Ты навеки остался проклятым местом. Домом для проклятых.
Добрались мы без приключений. Мордор никто не охранял - давно миновали времена, когда черные властелины собирали там армии. Уже много, много лет, в развалинах Барад-дура обитали лишь змеи да вороны, пожиравшие змей. Люди, орки, гномы - все народы Средиземья бежали еще от границ Мордора, с тех пор как проклятие Валар обрекло эту землю на вечное бесплодие. Там не рождались дети, не плодился скот. А если уж плодился, то порождал таких чудовищ, рядом с которыми меркли все описанные в легендах...
Мне оставалось надеяться лишь, что проклятие Валар не подействует на орленка. Ведь вороны и грифы прекрасно чувствовали себя в Мордоре. Забегая вперед, скажу, что я ошибся, и проклятие действовало на орлов; однако птенец вылупился незадолго до того, как мы пересекли границы Мордора, и избежал горькой судьбы других детей, рождавшихся на проклятой земле чудовищными уродами.
Да, он вылупился! Вопреки судьбе, вопреки воле самого Манвэ, птенец вылупился здоровым и сильным. Я дал ему имя Соран, что на древнем языке моих предков значило «Орел».
Соран родился в сером пуху, голодным и крикливым. Я смастерил нам хижину под нависшим обломком стены Барад Дура, а Альк загодя изловил несколько десятков змей, поскольку мы знали, как прожорливы все птенцы. Однако орленок отличался от других птиц.
Он ел редко и помногу. Иногда он целыми днями сидел, нахохлившись, в своем гнездышке из бараньей шкуры, и молча наблюдал как мы с Альком стараемся вдохнуть жизнь в мертвую землю Мордора. Я не раз пробовал мысленно говорить с птенцом, но орленок был слишком юн и ничего не понимал.
Жилось нам не очень весело. Я каждый день уходил на охоту, добывал змей, грифов или мелких грызунов, Альк ловил рыбу в мутном озере у подножия погасшего Ородруина. Большая часть семян, которыми мы засеяли с трудом вспаханный клочок земли, так и не взошла, а из оставшихся выросли чудовищно уродливые, искаженные растения, на них даже смотреть было больно. Однако почти все семена этих уродов оказались жизнеспособны, и спустя полгода у нас с Альком появился грубый и невкусный, зато сьедобный хлеб.
Весной, устав от однообразной пищи, я решился сделать вылазку за пределы Мордора, наказав Альку присматривать за орленком. На последние Каймановы деньги купил двух коз и овцу, нагрузил их тюками с овсом и ячменем. А вернувшись, обнаружил что Альк не терял зря времени и построил из камней неплохой домик для Сорана. Заметно подросший орленок бегал по пустыне, гоняясь за ящерицами.
С этого дня нам стало немного легче. Овцу пришлось забить, но уродливая, отравленная земля Мордора все же давала жизнь кое-какой растительности, так что козы приспособились и выжили. Их молоко приятно разнообразило наш рацион.
Соран быстро рос и уже начинал учиться «говорить». Причем и я, и Альк с одинаковой легкостью улавливали эти попытки. Серый пух давно исчез, теперь орленок - он был уже с гуся размером - щеголял снежно-белыми блестящими перьями. Хотя охотники при мне не раз говорили, что птицу невозможно научить любить, отношение Сорана к нам трудно было назвать иначе. Ночами он часто подбирался к нашей хижине, залезал на грудь мне или Альку и пушистил перышки, довольный и счастливый. Он любил играть, как щенок, а соображал гораздо лучше любого ребенка его возраста. Спустя полтора года, сидя, орленок уже достигал мне до пояса, а размах его крыльев превышал мой рост. К этому времени он окончательно освоил мыслеречь.
Жизнь неторопливо текла своим чередом. Альк всерьез увлекся творчеством и целыми днями пропадал у подножия Ородруина, пытаясь высечь каменное изваяние Сорана, я тренировался в стрельбе из лука. Нас никто не тревожил и ничто не предвещало грозы. Увы - нет лучшего грозового знамения, чем покой и тишина.
В начале осени, когда Сорану уже исполнилось два года, он напугал меня до полусмерти. В тот день я с утра отправился на охоту. Вернулся днем, со связкой тушканчиков. Альк, как обычно, колдовал над своей скульптурой, орленок сидел на крыше хижины, зажмурив яркие глазки и полностью расправив крылья. Что-то в его позе меня настрожило.
«Ты здоров?» - спросил я. Соран содрогнулся и открыл глаза, посмотрев на меня так, словно раньше никогда не видел.
«Юрми...» - он по-птичьи наклонил голову и распушил воротник перьев. - «Мою маму звали Калима?»
Застыв на месте, я поднял взгляд. Соран явно был испуган.
«Мне неведомо имя твоей матери», - сказал я после долгой паузы. - «Ты ведь знаешь, как все было.»
«Я видел ее!» - отозвался орленок. В мыслеголосе отчетливо читались возбуждение и тревога. - «Я видел ее! Или... Вспомнил... Она была белая-белая! С карими глазами...»
Содрогнувшись, я опустился на камень. Глаза орлицы и в самом деле были карими, в отличие от ярко-синих очей ее сына, но я никогда не говорил этого Сорану. Возможно ли? Неужто орлы способны передавать детям свою память?!
«Да, ее перья сверкали белизной», - сказал я. - «Прости, но больше я ничего о ней не знаю».
Орленок нервно переступил с ноги на ногу.
«А отец? Ты знал его? Я помню серого орла, громадного, впятеро больше меня! Он часто приносил в гнездо вкусные ломтики мяса и угощал меня... То есть не меня, а маму... Помню, мы жили высоко в небе. Облака!» - Соран внезапно вскинул голову и широко раскрыл глаза. - «Облака были внизу!»
«Верно», - ответил я. - «Раньше твои родители жили высоко в горах, выше облаков. Но ты не можешь это помнить, тебя тогда еще не было.»
Орленок задумчиво кивнул.
«Я понимаю, Юрми. Но я вижу их, как тебя. Вижу мать...» - он вздрогнул. - «И отца... Всегда отдельно, то отца - то маму. Наверно, это не я их вижу, а они видят друг друга. Не знаю, как объяснить...»
Я улыбнулся.
«Не надо объяснять. Пошли мне образ, дай взглянуть на то, что видишь.»
«Как это?!» - растерялся Соран.
Я подался вперед:
«Твоя мать таким способом указала мне путь к гнезду, где я нашел тебя. Ты должен вспомнить.»
Но в тот день орленок так и не вспомнил. Еще много недель память родителей возвращалась к нему по капле, это было и жутко, и занимательно - наблюдать, как молодой орел обретает личность. Чем больше он вспоминал, тем сильнее менялся его характер. Спустя три месяца, в декабре, Соран уже ничем не походил на невинного птенца, которого растили мы с Альком.
Теперь рядом с нами жил юный орел, мудрый и благородный, как полагается его племени. Он помнил почти все, что знали его родители, и даже кое-что из памяти их предков.
С тех пор, как Соран научился передавать мысленные картины, наша жизнь в пустыне полностью изменилась. Теперь большую часть времени мы вместе с могучими орлами парили в небесах, глядели на мир с высоты птичьего полета. По сравнению с памятью Сорана, наша реальная жизнь была тукслой и жалкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Добрались мы без приключений. Мордор никто не охранял - давно миновали времена, когда черные властелины собирали там армии. Уже много, много лет, в развалинах Барад-дура обитали лишь змеи да вороны, пожиравшие змей. Люди, орки, гномы - все народы Средиземья бежали еще от границ Мордора, с тех пор как проклятие Валар обрекло эту землю на вечное бесплодие. Там не рождались дети, не плодился скот. А если уж плодился, то порождал таких чудовищ, рядом с которыми меркли все описанные в легендах...
Мне оставалось надеяться лишь, что проклятие Валар не подействует на орленка. Ведь вороны и грифы прекрасно чувствовали себя в Мордоре. Забегая вперед, скажу, что я ошибся, и проклятие действовало на орлов; однако птенец вылупился незадолго до того, как мы пересекли границы Мордора, и избежал горькой судьбы других детей, рождавшихся на проклятой земле чудовищными уродами.
Да, он вылупился! Вопреки судьбе, вопреки воле самого Манвэ, птенец вылупился здоровым и сильным. Я дал ему имя Соран, что на древнем языке моих предков значило «Орел».
Соран родился в сером пуху, голодным и крикливым. Я смастерил нам хижину под нависшим обломком стены Барад Дура, а Альк загодя изловил несколько десятков змей, поскольку мы знали, как прожорливы все птенцы. Однако орленок отличался от других птиц.
Он ел редко и помногу. Иногда он целыми днями сидел, нахохлившись, в своем гнездышке из бараньей шкуры, и молча наблюдал как мы с Альком стараемся вдохнуть жизнь в мертвую землю Мордора. Я не раз пробовал мысленно говорить с птенцом, но орленок был слишком юн и ничего не понимал.
Жилось нам не очень весело. Я каждый день уходил на охоту, добывал змей, грифов или мелких грызунов, Альк ловил рыбу в мутном озере у подножия погасшего Ородруина. Большая часть семян, которыми мы засеяли с трудом вспаханный клочок земли, так и не взошла, а из оставшихся выросли чудовищно уродливые, искаженные растения, на них даже смотреть было больно. Однако почти все семена этих уродов оказались жизнеспособны, и спустя полгода у нас с Альком появился грубый и невкусный, зато сьедобный хлеб.
Весной, устав от однообразной пищи, я решился сделать вылазку за пределы Мордора, наказав Альку присматривать за орленком. На последние Каймановы деньги купил двух коз и овцу, нагрузил их тюками с овсом и ячменем. А вернувшись, обнаружил что Альк не терял зря времени и построил из камней неплохой домик для Сорана. Заметно подросший орленок бегал по пустыне, гоняясь за ящерицами.
С этого дня нам стало немного легче. Овцу пришлось забить, но уродливая, отравленная земля Мордора все же давала жизнь кое-какой растительности, так что козы приспособились и выжили. Их молоко приятно разнообразило наш рацион.
Соран быстро рос и уже начинал учиться «говорить». Причем и я, и Альк с одинаковой легкостью улавливали эти попытки. Серый пух давно исчез, теперь орленок - он был уже с гуся размером - щеголял снежно-белыми блестящими перьями. Хотя охотники при мне не раз говорили, что птицу невозможно научить любить, отношение Сорана к нам трудно было назвать иначе. Ночами он часто подбирался к нашей хижине, залезал на грудь мне или Альку и пушистил перышки, довольный и счастливый. Он любил играть, как щенок, а соображал гораздо лучше любого ребенка его возраста. Спустя полтора года, сидя, орленок уже достигал мне до пояса, а размах его крыльев превышал мой рост. К этому времени он окончательно освоил мыслеречь.
Жизнь неторопливо текла своим чередом. Альк всерьез увлекся творчеством и целыми днями пропадал у подножия Ородруина, пытаясь высечь каменное изваяние Сорана, я тренировался в стрельбе из лука. Нас никто не тревожил и ничто не предвещало грозы. Увы - нет лучшего грозового знамения, чем покой и тишина.
В начале осени, когда Сорану уже исполнилось два года, он напугал меня до полусмерти. В тот день я с утра отправился на охоту. Вернулся днем, со связкой тушканчиков. Альк, как обычно, колдовал над своей скульптурой, орленок сидел на крыше хижины, зажмурив яркие глазки и полностью расправив крылья. Что-то в его позе меня настрожило.
«Ты здоров?» - спросил я. Соран содрогнулся и открыл глаза, посмотрев на меня так, словно раньше никогда не видел.
«Юрми...» - он по-птичьи наклонил голову и распушил воротник перьев. - «Мою маму звали Калима?»
Застыв на месте, я поднял взгляд. Соран явно был испуган.
«Мне неведомо имя твоей матери», - сказал я после долгой паузы. - «Ты ведь знаешь, как все было.»
«Я видел ее!» - отозвался орленок. В мыслеголосе отчетливо читались возбуждение и тревога. - «Я видел ее! Или... Вспомнил... Она была белая-белая! С карими глазами...»
Содрогнувшись, я опустился на камень. Глаза орлицы и в самом деле были карими, в отличие от ярко-синих очей ее сына, но я никогда не говорил этого Сорану. Возможно ли? Неужто орлы способны передавать детям свою память?!
«Да, ее перья сверкали белизной», - сказал я. - «Прости, но больше я ничего о ней не знаю».
Орленок нервно переступил с ноги на ногу.
«А отец? Ты знал его? Я помню серого орла, громадного, впятеро больше меня! Он часто приносил в гнездо вкусные ломтики мяса и угощал меня... То есть не меня, а маму... Помню, мы жили высоко в небе. Облака!» - Соран внезапно вскинул голову и широко раскрыл глаза. - «Облака были внизу!»
«Верно», - ответил я. - «Раньше твои родители жили высоко в горах, выше облаков. Но ты не можешь это помнить, тебя тогда еще не было.»
Орленок задумчиво кивнул.
«Я понимаю, Юрми. Но я вижу их, как тебя. Вижу мать...» - он вздрогнул. - «И отца... Всегда отдельно, то отца - то маму. Наверно, это не я их вижу, а они видят друг друга. Не знаю, как объяснить...»
Я улыбнулся.
«Не надо объяснять. Пошли мне образ, дай взглянуть на то, что видишь.»
«Как это?!» - растерялся Соран.
Я подался вперед:
«Твоя мать таким способом указала мне путь к гнезду, где я нашел тебя. Ты должен вспомнить.»
Но в тот день орленок так и не вспомнил. Еще много недель память родителей возвращалась к нему по капле, это было и жутко, и занимательно - наблюдать, как молодой орел обретает личность. Чем больше он вспоминал, тем сильнее менялся его характер. Спустя три месяца, в декабре, Соран уже ничем не походил на невинного птенца, которого растили мы с Альком.
Теперь рядом с нами жил юный орел, мудрый и благородный, как полагается его племени. Он помнил почти все, что знали его родители, и даже кое-что из памяти их предков.
С тех пор, как Соран научился передавать мысленные картины, наша жизнь в пустыне полностью изменилась. Теперь большую часть времени мы вместе с могучими орлами парили в небесах, глядели на мир с высоты птичьего полета. По сравнению с памятью Сорана, наша реальная жизнь была тукслой и жалкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9