ПРОЩАЙ, ДЖЕК!
Странное место - Гавайи. В тамошнем обществе все, как говорится,
шиворот-навыворот. Не то чтобы случалось что-нибудь неподобающее, нет.
Скорее наоборот. Все даже слишком правильно. И тем не менее что-то в нем
не так. Самым изысканным обществом считается миссионерский кружок. Любого
неприятно удивит тот факт, что на Гавайях незаметные, готовые как будто в
любую минуту принять мученический венец служители церкви важно восседают
на почетном месте за столом у представителей денежной аристократии.
Скромные выходцы из Новой Англии, которые еще в тридцатых годах минувшего
столетия покинули свою родину, спешили сюда с возвышенной целью - дабы
принести канакам свет истинной веры и научить их почитать бога единого,
всеправедного и вездесущего. И так усердно обращали они канаков и
приобщали к благам цивилизации, что ко второму или третьему поколению
почти все туземцы вымерли. Евангельские семена упали на добрую почву. Что
до миссионеров, то их сыновья и внуки тоже собрали неплохой урожай в виде
полноправного владения самими островами: землей, бухтами, поселениями,
сахарными плантациями. Проповедники, явившиеся сюда, чтобы дать дикарям
хлеб насущный, недурно покутили на языческом пиру.
Я вовсе не собирался рассказывать о странных вещах, что творятся на
Гавайях. Но дело в том, что только один человек может толковать о здешних
событиях, не приплетая к разговору миссионеров: этот человек - Джек
Керсдейл, тот самый, о котором я хочу рассказать. Так вот, сам он тоже из
миссионерского рода. Правда, со стороны бабки. А дед его был старый
Бенджамен Керсдейл из Штатов, который начал сколачивать в молодости
миллион, торгуя дешевым виски и джином. Вот вам еще одна странная шутка. В
былые времена миссионеры и торговцы считались заклятыми врагами.
Интересы-то их сталкивались. А нынче их потомки переженились, поделили
остров и отлично ладят друг с другом.
Жизнь на Гавайях, что песня! Об этом здорово сказал Стоддард в своих
"Гавайях":
Самой судьбы мелодии прелестной
Тут каждый островок - строфа.
И жизнь, как песня!
Как он прав! Кожа здесь у людей золотистая. Туземки - юноны, спелые,
как солнце, а мужчины - бронзовые аполлоны. Нацепят украшения, венки из
цветов - и ну плясать и петь. Да и белые, которые недолюбливают чопорную
миссионерскую компанию, тоже поддаются расслабляющему влиянию солнечного
климата и, как бы ни были заняты, тоже танцуют, поют и втыкают цветы в
волосы. Джек Керсдейл из таких ребят. А надо сказать, самый деловой
человек из тех, кого я знаю. Сколько у него миллионов, - не сочтешь!
Сахарный король, владелец кофейных плантаций, первым начал добывать
каучук, держит несколько скотоводческих ранчо, непременный участник чуть
ли не всех предприятий, что замышляют тут, на островах. И в то же время -
человек света, член клуба, яхтсмен, холостяк, к тому же такой красавец,
какие не снились мамашам, имеющим дочек на выданье. Между прочим, он
прошел курс в Иейле, так что голова у него была набита всякими цифрами и
учеными сведениями о Гавайских островах больше, чем у любого здешнего
жителя, каких я знаю. И работать умел что надо, и песни пел, и танцевал, и
цветы в волосы втыкал, как заправский бездельник.
Характер у Джека был упорный: он дважды дрался на дуэли - оба раза по
политическим мотивам, - будучи еще зеленым юнцом, который делал первые
шажки в политике. Он сыграл самую достойную, пожалуй, и мужественную роль
во время последней революции, когда скинули местную династию, а ведь ему
тогда было едва ли больше шестнадцати. Он далеко не трус - я говорю об
этом для того, чтобы вы лучше поняли случившееся потом. Довелось мне раз
видеть, как он объезжал на ранчо в Халеакала одного четырехлетнего
жеребца, к которому два года не могли подступиться лучшие ковбои Фон
Темпского. И еще об одном происшествии расскажу. Оно случилось в Коне,
внизу, на побережье, вернее - наверху, потому что тамошние жители, видите
ли, считают ниже своего достоинства селиться меньше чем на тысячефутовой
высоте. Так вот, мы собрались на веранде у доктора Гудхью. Я болтал с
Дотти Фэрчайлд. И вдруг со стропил прямо к ней на прическу упала огромная
сороконожка - мы потом измерили: семь дюймов! Признаюсь, я остолбенел от
ужаса. Рассудок не повиновался мне. Я не мог шевельнуть пальцем. Только
представьте: в каком-нибудь шаге от меня в волосах собеседницы извивается
этакая отвратительная ядовитая гадина. Каждую секунду сороконожка могла
скатиться на ее оголенные плечи - ведь мы только что поднялись из-за
стола.
- В чем дело? - удивилась Дотти, поднимая руку к волосам.
- Не двигайтесь! - закричал я.
- Что случилось? - испуганно спрашивала она, видя, как дергаются у
меня губы и глаза расширились от ужаса.
Мое восклицание привлекло внимание Керсдейла. Он посмотрел в нашу
сторону, сразу все понял и быстро, но без лихорадочной поспешности подошел
к нам.
- Не двигайтесь, Дотти, прошу вас! - сказал он спокойно.
Он не колебался ни секунды и действовал хладнокровно, расторопно.
- Позвольте, - проговорил он.
Он поднял ей на плечи шарф и одной рукой плотно держал концы, чтобы
сороконожка не попала Дотти за корсаж. Другую руку, правую, он протянул к
ее волосам, схватил омерзительную тварь насколько возможно ближе к голове
и, крепко держа между большим и указательным пальцами, вытащил ее прочь.
Не часто увидишь такое. Меня мороз по коже продирал. Сороконожка - семь
дюймов шевелящихся конечностей - билась в воздухе, изгибалась,
скручивалась, обвивалась вокруг пальцев, царапала Джеку кожу, стараясь
вырваться. Я видел, как эта тварь однажды укусила его, хотя, сбросив ее на
землю и раздавив ногой, Джек принялся уверять дам, что дело обошлось без
укусов. Но пять минут спустя он был уже в кабинете у доктора Гудхью, где
тот сделал ему насечку и инъекцию перманганата. На другой день рука у
Керсдейла вздулась, как пивной бочонок, и прошло три недели, прежде чем
опухоль спала.
Все это не имеет в общем-то прямого отношения к моему рассказу, я
лишь хотел показать, что Джек Керсдейл был кто угодно, но только не трус.
Он являл лучший образец мужской выдержки. Никогда не выказывал боязни.
Улыбка не сходила с его губ. Он запустил руку в волосы Дотти Фэрчайлд так
беспечно, как будто в бочонок с соленым миндалем. И все же мне привелось
наблюдать, как этот человек испытал такой дикий страх, который в тысячу
раз сильнее того, что охватил меня, когда я увидел, как на голове Дотти
Фэрчайлд шевелится ядовитая сороконожка, грозя вот-вот упасть на лицо и на
грудь.
1 2 3 4