Птичка заметила его пробуждение, но продолжала нежиться в предутренней свежести — только поглядывала на Ксенофонта маленькой бусинкой глаза, хотя до неё можно было дотянуться рукой. Ночь была по-прежнему светла, небо было затянуто лёгкой дымкой, похожей на парное молоко. Но на северо-востоке, там, где стеной вставал за озером березняк, небо над верхушками деревьев уже начинало медленно накаляться, играя всеми оттенками расплава меди. Начинался новый день.
Ксенофонт встал, потянулся, расправляя затёкшие плечи и спину, и пошёл к озеру. Чёрной глади сейчас почти не было видно: её сплошь покрывала тонкая, как кисейная накидка, пелена тумана, над которой чернели прихотливо изломанные стебли и листья тростника. Возле крохотного островка мирно спало на воде утиное семейство. Когда вздрогнула и закачалась лодка, утка-мать встрепенулась, тревожно закрякала, предупреждая своих утят об опасности, — и весь выводок поспешно потянулся гуськом к камышовым зарослям.
Пока Ксенофонт вытащил сети, выбрал из них рыбу, разобрал и сложил по порядку снасти, солнце уже показалось над дальним березняком. Лес сразу же наполнился щебетанием, чириканьем, посвистом и прочим птичьим гамом. И сквозь всё это разноголосье слышался зудящий, назойливо-монотонный звук: это повисли над озёрными берегами комариные тучи.
В сети за ночь набралось с полсотни отборных карасей — жирных, с отливающей золотой чешуёй на боках. Ксенофонту не хотелось тащиться домой с двойной ношей — с уловом и тяжёлыми мокрыми сетями. Он решил спрятать снасть где-нибудь на берегу или оставить её в лодке, но раздумал: как знать, когда ему ещё доведётся снова рыбачить?.. Конечно: прийти бы сюда с Максимом… но какой мужчина уйдёт от молодой жены ради рыбалки!..
…Харайданов вернулся домой, когда деревня ещё только-только просыпалась. Над некоторыми домами вился лёгкий дымок — это хозяйки, проводив коров в стадо, готовились кормить мужчин и детей.
В доме Ксенофонта встретила тишина. Арина спала, видимо умаявшись после ночной возни с приготовлением закусок и угощений для дорогих гостей. Только теперь Ксенофонт почувствовал смертельную, валившую с ног усталость. Голова сразу сделалась тяжёлой, в глазах появилась резь. Он вывалил карасей в бочку с водой, стоявшую в сенях, и пошёл спать в амбар — там было прохладнее.
…Проснулся Харайданов оттого, что с его плеч сдёрнули одеяло. Солнце, видимо, поднялось уже довольно высоко, сквозь щели в противоположной стене косо пробивались светящиеся лучи, в которых танцевали сверкающие пылинки.
У постели стояла взбудораженная Арина, лицо её раскраснелось, она шумно дышала.
— Ну и горазд же ты спать! Думаю, уж не случилось ли чего с тобой… Вставай скорее! Там сын с новой роднёй приехал, а он спит! — Она наконец перевела дух. — Трое их.
— А кто третий? — Ксенофонт встал на прохладный земляной пол.
— Давай, давай, поторапливайся, переодевайся!
«Бедная моя, — подумал Харайданов, — от радости даже не понимает, о чём её спрашивают…» Он усмехнулся, хотя и сам разволновался, только старался не подавать виду. Снял было со стенки амбара принесённый Ариной новый костюм и нарядную сорочку, но повесил обратно: «Да что мне-то наряжаться — я, что ли, жених?.. Неужели невестка осудит старика отца за то, что у него старая одежда?»
Ксенофонт вышел из сарая, умылся под дворовым рукомойником. Солнце было уже высоко — время, по-видимому, шло к полудню. Он нашарил в кармане обломок пластмассовой гребёнки, причесал свои уже изрядно поредевшие волосы, глубоко вздохнул и пошёл в юрту.
После яркого солнечного света в доме было сумрачно. Однако Харайданов сразу увидел тоненькую, стройную девушку с высокой причёской, сидевшую у стола рядом с Максимом.
— Здравствуйте, дорогие гости, — громко поздоровался Ксенофонт и направился прямо к девушке.
— Здравствуй, отец! — Максим порывисто встал навстречу, не выпуская, однако, из своей ладони руку девушки. — Знакомься, это мой отец.
Девушка тоже поднялась.
— Это моя жена, Галя, — представил её Максим. — Детский врач, мы оба работаем в одном районе.
— Очень хорошо, очень рад! — Харайданов улыбнулся своей широкой улыбкой. — Может, ты наконец отпустишь её руку, чтобы мы могли обменяться с твоей женой рукопожатием — по-нашему, по-якутски!
— Здравствуйте, Ксенофонт Дмитриевич, — смущённо пробормотала девушка, — рука её по-прежнему оставалась в широкой ладони Максима.
— Ну, зачем так длинно и торжественно! Зови меня просто по имени, без Митриевича. Или, ещё лучше, называй меня, как и он — отец… Ведь ты подруга моего сына — значит, для меня родная дочь! Ну, давай здороваться по-настоящему! — он протянул ей свою заскорузлую ладонь.
— Здравствуйте, папа! — девушка покраснела от смущения, опустила глаза; её узкая ладонь целиком исчезла в огромной лапище Харайданова.
— Вот это другое дело! Это по-нашему…
— Папа, — прервал его Максим, — знакомься: с нами приехал отец Галины.
Только тут Харайданов вспомнил слова Арины о том, что приехали трое. Обругав себя за оплошность, он с живостью повернулся направо, где в углу молча сидел ещё один гость. Ксенофонт сделал шаг по направлению к человеку, протянул руку для пожатия — и вдруг замер на месте, оцепенев. Так он и стоял — с радушной улыбкой на лице и с застывшей в воздухе рукой.
— Гурий Григорьевич тоже живёт в нашем районе, сейчас он на пенсии, — начал объяснять Максим, но осёкся, почувствовав что-то неладное, и замолк.
Когда Харайданов пришёл наконец в себя, это был уже другой человек. Радостное оживление в глазах померкло: взгляд стал холодным, серьёзным и суровым. Улыбка медленно сходила с лица, рот сжался, и было видно, как напряглись твёрдые желваки на скулах.
Первым нарушил воцарившееся молчание Тусахов.
— О-о, вот это встреча!.. — он резко вскочил с места, обнаружив неожиданную для его комплекции прыть, кинулся к Харайданову и проворно схватил его уже опущенную руку. — Верно говорят у русских, что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Здравствуй, Ксенофонт! — сияя улыбкой, бормотал он. — Вот мы с тобой и породнились!.. Здравствуй! Кто бы мог подумать…
Он возбуждённо продолжал трясти руку Ксенофонта своими короткопалыми руками; крупное дородное его тело при этом всё колыхалось, ходило ходуном, красное лоснящееся лицо лучилось улыбкой. Харайданов поначалу даже опешил от столь бурного изъявления радости и родственных чувств, но наконец справился с собой, высвободил руку и вдруг засуетился, как бы что-то ища, и заторопился к выходу:
— Я… это… сейчас… я скоро… — и выскочил из юрты.
…Ксенофонт пришел в себя лишь на опушке леса, около речки. Тяжело дыша, судорожно рванул ворот выцветшей от солнца и дождя сатиновой рубахи — пуговицы разлетелись по сторонам… Сунул ладонь под рубаху, приложил к левой стороне груди.
1 2 3 4 5 6 7 8