Он распластывается над землей и летит птицей. Я никогда не видал, чтобы лошадь скакала так, как Санстрик, за исключением Мидлстрайда, когда тот разбежится и скачет во весь опор.
Ух! И не терпелось же мне увидеть это состязание, увидеть скачку этих лошадей. Не терпелось, но и страшно было. Я не желал поражения ни одной из них. Мы никогда еще не посылали на скачки такой пары.
Так говорили в Бейкерсвнле старые люди, и негры тоже. Это было бесспорно.
Перед началом я побежал к конюшням посмотреть на лошадей. Бросив последний взгляд на Мидлстрайда, довольно неказистого, пока он стоит на месте, я пошел к Санстрику.
Это был его день. Я почувствовал это, как только его увидел. Я совсем забыл, что меня самого могут увидеть, и прямо подошел к нему. Все бейкерсвильцы были там, но, кроме Джерри Тилфорда, никто меня не заметил. Он увидел меня, и мы обменялись взглядами, которые много значили. Сейчас я расскажу.
Я стоял и смотрел на Санстрика, и у меня душа заныла. Мне было ясно я сам не знаю, как и почему, - чтО с ним творится. С виду он был спокоен и не мешал неграм растирать ему ноги, а мистеру Ван Ридлу самому надеть на него седло, но внутри он кипел как бурный поток. Он был весь как вода Ниагарского водопада, прежде чём ей ринуться вниз. Этот конь не думал о скачке. Ему это было ни к чему. Он только старался сдержать себя до того мгновения, когда наступит пора скакать. Я это знал. Каким-то образом я видел, что происходит с ним. Он собирался скакать с чудовищным напряжением, и я это тоже знал. Санстрик не рисовался, не гарцевал, не суетился, он просто ждал. Это понимал я и понимал его тренер Джерри Тилфорд. Я поднял голову, и глаза мои встретились с глазами этого человека. И вот тогда я пережил то, о чем хотел рассказать.
Должно быть, я любил этого человека в ту минуту так же сильно, как Санстрика, - ведь он понимал то, что понимал я. Мне казалось, что на всем, свете нет никого, кроме тренера, лошади и меня. Я заплакал, и что-то блеснуло в глазах Джерри. Затем я пошел к ограде ожидать старта. Конь был крепче меня, спокойнее и, как я теперь знаю, крепче Джерри. Он был самым спокойным из нас, а ведь скакать предстояло ему.
Санстрик, разумеется, пришел первым и побил мировой рекорд в скачках на дистанцию в одну милю. И мне довелось увидеть это своими глазами! Все вышло именно так, как я ожидал. Мидлстрайд отстал у старта, шел все время позади и финишировал вторым. Я так и знал. Он тоже когда-нибудь побьет мировой рекорд. Не переведутся в бейкерсвильских местах такие лошади!
Я следил за состязанием спокойно. Мне было все известно наперед! На этот счет у меня не было никаких сомнений. Генри Тарнер, и Генри Райбек, и Том Тамбертон - все волновались гораздо больше.
Со мной происходило что-то странное. Я думал о тренере Джерри Тилфорде, о том, какое счастье он должен был испытать во время этого заезда. В тот день я любил его больше, чем родного отца. Занятый мыслями о нем, я почти забыл о лошадях. И все из-за того, что я увидел в его глазах, когда он стоял возле Санстрика на лужке перед началом скачек. Я знал, что Джерри растил и воспитывал Санстрика с того времена, когда тот еще был крошечным жеребенком, что он научил его, как надо бежать, научил быть терпеливым, научил пускаться вовсю в нужный момент и никогда не отставать. Он должен был чувствовать то же, что чувствует мать, когда видит, что ее дитя совершает смелый или прекрасный поступок. Впервые в жизни испытывал я нечто подобное.
В тот вечер после скачек я ушел от Тома, Хенли и Генри. Мне хотелось побыть одному, а также хотелось, если удастся, побыть возле Джерри Тилфорда. И вот что случилось.
В Саратоге ипподром расположен почти на краю города. Он весь блестит, точно отполированный, а вокруг него деревья из породы вечнозеленых и трава. Вес сооружения покрашены и выглядят очень нарядно. Миновав ипподром, вы попадете на твердое асфальтовое шоссе для автомобилей, а когда пройдете по нему две-три мили, то заметите дорогу, сворачивающую к небольшому, подозрительного вида фермерскому домику, стоящему посреди двора.
Вечером после скачек я направился по шоссе, ибо видел, как Джерри и с ним еще несколько мужчин поехали этой дорогой в машине. Я особенно не надеялся найти их. Пройдя довольно большое расстояние, я сел у какого-то забора передохнуть и поразмыслить. Да, они поехали именно в этом направлении. Меня тянуло к Джерри. Он был мне дорог. Вскоре я встал и, не знаю почему, направился по боковой дороге, которая, привела меня к подозрительному дому. Я чувствовал себя одиноким, и у меня было сильное желание видеть Джерри, как бывает иногда ночью у малышей, когда они непременно хотят видеть отца. В эту минуту на дороге показалась машина и остановилась у дома. В ней сидели Джерри и отец Генри Райбека, затем Артур Бедфорд из нашего города, Дейв Уильямс и еще двое мужчин, которых я не знал. Они вылезли из машины и вошли в дом, все, за исключением отца Генри Райбека, который резко поспорил с ними и сказал, что не пойдет.
Было около девяти часов, не позже, а они все уже успели напиться. Подозрительного вида дом оказался просто притоном, где было полно скверных женщин. Я пробрался вдоль забора и заглянул в окно.
От того, что я увидел, мне тошно до сих пор. Я не могу ничего понять. Женщины все были некрасивые, грубые, смотреть на них или находиться вблизи было противно. Они были такие неуклюжие, кроме одной высокой, рыжеволосой, которая чем-то напоминала Мидлстрайда, но была лишена его чистоты, и рот у нее был жесткий и неприятный. Мне все было хорошо видно. Я взобрался на деревцо у открытого окна и смотрел. Женщины в открытых платьях сидели на стульях. Мужчины входили, и некоторые из них садились к женщинам на колени. В комнате стоял какой-то мерзкий запах, и разговоры там велись тоже мерзкие; такие разговоры мальчишка может услышать зимой в конюшне, в глухом городишке вроде Бейкерсвила, но никак не в таком месте, где есть женщины. Это было гадко. Негр не пошел бы в такое место.
Я посмотрел на Джерри Тилфорда. Я уже говорил о том, что я чувствовал к этому человеку, так замечательно понявшему переживания Санстрика перед началом заезда, где тот побил мировой рекорд.
В этом доме со скверными женщинами Джерри хвастал так, как Санстрик, я уверен, никогда бы не стал хвастать. Он говорил, что эта лошадь его творение, что это именно он одержал победу на скачках и поставил рекорд. Он лгал и хвастал, как последний дурак. Я никогда не слышал такой глупой болтовни.
А затем, ну, как вы полагаете, что он сделал? Он взглянул на женщину,на ту худую с жестким ртом, немного напоминавшую Мидлстрайда, но лишенную его чистоты, и в глазах его появился тот же блеск, что и тогда днем, когда он смотрел на меня и Санстрика на лужке у ипподрома.
1 2 3 4
Ух! И не терпелось же мне увидеть это состязание, увидеть скачку этих лошадей. Не терпелось, но и страшно было. Я не желал поражения ни одной из них. Мы никогда еще не посылали на скачки такой пары.
Так говорили в Бейкерсвнле старые люди, и негры тоже. Это было бесспорно.
Перед началом я побежал к конюшням посмотреть на лошадей. Бросив последний взгляд на Мидлстрайда, довольно неказистого, пока он стоит на месте, я пошел к Санстрику.
Это был его день. Я почувствовал это, как только его увидел. Я совсем забыл, что меня самого могут увидеть, и прямо подошел к нему. Все бейкерсвильцы были там, но, кроме Джерри Тилфорда, никто меня не заметил. Он увидел меня, и мы обменялись взглядами, которые много значили. Сейчас я расскажу.
Я стоял и смотрел на Санстрика, и у меня душа заныла. Мне было ясно я сам не знаю, как и почему, - чтО с ним творится. С виду он был спокоен и не мешал неграм растирать ему ноги, а мистеру Ван Ридлу самому надеть на него седло, но внутри он кипел как бурный поток. Он был весь как вода Ниагарского водопада, прежде чём ей ринуться вниз. Этот конь не думал о скачке. Ему это было ни к чему. Он только старался сдержать себя до того мгновения, когда наступит пора скакать. Я это знал. Каким-то образом я видел, что происходит с ним. Он собирался скакать с чудовищным напряжением, и я это тоже знал. Санстрик не рисовался, не гарцевал, не суетился, он просто ждал. Это понимал я и понимал его тренер Джерри Тилфорд. Я поднял голову, и глаза мои встретились с глазами этого человека. И вот тогда я пережил то, о чем хотел рассказать.
Должно быть, я любил этого человека в ту минуту так же сильно, как Санстрика, - ведь он понимал то, что понимал я. Мне казалось, что на всем, свете нет никого, кроме тренера, лошади и меня. Я заплакал, и что-то блеснуло в глазах Джерри. Затем я пошел к ограде ожидать старта. Конь был крепче меня, спокойнее и, как я теперь знаю, крепче Джерри. Он был самым спокойным из нас, а ведь скакать предстояло ему.
Санстрик, разумеется, пришел первым и побил мировой рекорд в скачках на дистанцию в одну милю. И мне довелось увидеть это своими глазами! Все вышло именно так, как я ожидал. Мидлстрайд отстал у старта, шел все время позади и финишировал вторым. Я так и знал. Он тоже когда-нибудь побьет мировой рекорд. Не переведутся в бейкерсвильских местах такие лошади!
Я следил за состязанием спокойно. Мне было все известно наперед! На этот счет у меня не было никаких сомнений. Генри Тарнер, и Генри Райбек, и Том Тамбертон - все волновались гораздо больше.
Со мной происходило что-то странное. Я думал о тренере Джерри Тилфорде, о том, какое счастье он должен был испытать во время этого заезда. В тот день я любил его больше, чем родного отца. Занятый мыслями о нем, я почти забыл о лошадях. И все из-за того, что я увидел в его глазах, когда он стоял возле Санстрика на лужке перед началом скачек. Я знал, что Джерри растил и воспитывал Санстрика с того времена, когда тот еще был крошечным жеребенком, что он научил его, как надо бежать, научил быть терпеливым, научил пускаться вовсю в нужный момент и никогда не отставать. Он должен был чувствовать то же, что чувствует мать, когда видит, что ее дитя совершает смелый или прекрасный поступок. Впервые в жизни испытывал я нечто подобное.
В тот вечер после скачек я ушел от Тома, Хенли и Генри. Мне хотелось побыть одному, а также хотелось, если удастся, побыть возле Джерри Тилфорда. И вот что случилось.
В Саратоге ипподром расположен почти на краю города. Он весь блестит, точно отполированный, а вокруг него деревья из породы вечнозеленых и трава. Вес сооружения покрашены и выглядят очень нарядно. Миновав ипподром, вы попадете на твердое асфальтовое шоссе для автомобилей, а когда пройдете по нему две-три мили, то заметите дорогу, сворачивающую к небольшому, подозрительного вида фермерскому домику, стоящему посреди двора.
Вечером после скачек я направился по шоссе, ибо видел, как Джерри и с ним еще несколько мужчин поехали этой дорогой в машине. Я особенно не надеялся найти их. Пройдя довольно большое расстояние, я сел у какого-то забора передохнуть и поразмыслить. Да, они поехали именно в этом направлении. Меня тянуло к Джерри. Он был мне дорог. Вскоре я встал и, не знаю почему, направился по боковой дороге, которая, привела меня к подозрительному дому. Я чувствовал себя одиноким, и у меня было сильное желание видеть Джерри, как бывает иногда ночью у малышей, когда они непременно хотят видеть отца. В эту минуту на дороге показалась машина и остановилась у дома. В ней сидели Джерри и отец Генри Райбека, затем Артур Бедфорд из нашего города, Дейв Уильямс и еще двое мужчин, которых я не знал. Они вылезли из машины и вошли в дом, все, за исключением отца Генри Райбека, который резко поспорил с ними и сказал, что не пойдет.
Было около девяти часов, не позже, а они все уже успели напиться. Подозрительного вида дом оказался просто притоном, где было полно скверных женщин. Я пробрался вдоль забора и заглянул в окно.
От того, что я увидел, мне тошно до сих пор. Я не могу ничего понять. Женщины все были некрасивые, грубые, смотреть на них или находиться вблизи было противно. Они были такие неуклюжие, кроме одной высокой, рыжеволосой, которая чем-то напоминала Мидлстрайда, но была лишена его чистоты, и рот у нее был жесткий и неприятный. Мне все было хорошо видно. Я взобрался на деревцо у открытого окна и смотрел. Женщины в открытых платьях сидели на стульях. Мужчины входили, и некоторые из них садились к женщинам на колени. В комнате стоял какой-то мерзкий запах, и разговоры там велись тоже мерзкие; такие разговоры мальчишка может услышать зимой в конюшне, в глухом городишке вроде Бейкерсвила, но никак не в таком месте, где есть женщины. Это было гадко. Негр не пошел бы в такое место.
Я посмотрел на Джерри Тилфорда. Я уже говорил о том, что я чувствовал к этому человеку, так замечательно понявшему переживания Санстрика перед началом заезда, где тот побил мировой рекорд.
В этом доме со скверными женщинами Джерри хвастал так, как Санстрик, я уверен, никогда бы не стал хвастать. Он говорил, что эта лошадь его творение, что это именно он одержал победу на скачках и поставил рекорд. Он лгал и хвастал, как последний дурак. Я никогда не слышал такой глупой болтовни.
А затем, ну, как вы полагаете, что он сделал? Он взглянул на женщину,на ту худую с жестким ртом, немного напоминавшую Мидлстрайда, но лишенную его чистоты, и в глазах его появился тот же блеск, что и тогда днем, когда он смотрел на меня и Санстрика на лужке у ипподрома.
1 2 3 4