она хотела дать ему рекомендательную карточку, с которою тот должен пойти к г. N.N. Это был видный чиновник посольства, который обещал принять и выслушать Шерамура, и, если можно, помочь ему очистить возвратный путь в отечество.
- А тогда, - прибавила дама, - я беру на себя собрать ему средства на дорогу, буду просить в Петербурге... - и проч., и проч.
Думаю, чего же еще лучше надо?
Передаю все это Шерамуру и спрашиваю:
_ Что вы на это скажете?
_ Да я, - отвечает, - не понимаю: зачем это?
- Вы разве не хотите в Россию?
_ Нет; отчего, же - могу; там пищеварение лучше.
- Так идите к этой даме.
- Хорошо. Она дура?
- С какой же стати она будет дурою?
- Аристократка.
- А они разве все дураки?
- Да я не знаю, я так спросил: какая она?
- Это вам все равно, какая она, - она очень добрая, принимает в вас участие и в силах вам помочь, как никто другой. Вот все, что вам достаточно знать и идти,
- И ничего из этого не будет.
- Почему не будет?
- Ведь я сказал.
- Нет, не сказали.
- Аристократка.
- Так вы не пойдете?
Он помолчал, поводил носом и протянул:
- Ну, черт с ней, - пожалуй, схожу.
Он это делал совершенным grande signore Важным синьором (итал.). чтобы отвязаться. Ну да и то слава богу, что хоть мало на лад идет. Моя знакомая женщина с душою - она его поймет и на его невежество не обидится.
Другое дело - как он аттестует себя в самом посольстве перед русским дипломатом, которого чувства, конечно, тоньше и который, по уставам своего уряда, "по поступкам поступает", а не по движению сердца.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Я ждал развязки дипломатических свиданий Шерамура с нетерпением, тем более что все это затеялось накануне моего отъезда, и вот мне не терпится: вечерком в тот день, как он должен был представиться своей патронессе, я еду к ней и не могу отгадать: что застану? Но застаю ее очень веселую и довольную.
- Ваш Шерамур, - говорит, - презабавное существо. Как он ест! - как звереныш.
- Вы его кормили?
- Да; я его брала с собой...
- Вот как, я всегда знал, что у вас предоброе сердце, но это еще шаг вперед.
- Отчего?
- Оборвыш он этакой, а вы его водили и вместе обедали.
- Ах, это-то! Ну полноте, ведь здесь не Россия. Не беспокойтесь меня хвалить: в Петербурге я бы этого ни за что не сделала, а здесь что же такое... Я такая, как все, и могу делать, что хочу. Гарсоны на него только все удивлялись. Я им сказала, что это дикий из русской Сибири, и они его все рассматривали и были к нему очень вежливы. А кстати: вы заметили, как он кости грызет?
- Нет, - говорю, - что-то не заметил.
- Ах, это прелестно: он их грызет как будто какую-нибудь жареную вермишель и чавкает как поросеночек.
- Да, - говорю, - насчет изящества с ним нужна снисходительность.
Но она и приняла это снисходительно и даже рассказала оставшийся у меня в памяти анекдот о другом, еще более противном способе обращаться с костями. Дело шло об одном ее великосветском кузене Вово и состояло в том, что этот кузен, русский консерватор, удостоясь чести кушать за особым столиком с некоторою принцессою, ощутил неодолимое желание показать, как он чтит этот счастливый случай. Он остановил лакея, убиравшего тарелку с косточками птички, которую скушала принцесса, выбрал из них две или три, завернул в свой белый платок и сказал, что делает это с тем, чтобы "сберечь их как святыню". Но, к сожалению, все это было дурно принято: принцесса обиделась такою грубостью, и кузен Вово лишился вперед приглашений. Дама называла это "русским великосветским бебеизмом", который ставила без сравнения ниже шерамурова чавканья, - а я ее не оспаривал.
- Конечно, - говорю, - такой неделикатности Шерамур не сделает, но вот меня занимает: как он поведет себя с дипломатом? Предупредили ли вы того: какой это экземпляр?
- Как же - я все сказала.
- Ну, и что же он?
- Очень смеялся.
Я покачал головою и сомнительно спросил:
- Зачем же он очень смеялся?
- А что?
- Да так... Зачем это они все нынче любят _очень смеяться_, когда слышат о страдающих людях. Лучше бы _немножко_ посмеяться и _больше_ о них подумать.
И она вздохнула и говорит:
- Правда, правда, правда.
- А когда, - опрашиваю, - их rendez-vous? Свидание (франц.).
- Завтра.
- Ну, хорошо. А Шерамуру вы не дали никакого наставления, как ему себя держать?
- Нет.
- Это очень жаль.
- Да не могла, - говорит, - он так скоро убежал, что мы и не простились.
- Отчего же так?
- Не знаю; должна была на минуту выйти и предложила ему почитать книгу, а когда пришла опять в комнату, - его уже не было; девушка говорит: швырнул книгу и убежал, как будто за ним сам дьявол гнался.
- Что за чудак!
- Да.
- Что же это может значить?
- Я вас могла бы об этом спросить, вы его больше знаете.
- Так, - говорю, - но надо знать: что перед этим было?
- Перед этим? - перед этим он съел довольно много омлета с малиной.
- А, - говорю, - это тоже не шутка.
И мы оба, казалось нам, поняли и рассмеялись.
- Но, впрочем, - добавила она, - я надеюсь, что все будет хороню.
А я, признаться, на это не надеялся, хотя сам не знал, почему все добрые надежды на его счет были мне чужды.
Затем, следующий день я провел в беготне и в сборах и не видал Шерамура. Консьерж говорил, что он приходил, узнал, что меня нет дома, и ушел, что-то написав на притолке.
Я долго разбирал и прочитал нечто несообразное и не отвечавшее главному интересу минуты. Надпись гласила: "Оставьте мне пузырнику глазных капель, что помогают от зубной бели".
Я знал, что он один" раз, когда у него болели зубы, взял в рот бывшие у меня глазные капли и тотчас исцелел. Это меня тогда удивило и насмешило, и я отдал консьержу "пузырнику", чтобы передал Шерамуру, если он не застанет меня дома. Но он не приходил за глазными каплями - вероятно, зубы его прошли сами собою.
На следующий день он не явился, и еще день его тоже не было, а потом уже наступил и день моего отъезда. Шерамур как в воду канул.
Я был в затруднении; мне чрезвычайно хотелось знать: чем его бог через добрых людей обрадовал; но Шерамура нет и нет - как сквозь землю провалился.
Хоть неловко было докучать моей даме после прощания, но я урвал минутку и еду к ней, чтобы узнать: не был ли у ней мой несмысль или не слыхала ли о нем чего-нибудь от того, к кому его посылала.
Приезжаю и не застаю ее дома: говорят, она на целую неделю уехала к приятельнице за Сен-Клу.
Конечно, больше искать слухов было негде, и я помирился с той мыслью, что, вероятно, так завтра и уеду, ничего не узнав о Шерамуре. А потом, думаю, он, пожалуй, так и затеряется, и в сознании моем о нем останется какой-то рассучившийся обрывок... Будет и жалко и досадно всю жизнь воображать, что он по-прежнему все голоден и холоден и блуждает от одной скамьи до другой, не имея где выспаться.
Кто настоящий эгоист, кто с толком любит свой душевный комфорт, тот должен тщательно избегать таких воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17