На столике рядом бутылка Спрайта и сверкающий чистотой бокал. Бананы. Сигареты, - "Мор", грозные на вид,
- коричневые, длинные, - но слабые и чистые, если о табаке вообще так можно сказать. Кайф. Это видно по старику.
Он, прищурившись, смотрит, как выплывает лик яркого, ещё холодного сейчас, солнечного светила.
Может быть, он задремал, потому что не услышал шаги и не отреагировал на подошедшего к нему высокого, худого, иссохшего как старый йог и такого же темнокожего, тоже очень старого человека.
Но лицо того не излучало блаженства, которое заливало всю фигуру сидящего. В нем были боль и усталость, казалось - вековые.
- Привет тебе, старая обезьяна! - Хрипло прошептал пришедший. Сидящий чуть вздрогнул, открыл глаза. В них только на одно мгновенье возникло удивление, но потом глаза его приняли ироническое выражение.
- Старый шакал! Выследил! Но не это удивительно, - выжил, вот заковыка!
Тощий старик натужно расхохотался.
- Все-таки я - больший профессионал, чем ты. И раньше и теперь.
- Если тебя это утешает, пожалуйста, я буду вторым. Меня это не трогает даже за левую пятку. Ты-то зачем здесь? Что тебя принесло в эти благословенные края? Уж не я ли? - спросил с улыбкой толстый старик в панаме, - возьми кресло, не стой на ветру, а то ведь ненароком упадешь и помрешь. А тут трупы не нужны.
Тощий старик ещё больше потемнел - видимо, так приливала теперь кровь к его лицу.
- Ты хоть понимаешь, обезьяна, что теперь ты всецело в моих руках? Спросил он и сел рядом в такое же кресло, но как-то сиротливо, неудобно, по-нищенски.
А Толстый, поерзав еще, более удобно утвердился в своем.
- Ну и что? Убьешь меня? Укоротишь мое бытие на час или год? Кому от этого радость или горе? Я все свершил на этой земле, что мог и даже не мог, что хотел, и чего не хотел совсем. Мы с тобой грешники, но не Великие, как самые грязные людишки говорят о себе: грешник - великим быть не может. Разговорился я с тобой. Да - вай, завязывай со своим делом. Но только ответь мне правду, единожды, - что тебя заставляет метаться за мной по миру? Терять и снова находить... И ничего не сделать?
Тощий взял сигарету из пачки Мор, закурил, закашлялся, но быстро выправил положение каким-то судорожным движением горла.
Выглядел он не только больным и истощенным, но и нищим. Драные неровно обрезанные белые от стирок или хождений по солнцу джинсы, грязная черная майке без рукавов и серая от пыли бейзболка.
Справившись с кашлем и замяв сигарету, он сказал. - Я тебя ненавижу. Всегда ненавидел. За все. И за то, что ты убил своего брата.
Толстый усмехнулся.
- Какой нежный? Ну, надо же! А кто предложил именно этот проект, меня? Ты. Я знаю.
- Я. Мне хотелось посмотреть на тебя... Откажешься? Нет! Ты не отказался. Вот в чем штука!
- А знаешь, в чем штука? Что ты завидуешь мне. И всю жизнь завидовал: как это я, такой дрянной человек, гулящий и пьющий, вдруг вылез на авансцену и живу то в Париже, то в Риме, Рио? А ты корпишь и гнешь спину в Союзе, хотя и на большом месте? И не можешь никак написать хотя бы одну увлекательную служебную записку, которую читали бы как роман? Ты хотел извести все наше колено: погубить меня, моего брата, крошечную девочку и заморскую красавицу, любимую брата... Почему ты тогда оставил нас в живых? Ну, скажи на прощанье?
Тощий молчал, взял ещё сигарету. Толстый с сожалением посмотрел а него, - сдохнешь ведь сейчас...
- Не сейчас, не бойся. Не опохабит пляж моя старая шкура. Почему я тогда вас не пустил в распыл? Мне приятно было думать, что в любую минуту я смогу появиться перед любым из вас и вам некуда будет от меня деться. Ты думаешь с твоим "Родериком" не я повидался? Скажи мне - спасибо! - Старик снова замял сигарету, закашлялся и сплюнул. Слюна была красная и ярко выделилась на светлом песке.
Оба смотрели туда, на песок.
Толстый покачал головой.
- Давай, шакалье, верши свой суд, а то не успеешь. Придется мне, старой обезьяне, возиться с тобой. А чем тебе не угодил Родя? Адвокатишко не из первых?
- Потому что он был твоей дойной коровой. А я не хотел, чтобы ты пил молочко, ясно? А вообще я передумал. И я не заставлю с собой возиться. У меня ещё есть и силы и здоровье. Кровь? - чепуха. Я все знаю, все умею... его голос прерывался, - я уйду и ты снова будешь дрожать от того, что я ещё здесь, на земле! Я ведь знаю последнюю твою самую тайную тайну!..
Толстый старик остро посмотрел на тощего, - врешь ты все. Ничего ты не знаешь, кроме того, что я позволяю знать, - не знаешь!
Но вдруг почувствовалось, что толстый старик как-то захолодел, перестал быть столь довольным и благополучным. И будто солнце, уже целиком расцветшее на небе, закрылось на миг туманным облаком.
Тощий что-то уловил и расхохотался, - видишь, как ты перепугался? А что если игру начать сначала?.. Записочки, свидания... Намеки... Ты - хотел въехать в рай? Не выйдет! Сказать, почему?
Не глядя на него, толстый старик закурил и произнес, - говори. Тебе никто не мешает, даже я. Видишь, не хватаюсь за пистолет, хотя он всегда со мной.
Тощий покачал головой, - не сейчас. А может и вообще - никогда, потому что... Ну, ты догадываешься, почему, ведь так, старая обезьяна? Не из-за тебя. Из-за других.
Он повернулся уходить. Толстый полез в карман брюк, достал бумажник и кликнул Тощего,
- Эй, возьми денег, ведь ты один пехом прошел весь земной шарик, отыскивая меня. Бери, чтоб не сдохнуть с голоду!
Тощий обернулся и прохрипел.
- Покупаешь? Не выйдет. Ср... я хотел на твои деньги! Если мне что будет надо, я просто возьму... - и он вы вытащил из заднего кармана джинсов пистолет, который навел на толстого.
Тот не шелохулся, рука только, дрогнув, снова потянулась к сигаретам.
- Не трусь! Как я сказал, так и будет. я так тебя ненавижу, что ты будешь это чувствовать каждую минуту. Это как любовь.
- Нет, не буду, - ответил грустно толстый, - мы слишком стары, дурак, чтобы что-то задумывать, чувствовать, ждать... Живи себе как хочешь, а я тоже - как хочу... Сколько нам отпустил
Господь. Стары мы! Дурак! Стары! А ты как был глуп, так и остался таким. Ничего не понимаешь. А-а, иди.
И тощий исчез в мареве занимающегося жаркого дня. А толстый закурил и долго смотрел ему вслед с какой-то странной полуулыбкой - жалости, презрения и боли.
Разгорелось светило и даже ему, глубокому старцу, стало тепло и он вдруг совершенно забыл эту встречу.
Не было её.
Когда-то тощий старик, - псевдоним, Семен Степанович, - был куратором группы Андрэ. И действительно, по своим данным, был первым профессионалом разведки.
Он хотел сказать Андрэ о том, что знает его тайную тайну. Улита дочь Алекса, но... не Дагмар. Ее родная мать - Ольга Николаевна. Улита старше умершей почти сразу после появления на свет маленькой Солли, на год-два. Андрэ, всю жизнь тайно восхищенный Дагмар, задался безумной целью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
- коричневые, длинные, - но слабые и чистые, если о табаке вообще так можно сказать. Кайф. Это видно по старику.
Он, прищурившись, смотрит, как выплывает лик яркого, ещё холодного сейчас, солнечного светила.
Может быть, он задремал, потому что не услышал шаги и не отреагировал на подошедшего к нему высокого, худого, иссохшего как старый йог и такого же темнокожего, тоже очень старого человека.
Но лицо того не излучало блаженства, которое заливало всю фигуру сидящего. В нем были боль и усталость, казалось - вековые.
- Привет тебе, старая обезьяна! - Хрипло прошептал пришедший. Сидящий чуть вздрогнул, открыл глаза. В них только на одно мгновенье возникло удивление, но потом глаза его приняли ироническое выражение.
- Старый шакал! Выследил! Но не это удивительно, - выжил, вот заковыка!
Тощий старик натужно расхохотался.
- Все-таки я - больший профессионал, чем ты. И раньше и теперь.
- Если тебя это утешает, пожалуйста, я буду вторым. Меня это не трогает даже за левую пятку. Ты-то зачем здесь? Что тебя принесло в эти благословенные края? Уж не я ли? - спросил с улыбкой толстый старик в панаме, - возьми кресло, не стой на ветру, а то ведь ненароком упадешь и помрешь. А тут трупы не нужны.
Тощий старик ещё больше потемнел - видимо, так приливала теперь кровь к его лицу.
- Ты хоть понимаешь, обезьяна, что теперь ты всецело в моих руках? Спросил он и сел рядом в такое же кресло, но как-то сиротливо, неудобно, по-нищенски.
А Толстый, поерзав еще, более удобно утвердился в своем.
- Ну и что? Убьешь меня? Укоротишь мое бытие на час или год? Кому от этого радость или горе? Я все свершил на этой земле, что мог и даже не мог, что хотел, и чего не хотел совсем. Мы с тобой грешники, но не Великие, как самые грязные людишки говорят о себе: грешник - великим быть не может. Разговорился я с тобой. Да - вай, завязывай со своим делом. Но только ответь мне правду, единожды, - что тебя заставляет метаться за мной по миру? Терять и снова находить... И ничего не сделать?
Тощий взял сигарету из пачки Мор, закурил, закашлялся, но быстро выправил положение каким-то судорожным движением горла.
Выглядел он не только больным и истощенным, но и нищим. Драные неровно обрезанные белые от стирок или хождений по солнцу джинсы, грязная черная майке без рукавов и серая от пыли бейзболка.
Справившись с кашлем и замяв сигарету, он сказал. - Я тебя ненавижу. Всегда ненавидел. За все. И за то, что ты убил своего брата.
Толстый усмехнулся.
- Какой нежный? Ну, надо же! А кто предложил именно этот проект, меня? Ты. Я знаю.
- Я. Мне хотелось посмотреть на тебя... Откажешься? Нет! Ты не отказался. Вот в чем штука!
- А знаешь, в чем штука? Что ты завидуешь мне. И всю жизнь завидовал: как это я, такой дрянной человек, гулящий и пьющий, вдруг вылез на авансцену и живу то в Париже, то в Риме, Рио? А ты корпишь и гнешь спину в Союзе, хотя и на большом месте? И не можешь никак написать хотя бы одну увлекательную служебную записку, которую читали бы как роман? Ты хотел извести все наше колено: погубить меня, моего брата, крошечную девочку и заморскую красавицу, любимую брата... Почему ты тогда оставил нас в живых? Ну, скажи на прощанье?
Тощий молчал, взял ещё сигарету. Толстый с сожалением посмотрел а него, - сдохнешь ведь сейчас...
- Не сейчас, не бойся. Не опохабит пляж моя старая шкура. Почему я тогда вас не пустил в распыл? Мне приятно было думать, что в любую минуту я смогу появиться перед любым из вас и вам некуда будет от меня деться. Ты думаешь с твоим "Родериком" не я повидался? Скажи мне - спасибо! - Старик снова замял сигарету, закашлялся и сплюнул. Слюна была красная и ярко выделилась на светлом песке.
Оба смотрели туда, на песок.
Толстый покачал головой.
- Давай, шакалье, верши свой суд, а то не успеешь. Придется мне, старой обезьяне, возиться с тобой. А чем тебе не угодил Родя? Адвокатишко не из первых?
- Потому что он был твоей дойной коровой. А я не хотел, чтобы ты пил молочко, ясно? А вообще я передумал. И я не заставлю с собой возиться. У меня ещё есть и силы и здоровье. Кровь? - чепуха. Я все знаю, все умею... его голос прерывался, - я уйду и ты снова будешь дрожать от того, что я ещё здесь, на земле! Я ведь знаю последнюю твою самую тайную тайну!..
Толстый старик остро посмотрел на тощего, - врешь ты все. Ничего ты не знаешь, кроме того, что я позволяю знать, - не знаешь!
Но вдруг почувствовалось, что толстый старик как-то захолодел, перестал быть столь довольным и благополучным. И будто солнце, уже целиком расцветшее на небе, закрылось на миг туманным облаком.
Тощий что-то уловил и расхохотался, - видишь, как ты перепугался? А что если игру начать сначала?.. Записочки, свидания... Намеки... Ты - хотел въехать в рай? Не выйдет! Сказать, почему?
Не глядя на него, толстый старик закурил и произнес, - говори. Тебе никто не мешает, даже я. Видишь, не хватаюсь за пистолет, хотя он всегда со мной.
Тощий покачал головой, - не сейчас. А может и вообще - никогда, потому что... Ну, ты догадываешься, почему, ведь так, старая обезьяна? Не из-за тебя. Из-за других.
Он повернулся уходить. Толстый полез в карман брюк, достал бумажник и кликнул Тощего,
- Эй, возьми денег, ведь ты один пехом прошел весь земной шарик, отыскивая меня. Бери, чтоб не сдохнуть с голоду!
Тощий обернулся и прохрипел.
- Покупаешь? Не выйдет. Ср... я хотел на твои деньги! Если мне что будет надо, я просто возьму... - и он вы вытащил из заднего кармана джинсов пистолет, который навел на толстого.
Тот не шелохулся, рука только, дрогнув, снова потянулась к сигаретам.
- Не трусь! Как я сказал, так и будет. я так тебя ненавижу, что ты будешь это чувствовать каждую минуту. Это как любовь.
- Нет, не буду, - ответил грустно толстый, - мы слишком стары, дурак, чтобы что-то задумывать, чувствовать, ждать... Живи себе как хочешь, а я тоже - как хочу... Сколько нам отпустил
Господь. Стары мы! Дурак! Стары! А ты как был глуп, так и остался таким. Ничего не понимаешь. А-а, иди.
И тощий исчез в мареве занимающегося жаркого дня. А толстый закурил и долго смотрел ему вслед с какой-то странной полуулыбкой - жалости, презрения и боли.
Разгорелось светило и даже ему, глубокому старцу, стало тепло и он вдруг совершенно забыл эту встречу.
Не было её.
Когда-то тощий старик, - псевдоним, Семен Степанович, - был куратором группы Андрэ. И действительно, по своим данным, был первым профессионалом разведки.
Он хотел сказать Андрэ о том, что знает его тайную тайну. Улита дочь Алекса, но... не Дагмар. Ее родная мать - Ольга Николаевна. Улита старше умершей почти сразу после появления на свет маленькой Солли, на год-два. Андрэ, всю жизнь тайно восхищенный Дагмар, задался безумной целью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75