Увлекшись красочным описанием боя, он вдруг почувствовал, что эти черные глаза насквозь прожигают его, - он начинал запинаться, путаться, и ему стоило большого труда восстановить ход мыслей и продолжать рассказ. Фэрфакс, отложив трубку и обхватив колени руками, напряженно слушал, нетерпеливо торопил рассказчика, когда тот останавливался, - перед ним оживали картины мира, который, как ему казалось, он давно забыл.
Прошел час, два, наконец Фэрфакс неохотно поднялся.
- И Кронье некуда было податься! Но погодите минутку, я сбегаю к Тантлачу, - он уже, наверно, ждет, и я сговорюсь, что вы придете к нему после завтрака. Вам это удобно?
Он скрылся за соснами, и Ван-Бранту ничего не оставалось делать, как глядеть в жаркие глаза Тум. Пять лет, думал он, а ей сейчас не больше двадцати. Удивительное создание! Обычно у эскимосок маленькая плоская пуговка вместо носа, а вот у этой нос тонкий и даже с горбинкой, а ноздри тонкие и изящного рисунка, как у красавиц более светлой расы, - капля индейской крови, уж будь уверен, Эвери Ван-Брант. И, Эвери Ван-Брант, не нервничай, она тебя не съест; она всего только женщина, к тому же красивая. Скорее восточного, чем местного типа. Глаза большие и довольно широко поставленные, с чуть монгольской раскосостью. Тум, ты же аномалия! Ты здесь чужая, среди этих эскимосов, даже если у тебя отец эскимос. Откуда родом твоя мать? Или бабушка? О Тум, дорогая, ты красотка, холодная, застывшая красотка с лавой аляскинских вулканов в крови, и, прошу тебя, Тум, не гляди на меня так! Он засмеялся и встал. Ее упорный взгляд смущал его.
Какая-то собака бродила среди мешков с провизией. Он хотел прогнать ее и отнести мешки в более надежное место, пока не вернется Фэрфакс. Но Тум удержала его движением руки и встала прямо против него.
- Ты? - сказала она на языке Арктики, почти одинаковым у всех племен от Гренландии до мыса Барроу. - Ты?
Смена выражений на ее лице выразила все вопросы, стоявшие за этим "ты": и откуда он взялся, и зачем он здесь, и какое отношение он имеет к ее мужу - все.
- Брат, - ответил он на том же языке, широким жестом указывая в сторону юга. - Мы братья, твой муж и я.
Она покачала головой.
- Нехорошо, что ты здесь.
- Пройдет один сон, и я уйду.
- А мой муж? - спросила она, вся затрепетав в тревоге.
Ван-Брант пожал плечами. Ему втайне было стыдно за кого-то и за что-то, и он сердился на Фэрфакса. Он чувствовал, что краснеет, глядя на эту дикарку. Она всего только женщина, но этим сказано все - женщина. Снова и снова повторяется эта скверная история - древняя, как сама Ева, и юная, как луч первой любви.
- Мой муж! Мой муж! Мой муж! - твердила она неистово; лицо ее потемнело, и из глаз глянула на него вечная, беспощадная женская страсть, страсть Женщины-Подруги.
- Тум, - заговорил он серьезно по-английски, - ты родилась в северных лесах, питалась рыбой и мясом, боролась с морозом и голодом и в простоте души прожила все свои годы. Но есть много вещей, вовсе не простых, которых ты не знаешь и понять не можешь, что значит тосковать по прекрасной женщине. А та женщина прекрасна, Тум, она благородно-прекрасна. Ты была женой этого человека и отдала ему все свое существо, но ведь оно маленькое, простенькое, твое существо. Слишком маленькое и слишком простенькое, а он - человек другого мира. Ты его никогда не понимала, и тебе никогда его не понять. Так предопределено свыше. Ты держала его в своих объятиях, но ты никогда не владела его сердцем, сердцем этого чудака с его фантазиями о смене времен года и мечтами о покое в дикой глуши. Мечта, неуловимая мечта - вот чем он был для тебя. Ты цеплялась за человека, а ловила тень, отдавалась мужчине и делила ложе с призраком. Такова была в древности участь всех дочерей смертных, чья красота приглянулась богам. О Тум, Тум, не хотел бы я быть на месте Джона Фэрфакса в бессонные ночи грядущих лет, в те бессонные ночи, когда вместо светлых, как солнце, волос женщины, покоящейся с ним рядом, ему будут мерещиться темные косы подруги, покинутой в лесной глуши Севера!
Тум хоть и не понимала, но слушала с таким пристальным вниманием, как будто ее жизнь зависела от его слов. Однако она уловила имя мужа и по-эскимоски крикнула:
- Да! Да! Фэрфакс! Мой муж!
- Жалкая дурочка, как мог он быть твоим мужем?
Но ей непонятен был английский язык, и она подумала, что ее вышучивают. Ее глаза вспыхнули немым, безудержным гневом, и Ван-Бранту даже почудилось, что она, как пантера, готовится к прыжку.
Он тихо выругал себя, но вдруг увидел, что пламя гнева угасло в ее глазах и взгляд стал лучистым и мягким - молящий взгляд женщины, которая уступает силе и мудро прикрывается броней собственной слабости.
- Он мой муж, - сказала она кротко. - Я никогда другого не знала. Невозможно мне знать другого. И невозможно, чтобы он ушел от меня.
- Кто говорит, что он уйдет от тебя? - резко спросил Ван-Брант, теряя терпение и в то же время чувствуя себя обезоруженным.
- Ты должен сказать, чтобы он не уходил от меня, - ответила она кротко, удерживая рыдания.
Ван-Брант сердито отбросил угли костра и сел.
- Ты должен сказать. Он мой муж. Перед всеми женщинами он мой. Ты велик, ты силен, а я - посмотри, как я слаба. Видишь, я у твоих ног. Тебе решать мою судьбу. Тебе...
- Вставай!
Резким движением он поднял ее на ноги и встал сам.
- Ты - женщина. И не пристало тебе валяться на земле, а тем более в ногах у мужчины.
- Он мой муж.
- Тогда - да простит господь всем мужьям! - вырвалось у Ван-Бранта.
- Он мой муж, твердила она уныло, умоляюще.
- Он брат мой, - отвечал Ван-Брант.
- Мой отец - вождь Тантлач. Он господин пяти селений. Я прикажу, и из всех девушек этих пяти селений тебе выберут лучшую, чтобы ты остался здесь с твоим братом и жил в довольстве.
- Через один сон я уйду.
- А мой муж?
- Вот он идет, твой муж. Слышишь?
Из-за темных елей донесся голос Фэрфакса, напевавшего веселую песенку.
Как черная туча гасит ясный день, так его песня согнала свет с ее лица.
- Это язык его народа, - промолвила Тум, - язык его народа...
Она повернулась гибким движением грациозного молодого животного и исчезла в лесу.
- Все в порядке! - крикнул Фэрфакс, подходя. - Его королевское величество примет вас после завтрака.
- Вы сказали ему? - спросил Ван-Брант.
- Нет. И не скажу, пока мы не будем готовы двинуться в путь.
Ван-Брант с тяжелым чувством посмотрел на своих спящих спутников.
- Я буду рад, когда мы окажемся за сотню миль отсюда.
Тум подняла шкуру, завешивавшую вход в чум отца. С ним сидели двое мужчин, и все трое с живым интересом взглянули на нее. Но она вошла и тихо, молча села, обратив к ним бесстрастное, ничего не выражающее лицо. Тантлач барабанил костяшками пальцев по древку копья, лежавшего у него на коленях, и лениво следил за солнечным лучом, пробившемся сквозь дырку в шкуре и радужной дорожкой пронизавшим сумрак чума.
1 2 3 4 5 6
Прошел час, два, наконец Фэрфакс неохотно поднялся.
- И Кронье некуда было податься! Но погодите минутку, я сбегаю к Тантлачу, - он уже, наверно, ждет, и я сговорюсь, что вы придете к нему после завтрака. Вам это удобно?
Он скрылся за соснами, и Ван-Бранту ничего не оставалось делать, как глядеть в жаркие глаза Тум. Пять лет, думал он, а ей сейчас не больше двадцати. Удивительное создание! Обычно у эскимосок маленькая плоская пуговка вместо носа, а вот у этой нос тонкий и даже с горбинкой, а ноздри тонкие и изящного рисунка, как у красавиц более светлой расы, - капля индейской крови, уж будь уверен, Эвери Ван-Брант. И, Эвери Ван-Брант, не нервничай, она тебя не съест; она всего только женщина, к тому же красивая. Скорее восточного, чем местного типа. Глаза большие и довольно широко поставленные, с чуть монгольской раскосостью. Тум, ты же аномалия! Ты здесь чужая, среди этих эскимосов, даже если у тебя отец эскимос. Откуда родом твоя мать? Или бабушка? О Тум, дорогая, ты красотка, холодная, застывшая красотка с лавой аляскинских вулканов в крови, и, прошу тебя, Тум, не гляди на меня так! Он засмеялся и встал. Ее упорный взгляд смущал его.
Какая-то собака бродила среди мешков с провизией. Он хотел прогнать ее и отнести мешки в более надежное место, пока не вернется Фэрфакс. Но Тум удержала его движением руки и встала прямо против него.
- Ты? - сказала она на языке Арктики, почти одинаковым у всех племен от Гренландии до мыса Барроу. - Ты?
Смена выражений на ее лице выразила все вопросы, стоявшие за этим "ты": и откуда он взялся, и зачем он здесь, и какое отношение он имеет к ее мужу - все.
- Брат, - ответил он на том же языке, широким жестом указывая в сторону юга. - Мы братья, твой муж и я.
Она покачала головой.
- Нехорошо, что ты здесь.
- Пройдет один сон, и я уйду.
- А мой муж? - спросила она, вся затрепетав в тревоге.
Ван-Брант пожал плечами. Ему втайне было стыдно за кого-то и за что-то, и он сердился на Фэрфакса. Он чувствовал, что краснеет, глядя на эту дикарку. Она всего только женщина, но этим сказано все - женщина. Снова и снова повторяется эта скверная история - древняя, как сама Ева, и юная, как луч первой любви.
- Мой муж! Мой муж! Мой муж! - твердила она неистово; лицо ее потемнело, и из глаз глянула на него вечная, беспощадная женская страсть, страсть Женщины-Подруги.
- Тум, - заговорил он серьезно по-английски, - ты родилась в северных лесах, питалась рыбой и мясом, боролась с морозом и голодом и в простоте души прожила все свои годы. Но есть много вещей, вовсе не простых, которых ты не знаешь и понять не можешь, что значит тосковать по прекрасной женщине. А та женщина прекрасна, Тум, она благородно-прекрасна. Ты была женой этого человека и отдала ему все свое существо, но ведь оно маленькое, простенькое, твое существо. Слишком маленькое и слишком простенькое, а он - человек другого мира. Ты его никогда не понимала, и тебе никогда его не понять. Так предопределено свыше. Ты держала его в своих объятиях, но ты никогда не владела его сердцем, сердцем этого чудака с его фантазиями о смене времен года и мечтами о покое в дикой глуши. Мечта, неуловимая мечта - вот чем он был для тебя. Ты цеплялась за человека, а ловила тень, отдавалась мужчине и делила ложе с призраком. Такова была в древности участь всех дочерей смертных, чья красота приглянулась богам. О Тум, Тум, не хотел бы я быть на месте Джона Фэрфакса в бессонные ночи грядущих лет, в те бессонные ночи, когда вместо светлых, как солнце, волос женщины, покоящейся с ним рядом, ему будут мерещиться темные косы подруги, покинутой в лесной глуши Севера!
Тум хоть и не понимала, но слушала с таким пристальным вниманием, как будто ее жизнь зависела от его слов. Однако она уловила имя мужа и по-эскимоски крикнула:
- Да! Да! Фэрфакс! Мой муж!
- Жалкая дурочка, как мог он быть твоим мужем?
Но ей непонятен был английский язык, и она подумала, что ее вышучивают. Ее глаза вспыхнули немым, безудержным гневом, и Ван-Бранту даже почудилось, что она, как пантера, готовится к прыжку.
Он тихо выругал себя, но вдруг увидел, что пламя гнева угасло в ее глазах и взгляд стал лучистым и мягким - молящий взгляд женщины, которая уступает силе и мудро прикрывается броней собственной слабости.
- Он мой муж, - сказала она кротко. - Я никогда другого не знала. Невозможно мне знать другого. И невозможно, чтобы он ушел от меня.
- Кто говорит, что он уйдет от тебя? - резко спросил Ван-Брант, теряя терпение и в то же время чувствуя себя обезоруженным.
- Ты должен сказать, чтобы он не уходил от меня, - ответила она кротко, удерживая рыдания.
Ван-Брант сердито отбросил угли костра и сел.
- Ты должен сказать. Он мой муж. Перед всеми женщинами он мой. Ты велик, ты силен, а я - посмотри, как я слаба. Видишь, я у твоих ног. Тебе решать мою судьбу. Тебе...
- Вставай!
Резким движением он поднял ее на ноги и встал сам.
- Ты - женщина. И не пристало тебе валяться на земле, а тем более в ногах у мужчины.
- Он мой муж.
- Тогда - да простит господь всем мужьям! - вырвалось у Ван-Бранта.
- Он мой муж, твердила она уныло, умоляюще.
- Он брат мой, - отвечал Ван-Брант.
- Мой отец - вождь Тантлач. Он господин пяти селений. Я прикажу, и из всех девушек этих пяти селений тебе выберут лучшую, чтобы ты остался здесь с твоим братом и жил в довольстве.
- Через один сон я уйду.
- А мой муж?
- Вот он идет, твой муж. Слышишь?
Из-за темных елей донесся голос Фэрфакса, напевавшего веселую песенку.
Как черная туча гасит ясный день, так его песня согнала свет с ее лица.
- Это язык его народа, - промолвила Тум, - язык его народа...
Она повернулась гибким движением грациозного молодого животного и исчезла в лесу.
- Все в порядке! - крикнул Фэрфакс, подходя. - Его королевское величество примет вас после завтрака.
- Вы сказали ему? - спросил Ван-Брант.
- Нет. И не скажу, пока мы не будем готовы двинуться в путь.
Ван-Брант с тяжелым чувством посмотрел на своих спящих спутников.
- Я буду рад, когда мы окажемся за сотню миль отсюда.
Тум подняла шкуру, завешивавшую вход в чум отца. С ним сидели двое мужчин, и все трое с живым интересом взглянули на нее. Но она вошла и тихо, молча села, обратив к ним бесстрастное, ничего не выражающее лицо. Тантлач барабанил костяшками пальцев по древку копья, лежавшего у него на коленях, и лениво следил за солнечным лучом, пробившемся сквозь дырку в шкуре и радужной дорожкой пронизавшим сумрак чума.
1 2 3 4 5 6