Аскеров Лев
Казнь
Лев Аскеров
КАЗНЬ
Колчак сидел на полу, вытянув ноги, прислонившись затылком к стене. И оттуда, со стены, его глаза с отстраненной неприязнью смотрели на обрызганные сукровицей голенища своих хромовых сапог. Посасывая разбитую губу, он языком невольно задевал болтавшийся в десне зуб и морщился. Морщился и едва слышно себе под нос напевал:
Солдатушки, бравы ребятушки
Где же ваши деды?
- Наши деды - славные победы,
Вот где наши деды!
И опять распахнулась дверь, и он, продолжая бурчать песенку, пустым взглядом посмотрел на появившегося в её проёме человека в длиннополой шинели. Вскинув руку к странному, но весьма симпатичному головному убору с шишаком на макушке, вошедший по-военному представился:
- Член Реввоенсовета Езерский, Николай Ильич.
- Бог мой! Мы удостоились чести, адмирал, - сказал он самому себе по-французски и как мог живо поднялся на ноги.
Труднее было поднять вывихнутую руку и приложить к брови два пальца.
- Честь имею! - ответил он с достоинством.
- Вас били, адмирал? - на чистом французском и не без озабоченности спросил Езерский.
Глаза Колчака на какую-то долю секунды выбластнули изумлением - мол, посочувствовал, но в следующее мгновенье оно погасло. Не это главное было сейчас. Сочувствие - всегда ерунда. Всегда пустая вежливость. Но вежливость. "Что ещё нужно в моем положении?" - подумал он, и вспухшие его губы скривились в улыбке.
- Солдаты не бьют. Солдаты - вымещают, Николай Ильич, - четко произнес он.
- Было за что? - не без иронии и уже на русском спросил Езерский.
- А как же, голубчик! - подхватил Колчак и неожиданно спросил:
- Господин член Реввоенсовета, Вы знаете, что такое победа?
Езерский опешил. Но Колчак ответил на свой вопрос сам:
- Это когда военачальник меньше всего ценит чужую жизнь. Поражение наоборот. Когда он ее начинает ценить... Первых, оставшиеся в живых, прощают и славят. Вторых - ненавидят. И на них вымещают... Генералы это знают. Не могут не знать. А значит, должны с достоинством принимать и то и другое.
- Ну, если это как-то утешает вас, - развел руками Езерский.
- Такова жизнь, мой дорогой, - с трудом грассируя разбитым ртом, улыбнулся Колчак.
- Может быть... Может быть..., - отзывается Езерский.
- Голубчик, я присяду, с вашего разрешения.
- Сделайте одолжение, Александр Васильевич.
Сев за стол, адмирал, сказав "Простите", приоткрыл рот и, резким движением руки вырвав болтавшийся во рту зуб, бросил его как раскаленный уголек в пепельницу.
- Ых-х, его мать, - по-окопному смачно выругался Колчак.
В глазах его стояли слезы, но он не плакал.
- Еще раз простите, Николай Ильич, - прикладывая платок к разбитым губам, сказал он.
- Александр Васильевич, я пришел сообщить вам..., - начал было Езерский, но адмирал властно поднял руку.
- Не надо! Знаю.
И будто невпопад спросил:
- Мундир дадите?
- Зачем он вам? - вскинул брови Езерский.
- Я адмирал русского флота. Придет время, и кто-нибудь из тех солдат, - он кивнул на дверь, - станет генералом. Военачальником русской армии... Им надо знать, как должно умирать генералам.
- Вы получите мундир, - пообещал член Реввоенсовета.
- Спасибо, голубчик. Кто будет шлёпать?..
- Красноармеец Свиньин.
Колчак разочарованно хмыкнул.
- Свиньин генералом не станет.
- Как знать.
- Надеюсь, дискутировать не станем? - мягко, по-французски спросил он.
- Не станем, адмирал.
- Отменно. Скажите, любезный, большевики не отменили последнее слово и последнее желание?
- Нет, Александр Васильевич. Что вы хотите?
- Последнее слово я сказал. Осталось желание... Солдатскую кружку водки, мою гитару и - папиросу.
Вынув из кармана коробок богатых сигарет, Езерский - не оборачиваясь к двери - крикнул:
- Жуков! Ко мне!
Тот словно ждал за дверью.
- Товарищ член Реввоенсовета, начальник караула Жуков по вашему приказанию прибыл.
- Адмиралу парадный мундир, его гитару и кружку водки!
Полкружки водки Колчак выпил сразу же. Видимо, чтобы унять зубную боль. И закурил тоже при всех. Сделав несколько затяжек, он потянулся за гитарой.
- Господин Езерский, - снова перешел на французский Колчак,- могли бы вы оставить меня одного. С гитарой, остатком жизни и водочкой...
Пожалуйста...
Езерский замялся. Колчак понял.
- Не оскорбляйте меня подозрением, Николай Ильич.
- Хорошо,- согласился член Реввоенсовета, приказав всем покинуть комнату.
- Рядовой Свиньин!- окликнул красноармейца адмирал.
- Не промажь родимый. Одним выстрелом.
- Есть, ваше высокородие! - гаркнул красноармеец и смутился, глядя на скуксившихся товарищей.
- И вы ступайте, Николай Ильич,- попросил адмирал. - Вы поймете, когда надо будет запускать его,- демонстративно сев спиной к двери, адмирал подушечками каждого пальца нежно тронул струны.
Езерский прикрыл за собой дверь.
Переборы струн, доносившиеся из комнаты, сложились в мелодию светлой печали, и вдруг из переливов рокотавшей гитары вырвался и потёк красивый бархатный баритон адмирала:
Гори, гори, моя звезда...
Гори, звезда приветная.
Ты у меня одна, заветная,
Другой не будет никогда...
Караул онемел. Адмирал пел. Романс звучал волшебно. К месту. На излёте жизни. Езерский отвернулся. Прошибла слеза...
Жуков шикнул на хохотнувшего красноармейца. Шикнул и застыл, делая вид, что рассматривает что-то под ногами, чего не было.
Езерский про себя повторял за адмиралом слова романса. Он знал их наизусть. И вот последняя строфа:
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, и над могилою
Гори-сияй моя звезда...
Гитара еще вибрировала. Голос еще не истаял. Езерский не поворачивая головы скомандовал:
- Свиньин! Пшёл!
* * *
Прошли годы. Капитан Свиньин в подвале на Лубянке приводил в исполнение приговор "тройки". Он расстреливал командарма Езерского. Без последнего слова. И без последнего желания. Капитан не узнал в нем бывшего члена Реввоенсовета. Лицо его было донельзя измочалено. Наверное, подумал Свиньин, долго был "в непризнавалке"... Командарм шевелил губами.
- Шо? Шо хош? - спросил он, и ему показалось, что командарм промычал: "Гори, гори..."
Свиньин повернул его к себе затылком и, приставив пистолет, нажал на курок.
- Гори сам, сучья вражина,- пнув сапогом дергавшееся тело, смачно сплюнул капитан.
* * *
А Жуков стал генералом победы. И в военных кампаниях никогда не разлучался с гармоникой, на которой, подобрав, иногда наигрывал романс "Гори, гори моя звезда..."
январь, 2000 год

1