— Там и климат исключительный, и живописные пейзажи, и фруктовые сады… Эти сады приносят двести процентов прибыли, а земля там стоит пятьсот долларов за акр.
— Ишь ты! — сказал Билл, когда они отъехали и собеседник уже не мог слышать его слов. — Нам это не по карману…
А Саксон ответила:
— Уж не знаю, как будет насчет яблок в лунной долине, но знаю, что мы получим десять тысяч процентов счастья на капитал, состоящий из одного Билла, одной Саксон и неких Хазл, Хатти и Поссума.
Проехав округ Сискиу и переправившись через высокий горный перевал, они добрались до Эшленда и Медфорда и остановились на берегу бурной реки Роуг.
— Это удивительно, великолепно, — заявила Саксон, — но это не лунная долина.
— Нет, это не лунная долина, — согласился Билл.
Разговор происходил вечером, вскоре после того, как Билл поймал чудовищную форель и, стоя по горло в ледяной воде горной реки, целых сорок минут силился намотать лесу на катушку; наконец, с победным кличем, достойным команчей, он выпрыгнул из воды, держа добычу за жабры.
— «Кто ищет — тот находит», — тоном предсказательницы изрекла Саксон, когда они свернули к северу от перевала Гранта и двинулись дальше, через горы и плодородные долины Орегона.
Однажды, на привале, сидя у реки Умпква, Билл принялся сдирать шкуру с первого убитого им оленя. Подняв глаза на Саксон, он заметил:
— Если бы я не побывал в Калифорнии, то, пожалуй, решил бы, что нет на свете ничего лучше Орегона.
А вечером, когда, поужинав олениной, Билл растянулся на траве и, опираясь на локоть, закурил папиросу, он сказал:
— Может быть, никакой лунной долины и нет. Но если и нет, то не все ли равно? Мы можем искать всю жизнь. Лучшего мне и не надо.
— Нет, лунная долина существует, — строго возразила Саксон. — И мы ее найдем. Мы должны ее найти. Подумай, Билл, это же невозможно — всегда бродить. Тогда у нас не будет ни маленьких Хазл, ни маленьких Хатти, ни маленьких… Билли…
— Ни маленьких Саксон, — вставил Билл.
— Ни маленьких Поссумов, — торопливо закончила она, кивая головой и протягивая руку, чтобы приласкать фоксика, с увлечением обгладывавшего оленье ребро. В ответ раздалось сердитое рычанье, и оскаленные зубы Поссума едва не вцепились ей в руку.
— Поссум! — воскликнула она с горьким упреком и снова протянула к нему руку.
— Оставь! — удержал ее Билл. — Это же инстинкт. Как бы он тебя в самом деле не хватил.
Рычание Поссума становилось все более грозным, его челюсти крепко стиснули кость, охраняя ее, глаза, засверкали яростью, шерсть на загривке встала дыбом.
— Хороший пес никогда не отдаст свою кость, — заступился за него Билл. — Я не стал бы держать собаку, у которой молено отнять кость.
— Но ведь это мой Поссум, — спорила Саксон, — и он меня любит. Я хочу, чтобы он любил меня больше, чем какую-то гадкую кость. И потом — он должен слушаться… Сюда, Поссум, отдай кость! Отдай сейчас же! Слышишь!
Она осторожно протянула руку, рычанье становилось грознее и громче, и фоке едва не цапнул ее за руку.
— Я же тебе говорю, что это инстинкт, — снова сказал Билл. — Он любит тебя, но пересилить себя не может.
— Он вправе защищать свою кость от чужих, но не от своей матери, — заявила Саксон. — И я заставлю его отдать ее!
— Фокстерьера очень легко разозлить, Саксон. Ты доведешь его до крайности.
Но Саксон упрямо настаивала на своем и подняла с земли хворостинку.
— А теперь отдай-ка мне кость.
Она погрозила собаке хворостиной, и рычанье Поссума стало свирепым. Он снова попытался куснуть ее и всем телом прикрыл кость. Саксон замахнулась, делая вид, что хочет его ударить, — и он вдруг выпустил кость, опрокинулся на спину у ее ног, задрав все четыре лапки кверху и покорно прижав к голове уши, а глаза, полные слез, явно молили о прощении.
— Здорово! Вот так штука! — прошептал Билл, пораженный. — Посмотри, Саксон! Он подставляет тебе грудь и брюшко — распоряжайся, мол, моей жизнью и смертью. Он словно хочет сказать: «Вот я тут весь. Наступи на меня. Убей, если хочешь. Я люблю тебя, я твой раб, но я не могу не защищать этой косточки. Инстинкт во мне сильнее меня. Убей меня, я ничего не могу поделать».
Весь гнев Саксон растаял, слезы выступили у нее на глазах; она нагнулась и взяла щенка на руки. Поссум был вне себя; он взвизгивал, дрожал, извивался, лизал ей лицо, вымаливал прощение.
— Золотое сердце, розовый язычок, — напевала Саксон, прикладывая щеку к мягкому, все еще дрожащему тельцу. — Мама просит прощения, мама никогда больше не будет тебя мучить. На, миленький, на! Видишь? Вот твоя косточка! Возьми ее!
Она спустила его на землю, но он еще долго не решался схватить кость, с явным недоумением смотрел на Саксон, словно желая увериться, что разрешение дано, и весь дрожал, точно раздираемый борьбой между долгом и желанием. Только когда она повторила: «Возьми, возьми» — и кивнула ему, он решился приблизиться к кости. Но через минуту песик внезапно вздрогнул, поднял голову и вопросительно посмотрел на нее. Саксон опять кивнула ему улыбаясь, — и Поссум, облегченно и радостно вздохнув, припал к драгоценному оленьему ребру.
— Твоя Мерседес была права, когда говорила, что люди дерутся из-за работы, как собаки из-за кости, — задумчиво начал Билл. — Это инстинкт. Я так же не мог удержаться, чтобы не дать штрейкбрехеру по скуле, как Поссум не мог удержаться, чтобы не кинуться на тебя. Это нельзя объяснить. Что человеку положено делать, то он и делает. И если он что-нибудь делает, значит так нужно, — все равно, способен он объяснить почему или не способен. Помнишь, Холл не мог объяснить, чего ради он бросил палку под ноги Мак-Манусу тогда, на состязании. Что человеку положено, то положено. Вот и все, что я знаю. У меня ведь не было решительно никаких причин, чтобы вздуть нашего жильца Джимми Гармона. Он славный парень, честный, порядочный. Но я просто чувствовал потребность отдубасить его: и забастовка провалилась, и на душе было так скверно, что все кругом казалось отвратительным. Я тебе не рассказывал, я ведь с ним виделся после тюрьмы, когда у меня заживали руки. Пошел к нему в депо, дождался его, — он куда-то отлучился, — и попросил прощенья. Что заставило меня просить прощенья? Не знаю. Вероятно, то же самое, что заставило раньше его избить. Видно, я не мог иначе.
Так Билл, ночуя на берегу реки Умпква, философствовал в реалистических терминах о жизни, меж тем как Поссум, подкрепляя его слова делом, жадно разгрызал ребро оленя крепкими зубами.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Саксон и Билл добрались до Розбурга. Саксон правила, рядом с ней на козлах сидел Поссум. Въехав в город, она перевела лошадей на шаг. Сзади к фургону были привязаны две молодых рабочих лошади, за ними следовали еще шесть лошадей, а позади всех ехал Билл верхом на девятой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140