату. Оттуда раздался пьяный мужской окрик:
– Марш на кухню! Дай с матерью поговорить!
Раиса, играя в поддавки, согласно прыснула от смеха. Девчонка спросонья захныкала и послушно поплелась. Я тихо метнулся к настенному выключателю. Стало темно. Только там, где щербатая стена не достигала пола, пробивалась полоса света. Чёрные тени Наташкиных ног протянулись ко мне через щель до плинтуса, причудливо изогнулись, стали подрагивать. Наташка безутешно, горько плакала. Тени пропали, шаги стали удаляться… в комнату подалась.
Минутную ночную тишину разорвал пьяный рык:
– Ах, ты, падла!..
Громкий топот, частое шлёпанье детских ножек.
Истеричный плач Наташки грубо ворвался через брешь. Я старался не дышать, чтобы ничем не выдать своего присутствия. За стеной захлопали дверки кухонных шкафчиков, зашуршала бумага, и на пол что-то посыпалось, словно бусы порвали.
– …Дядя Жора, я больше не буду! – умоляла Наташка.
– На колени вставай! Сбежишь – убью!
Послышалась возня. Стараясь сдерживаться, девочка приглушённо мычала. Я, как чарами опутанный, уставился на жёлтую полосу света и вдруг увидел: из щели выскочила… крупная сухая горошина. Покатилась по полу, уткнулась в мой тапок.
Пытаясь избавиться от некомфортного состояния, я поднялся и на цыпочках, чтоб не скрипнули половицы, удалился спать.
Наутро Серёжка, как всегда, дождался Совёнка во дворе, взял у неё из рук портфель, и они потянулись к школе. Сын вернулся с уроков встревоженный, потерянный. О причине я догадывался, потому не спрашивал. Забудется со временем…
Вечером он взял любимую книгу, подушечку-думку, зашёл на кухню, поставил на пол лампу, выключил большой свет и лёг на тканый половичок. От печки приятно потягивало теплом. Я сел на пороге, закурил, с интересом посматривая на сынишку. Маруська, наша рыжая радость, поластилась к нему, растеклась на груди. По ту сторону пограничной стены кряхтела Совёнок, тоже устраиваясь поудобнее. (Видно, заранее условились!)
– Давай я тебе вслух почитаю, – предложил сын.
Совёнок жалобно возразила:
– Нет-нет, Серёжечкин… Ты лучше что-нибудь расскажи… Какую-нибудь сказку.
– Про что?
– Про вашу Марусю.
Из щели появился тонкий берёзовый прутик, начал зазывно подрагивать перед самым носом кошки. Та нехотя махнула правой лапой и застыла, не сводя взгляд с прутика.
Мечтательно подперев ладонью подбородок, сын облокотился на подушечку:
– Сказки я умею только читать.
– А ты не знаешь, почему мою маму во дворе называют «Кошкой»?
– Не-ет.
– Потому что она самая-самая ласковая. Вот! Хочешь, я расскажу тебе свою сказку? Я сочинила её прошлой ночью.
– Ты придумала сказку? Сама?!
– Да-а. Рассказать?
– Расскажи, интересно.
Сын прижался щекой к мягкому урчащему телу кисули и приготовился слушать.
За стеной, будто за кулисами театра, детский голос таинственно произнёс:
– Жила-была на свете… маленькая девочка…
Сказительница вздохнула и продолжала:
– Жила она с мамой за тридевять земель в сказочной долине, в маленьком белом домике. Была девочка очень-очень красивая. Её длинные вьющиеся волосы – цвета солнца. Ходила она всегда в красных башмачках и белых чулочках. А в той стране хозяйничали огромные злые крысы. Никто-никто не мог с ними справиться. Она страшно боялась крыс… потому, что у неё не было папы. Ты не думай, это я не про себя рассказываю.
Сын промолчал.
– Ту девочку звали ?йгу – по-карельски значит «время». ?йгу помогала маме по хозяйству: пасла овечек, ходила с маленьким ведёрком к ручейку за водой. Мама пряла пряжу, а девочка сматывала нитки в клубок. По воскресеньям она шла в соседнюю деревню продавать красивые вязанные рукавички и носочки. Домой приносила вкусненькие карамельки. Наступал вечер, мама укладывала доченьку спать, гладила её по длинным локонам и нараспев говорила ласковые слова, а сама грустная такая…
– Колыбельную пела…
– Когда ?йгу ходила на ярмарку, она заметила, что у всех-всех ребяток есть не только мама, но и папа. И однажды ?йгу спросила:
– Мам, а где мой папа?
1 2 3 4
Было видно, тосковал он по ней…
А у Раисы – в ночь-полночь «карусель»! За стеной только ещё пробасит мужской голос, только начнётся застольный перезвон гранёных стаканов, я уже точно знаю – сейчас соседка промурлычет:
– Натуся, зайка, пойди погуляй! Поиграйся!
И Наташку, как бездомного котёнка, – за дверь.
Да ещё бросит вдогонку:
– Шапочку завяжи, чтобы ушки не надуло!
Выйдешь на улицу покурить, встанешь у подъезда, поёживаясь от стылой вечерней слякоти. С тополей, тяжело кувыркаясь, облетают последние усталые листья. Они ложатся на землю и обретают покой. Свет зашторенных окон едва подсвечивает готовую к снегу скамеечку. А в глубине двора – монотонно-прерывистое металлическое повизгивание: Совёнок качается на качелях.
Этот унылый скрип в чёрной тишине щемит душу.
Безотцовщина…
Судьба девочки была очевидна. На дикой яблоне ничего не может вырасти, кроме дичка.
Как правило, «прихожане» у Раисы дольше одной ночи не задерживались, а тут…
В феврале было. Заходит Совёнок. Сиротливо встала у двери, вид потерянный. Молчит. В безвольно опущенных руках – портфель. Какая она первоклашка?! Совсем кнопка.
Мой Серёжка встревожено:
– Ты чего?!
Совёнок, не поднимая головы, выдавила:
– Мамка сказала, что завтра к нам дядя Жора переедет. Насовсем…
Жорку Захлыстина знали все. Тщедушный такой, занозистый… Несколько судимостей за плечами. Недавно освободился.
Серёжка накинул пальто, схватил шапку и, теснясь, ребята выскочили во двор.
На следующий вечер я засиделся на кухне с бумагами. Мои уже спали. Время от времени включал электрический чайник. Стараясь не греметь, подливал в заварник кипяток, помешивал ложечкой в стакане тающий сахар, не отвлекаясь от чтения, пил. Горячий терпкий напиток отгонял сон.
А за стенкой у Раисы – гульба…
Через щель слышимость такая, что шёпот различим, а тут пьяные голоса, да на повышенных тонах.
– …Жорка, ай!.. не приставай!
Раздался гогот, послышалась довольная возня. С пронзительным звоном что-то упало. Чавкающие чмоканья перемежались с придыханиями Раисы:
– Да… стой ты… дочка… не спит. Слышишь, отпусти!
На минуту всё затихло. Затем откупорили бутылку. Гранёными стаканами глухо чокнулись, изобразив подводные карельские камушки. Не тостуя, выпили. Запахло огуречным рассолом. Мужской голос, заплетаясь, произнёс:
– Огурцы ни-ничего. Пошли в кровать.
– Дочка рядом, не буду!
– Пусть на кухне сидит.
Они с топотом ушли в комнату. Оттуда раздался пьяный мужской окрик:
– Марш на кухню! Дай с матерью поговорить!
Раиса, играя в поддавки, согласно прыснула от смеха. Девчонка спросонья захныкала и послушно поплелась. Я тихо метнулся к настенному выключателю. Стало темно. Только там, где щербатая стена не достигала пола, пробивалась полоса света. Чёрные тени Наташкиных ног протянулись ко мне через щель до плинтуса, причудливо изогнулись, стали подрагивать. Наташка безутешно, горько плакала. Тени пропали, шаги стали удаляться… в комнату подалась.
Минутную ночную тишину разорвал пьяный рык:
– Ах, ты, падла!..
Громкий топот, частое шлёпанье детских ножек.
Истеричный плач Наташки грубо ворвался через брешь. Я старался не дышать, чтобы ничем не выдать своего присутствия. За стеной захлопали дверки кухонных шкафчиков, зашуршала бумага, и на пол что-то посыпалось, словно бусы порвали.
– …Дядя Жора, я больше не буду! – умоляла Наташка.
– На колени вставай! Сбежишь – убью!
Послышалась возня. Стараясь сдерживаться, девочка приглушённо мычала. Я, как чарами опутанный, уставился на жёлтую полосу света и вдруг увидел: из щели выскочила… крупная сухая горошина. Покатилась по полу, уткнулась в мой тапок.
Пытаясь избавиться от некомфортного состояния, я поднялся и на цыпочках, чтоб не скрипнули половицы, удалился спать.
Наутро Серёжка, как всегда, дождался Совёнка во дворе, взял у неё из рук портфель, и они потянулись к школе. Сын вернулся с уроков встревоженный, потерянный. О причине я догадывался, потому не спрашивал. Забудется со временем…
Вечером он взял любимую книгу, подушечку-думку, зашёл на кухню, поставил на пол лампу, выключил большой свет и лёг на тканый половичок. От печки приятно потягивало теплом. Я сел на пороге, закурил, с интересом посматривая на сынишку. Маруська, наша рыжая радость, поластилась к нему, растеклась на груди. По ту сторону пограничной стены кряхтела Совёнок, тоже устраиваясь поудобнее. (Видно, заранее условились!)
– Давай я тебе вслух почитаю, – предложил сын.
Совёнок жалобно возразила:
– Нет-нет, Серёжечкин… Ты лучше что-нибудь расскажи… Какую-нибудь сказку.
– Про что?
– Про вашу Марусю.
Из щели появился тонкий берёзовый прутик, начал зазывно подрагивать перед самым носом кошки. Та нехотя махнула правой лапой и застыла, не сводя взгляд с прутика.
Мечтательно подперев ладонью подбородок, сын облокотился на подушечку:
– Сказки я умею только читать.
– А ты не знаешь, почему мою маму во дворе называют «Кошкой»?
– Не-ет.
– Потому что она самая-самая ласковая. Вот! Хочешь, я расскажу тебе свою сказку? Я сочинила её прошлой ночью.
– Ты придумала сказку? Сама?!
– Да-а. Рассказать?
– Расскажи, интересно.
Сын прижался щекой к мягкому урчащему телу кисули и приготовился слушать.
За стеной, будто за кулисами театра, детский голос таинственно произнёс:
– Жила-была на свете… маленькая девочка…
Сказительница вздохнула и продолжала:
– Жила она с мамой за тридевять земель в сказочной долине, в маленьком белом домике. Была девочка очень-очень красивая. Её длинные вьющиеся волосы – цвета солнца. Ходила она всегда в красных башмачках и белых чулочках. А в той стране хозяйничали огромные злые крысы. Никто-никто не мог с ними справиться. Она страшно боялась крыс… потому, что у неё не было папы. Ты не думай, это я не про себя рассказываю.
Сын промолчал.
– Ту девочку звали ?йгу – по-карельски значит «время». ?йгу помогала маме по хозяйству: пасла овечек, ходила с маленьким ведёрком к ручейку за водой. Мама пряла пряжу, а девочка сматывала нитки в клубок. По воскресеньям она шла в соседнюю деревню продавать красивые вязанные рукавички и носочки. Домой приносила вкусненькие карамельки. Наступал вечер, мама укладывала доченьку спать, гладила её по длинным локонам и нараспев говорила ласковые слова, а сама грустная такая…
– Колыбельную пела…
– Когда ?йгу ходила на ярмарку, она заметила, что у всех-всех ребяток есть не только мама, но и папа. И однажды ?йгу спросила:
– Мам, а где мой папа?
1 2 3 4