«Ледяная дева».
Софья прочитала и посмотрела на него за-стывшим взором потемневших от ужаса глаз.
– Вам будет очень сложно доказать свою невиновность и правдивость своих слов, господин Синяя Борода!
Глава тридцатая
Ангелина Петровна с тихим вздохом взяла в руки изящную шкатулку, повертела и поставила на место у зеркала. Шкатулка была пуста. Еще вчера тут хранились любимые драгоценности, некоторые достались ей по наследству от матери, некоторые – от свекрови Устиньи Власьевны. Но вчера Ангелина Петровна предложила все знакомому ювелиру и выручила за драгоценности изрядную сумму. Эти деньги она внесла как залог. Следователь Сердюков выпустил Толкушина под залог до суда под надзор полиции. Нынче днем она привезет Тимофея домой. Домой? А где теперь его дом? Тот, в котором они прожили столько лет, где и вырос их сын, или тот, где он предавался преступной похоти и убил свою полюбовницу? Виноват или не виноват Тимофей, она не могла понять. Если он предал их любовь, разрушил их семью, чего она раньше никогда не могла себе представить даже в страшном сне, то всего можно ожидать. Что ж, если виноват, пойдет на каторгу. Но она должна сделать все, чтобы облегчить его участь. В этом ее долг. Нет, она еще не простила его, быть может, простит потом. Ведь Господь завещал прощать и любить. Во всяком случае, теперь у нее уже есть силы помогать Тимофею.
Ангелина Петровна принялась поправлять шляпу.
– Мама! – раздалось за спиной.
Она резко обернулась. На пороге комнаты стоял Гриша. Весь его обросший и небритый вид поразил ее даже более, чем его внезапное возвращение. В поношенном старом сюртуке в заплатах, в латаных сапогах, он совсем не походил на сына столичного миллионщика.
– Сыночек! – ахнула Ангелина Петровна и бросилась к юноше.
– Матушка, простите меня! – Гриша упал к ее ногам и поцеловал край платья.
Она тоже опустилась на колени и покрыла поцелуями его лицо. Так они сидели на полу и плакали.
– Простите, простите, я виноват! Я оставил вас, гордыня взыграла! Но я молился, я молился день и ночь, матушка! И Господь вразумил меня! Ведь сказано: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, да долголетен будеши на земли».
– И я молилась, Гришенька! И Бог услышал нас. Вернул мне сына! Но что это мы сидим? Ты поди, сынок, умойся, сними с себя эту рвань, я распоряжусь, тебя покормят. А мне надо в дом предварительного заключения. Деньги внесла, залог за отца твоего. Выпустят до суда. А то он в тюрьме этой одичал вовсе. Да и дела наши плохи, Гришенька. Все поставщики, все покупатели от нас отворотились. Мы почти разорены. Но теперь ты дома. Ты возьмешь дело в свои руки, авось и поправится!
– Что же отец? Он ли ее убил?
– Кто знает, сынок? Непонятно! Не признает он себя убийцей. Но и настоящего не нашли. В газетах пишут, что она в квартире одна находилась в тот вечер. Прислугу отпустила. И вошел убийца, сам вошел, дверь ему не открывали, сама хозяйка в спальне была. Значит, имел ключ. А кто-то ключ имел? Только Тимофей! Стало быть, он и зарезал! Темное дело, сынок, темное! Только если Тимофей и вправду виноват, все равно он тебе отец, а мне муж!
Ангелина Петровна невольно вздрогнула, когда увидела мужа. Правда, ей до этой встречи разрешали свидания, они виделись, когда он находился под стражей. Но то были мимолетные встречи, наполненные злым раздражением и бессилием Толкушина. Она приходила, чтобы сказать ему, что она не отреклась от него, что будет пытаться ему помочь, скажи только – что делать, куда бежать, кого просить? Толкушин, увидев в первый раз жену, взревел, как дикий зверь. Не нужна ему ее помощь, чтоб не смела ходить к нему со своей богоугодной жалостью! Не нуждается он в этом, ведь не виноват он!
Однако время шло, следствие запуталось. Толкушин сник, и пыл его погас. Пока он сидел в тюрьме, дело его стало разваливаться, он терпел огромные убытки. И мысль о том, что он может разориться и превратиться в нищего, стала глодать его еще сильнее, чем боль от потери любовницы. Пришлось смириться с тем, что жена продала фамильные драгоценности и вытащила его из тюрьмы, пусть под надзор полиции, но все же на свободу!
– Ну здравствуй! – произнес Толкушин, переминаясь с ноги на ногу. – Он не решился обнять Ангелину Петровну, которая при виде его вся сжалась в комок.
– Здравствуй, Тимофей! – тихо ответила жена.
Она отвела глаза, так ей больно было смотреть на него. Он постарел и обрюзг, борода стала совсем седая. Пышный чуб поредел и повис. Толкушин сильно похудел, и на лице его проступили горькие старческие морщины, а складки вокруг рта стали глубокие, как рвы.
– Что, хорош? Противно тебе на меня смотреть? – он уже готов был снова кричать на жену. Но она только кротко произнесла:
– Поедем поскорее домой, а то вон уже люди собираются на нас глазеть! Поедем, Тимоша! Там нас радость ждет.
– Какая такая радость? – с недоверием пробурчал Толкушин, подсаживая жену в экипаж.
– Гришенька вернулся! Сынок наш опять с нами!
– Вот как! – Этой новости Тимофей Григорьевич и впрямь искренне обрадовался.
Кучер с поклоном приветствовал хозяина:
– С возвращеньицем, барин! Рады-с! Слава тебе, Господи!
Лошади тронулись. От толчка супруги невольно соприкоснулись локтями и тотчас же отпрянули друг от друга.
«Брезгует», – подумал Тимофей.
«Ненавидит», – пронеслось в голове у Ангелины.
Когда наконец Тимофей Григорьевич оказался на пороге собственного дома, когда вокруг забегала и захлопотала прислуга и перед ним вырос худой и бледный Гриша, тут он не выдержал и быстро смахнул слезу.
– Сын! – он обнял его и долго не отпускал.
В голове Толкушина моментально всплыли картины их прошлого, счастливого и безоблачного. Маленький шаловливый Гриша в своей кроватке, жена с неизменной ангельской улыбкой. Кроткая и милая, со светлыми кудрями из-под ночного чепца. Мамаша с клюкой сердито стучит на него, что опять загулял.
У Тимофея заскребло на сердце. Его семья снова с ним, и он снова здесь в этом доме, а не там! И тотчас же иное видение. Растерзанное ножом тело Беллы, кровь, кровь везде по спальне, на кровати, на ковре, и даже на лепестках роскошного букета бледно-зеленых орхидей, стоявших около постели. Ваза с букетом опрокинулась, один цветок был раздавлен. На нежных изысканных лепестках и золотистом банте букета расползлись безобразные бурые пятна.
Глава тридцать первая
Директор гимназии пил чай вместе со своей племянницей Гликерией. Девушка тревожно заглядывала в глаза дяде. Тот был хмур как никогда.
– Дядюшка, отчего вы невеселы нынче? Неужто инспектор едет по вашу душу?
– Иногда случаются вещи похуже визита инспектора, – последовал угрюмый ответ. – Когда речь идет о заведении для воспитания юных девиц, то моральный облик преподавателей заведения должен быть безупречен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63