– Ну и девка!
– Красавица! – подтвердил тот.
– Раскрасавица, – отозвался третий.
Вскоре опять послышался шепот.
– Ай да девушка!
Майор, кряхтевший на самом широком диване, пробурчал, обращаясь к восторгавшимся:
– Ну, господа, полно вам шептаться! Спать надо, а не шептаться.
– Тут уснуть трудно.
– Закройте глаза и уснете.
– И глаза закрыть трудно…
– Полно, полно, все это ни к чему.
– Да мы ведь только так, платонически вздыхаем.
– А платонически вздыхать можно потихоньку, и каждый на своем месте… Мне бы хоть четверть часика подремать.
Драгун по фамилии Весницын, кавалерийский офицер, стройный как тополь, вошел со двора и отрапортовал, что он приказал тщательно обыскать сарай, где есть отсек, полный сена, и что туда введены все лошади его отряда. Доложил, кроме того, что солдаты его полуэскадрона улеглись вповалку спать на сене, что вокруг расставлены караулы и все в порядке. Майор поблагодарил кавалериста за точное исполнение приказаний и за рапорт и повернулся набок, собираясь уснуть. Панна Саломея слышала рапорт и взвешивала в уме его смысл и важность. От волнения у нее замерло сердце. В темном углу зала присел на свободный стул высокий драгунский офицер Весницын. Он смотрел на девушку, стоявшую в глубине освещенной комнаты, испытывая и счастье и муку. О том мгновении, когда ему можно будет созерцать это существо, он мечтал в осенние ненастные дни, во время зимних походов, пробираясь глухими лесными тропами. Это лицо, весь этот облик жил в его душе, как колдовское видение, как обманчивая мечта, как безумное желание и дрожь исступления, как упоенье… страсть… тоска… Только один раз видел он эту красавицу, проезжая здесь в первые дни восстания. Она пленила его с первого взгляда и навсегда. Когда ему представлялся ее образ, в нем начинала звучать неведомая, необыкновенная музыка. Он грустил по ней день и ночь. Ох, как страстно жаждал он, чтобы военным приказом бросило его опять в эти края, в этот дом. Только бы увидеть ее, взглянуть… Только бы взглянуть… И вот судьба подарила ему этот миг. Счастье не только позволило ему прийти сюда, но даже дверь распахнуло. Вот она стоит там, всеми покинутая, одинокая. Бешеная буря клокотала в груди кавалериста, когда он, опершись на руку, смотрел на Саломею.
У двери, ведущей в сени, стоял солдат с винтовкой. Панна Саломея не могла пройти на кухню, чтобы посоветоваться со Щепаном. Она присела на кровати и ждала, подперев голову руками. Сердце ее билось в груди, как колокол. Ей казалось, что эти удары услышат спящие, что биение ее сердца выдаст все. Каждый звук, каждый шорох словно предвещал несчастье. Как бесконечно долго тянулась эта ночь!
Между тем Щепан, которого заставили показывать службы, погреб в саду, развалины винокурни и опустошенные картофельные ямы, после окончания обыска присутствовал при том, как солдаты готовились в сарае к ночлегу. Он смотрел, как туда ввели лошадей, как выдергивали для них из груды сена большие охапки. Вслушивался глухими ушами… Солдаты взобрались на самый верх высокой горы и, расстелив на сене шинели, улеглись спать по углам и рядом с убежищем повстанца. Мозг Щепана сверлила мысль: «Жив ли тот еще или уже испустил дух?» Видя безвыходность положения, он с искренностью простолюдина молил бога о ниспослании смерти этому юноше. Ему бы надо быть при барышне, она ведь там одна среди офицеров, но он не мог уйти, драгунский вахмистр не отпускал его от себя ни на шаг. «А что делать, если подожгут сено? – думал Щепан. – Нет ли все-таки какого-нибудь средства спасти беднягу?» Грузный бородатый вахмистр велел ему приготовить охапку сена и постелить тут же в сарае на глиняном полу. Старый повар работал и прислушивался, хотя толку от этого было мало при его глубокой глухоте. Он заискивал перед вахмистром, со всем соглашался, поддакивал, улыбался щербатым ртом. Вахмистр подгонял его тумаками без всякого снисхождения, зевая при этом во весь рот. Старик бегал взад и вперед, подтаскивал все новые охапки сена, расстилал его поровней, сооружал что-то вроде подушки и подобострастно прислуживал этому могущественному вельможе. Когда тот, наконец, повалился в сапогах и шинели на приготовленную для него постель, Щепан прикорнул в уголке, свернулся в клубок и, никем не замеченный, выжидал, глядя в непроницаемую тьму. О нем забыли. Со всех сторон раздавался храп солдат. Фыркали лошади. Старик стал медленно и осторожно взбираться по сену наверх, к тому месту, где было убежище. Проделывал он это очень ловко, обходя спящих солдат. Очутившись возле тайника, над которым, к счастью, никто не спал, он зарылся в сено и, прижав ухо к доске, весь обратился в слух. Снизу не доносилось ни звука, ни шороха. Тишина. Слышен был лишь стук конских копыт в глиняный пол, хруст сена, позвякивание сбруи, сонное бормотание людей да шум в ушах – неизменный спутник старческой глухоты, – словно шум морского прибоя, всепоглощающей бесконечности. Старик вздохнул. Ему было жаль этого юношу, которого он с таким трудом приволок сюда лишь для того, чтобы тот здесь погиб. Жаль было и своей работы: казалось, он так хорошо все обдумал…
– Во блаженном успении вечный покой, – вздыхал он, глядя как бы в темноту склепа, который сам выкопал и теперь явственно видел под собой. Твердая воля и все чувства побуждали его поднять крышку и вытащить несчастного, но хитрый мужицкий разум не позволял. Долго лежал Щепан не шевелясь, в бессильной муке. Его сердце, в котором давно уже иссякли все слезы, обливалось кровью.
Он пополз на четвереньках к дыре в крыше, известной лишь ему одному, вылез наружу и по лестнице спустился на землю. Как тень промелькнул он по саду, по задворкам, пробрался сквозь сорняки на загонах для скота, прошмыгнул в темноте мимо часовых и бесшумно как призрак проник в кухню. Ощупью прошел кухню и прилегающие сени. Из замочной скважины падал в темноту луч света. Припав к ней глазом, старик увидел панну Мию, которая сидела на своей кровати, подперев руками голову. Как веселый лай собаки в темную ночь вселяет надежду, так и в его оледеневшую, одряхлевшую, опустошенную душу, знавшую только одиночество и обиду, вошла радость. Забыв про сон, скорчившись и прильнув к замочной скважине, простоял старик всю ночь за спиной солдата.
IV
Ранним утром солдаты встали и, построившись в ряды, ушли. Шел проливной дождь со снегом. Бушевал ветер. Солдаты не выспались, были злы, голодны и утомлены еще прежде, чем начали новый переход. Полуэскадрон драгун, ночевавший на сеновале, покинул усадьбу в Нездолах последним. Военные оставили после себя в доме и во дворе отбросы, грязь и зловоние. Панна Саломея, стоя на крыльце, глядела на солдатские ряды, растворявшиеся в сером утреннем тумане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39