Это все были сельские люди, промышляющие "по лакейной части". Они привыкли приходить для усиления комплекта "услужающих" в садиках, - а садики были "прикрыты", и "услужающие" остались без дела и без хлеба в столице. Вот малые образцы разобщения интересов городских и деревенских, а есть и большие. (Прим. автора.). *)
Но всех более могло бы оказать пользы предупреждению девичьих бедствий то особенное общество, которое хочет покровительствовать детям (и да ниспошлет милосердие небо, чтобы это не было пустою и праздною затеей!). Задача этого общества ограничивается спасением детей в их младенческом возрасте, но в детстве и дело. Есть целая область, где погибель девочек намечается в их детстве и потом неотразимо доходит до своей роковой меты. Я говорю о так называемых "дочерях девиц". В Европе знают, как участь этих несчастных существ ужасна своим предопределением к погибели с самого детства. Покойный Вильмессан написал о них когда-то прекрасную статью в "Figaro". Что следует разуметь под словом "дочери девиц" - это, я думаю, разъяснения не требует. Путь их, однако, не одинаков: одни из них рождены и брошены на попечение добрых людей. Эти сравнительно счастливее прочих. Другие сданы в воспитательный дом и позабыты и случайным отцом и матерью. И эти еще не из самых несчастных. Их или не позабудет на первых же годах всепримиряющая смерть, или они вырастут в селе, где их устроил "на грудь" воспитательный дом, и со временем выйдут замуж за крестьянина и потянут тягло - "будут нянчить, работать и есть". Жизнь их будет очень тяжела и знакома с лишениями, но они не узнают, быть может, самого ужасного лишения - лишения возможности назвать свой труд, от которого кормишься. Самые же несчастные это те, которые по недостатку опытности и наблюдений кажутся на первый раз счастливыми. Это те, о которых их матери не позабыли, а все "мечтают" их "взять на свое попечение" и очень часто берут, если к тому блеснет моментальная возможность. Воспитательный дом до двух с половиною лет предоставляет матери право взять сданного ею ребенка обратно на свое попечение. Все это кажется справедливо, милостиво и законно. В самом деле кто же может любить дитя лучше, нежели его родная мать, и зачем "казна" стала бы мешать такому прекрасному движению материнской природы. Но - Боже мой! - какая жалость, что "природа" не говорит серьезно чувствам этих "матерей", а как легкомысленная вертушка бросает им чрезвычайно бедственные для детей, трогательные, но непрочные впечатления.
"...Природа им
Лжет детским лепетом своим".
Она им вдруг внушит прилив какого-то мечтательного желания обнять свое дитя, без всякой мысли принести ему в жертву неудобную в материнстве часть своих порочных привычек. У нее есть на этот час какая-то возможность "заявить" воспитательному дому, что она "живет своими средствами" и желает взять свое дитя. Этим все кончено. Воспитательный дом вытребует от чухон ребенка, и те привозят его к матери, и дай Бог, чтобы это случилось вовремя и кстати. Но, к несчастию, чаще всего дитя привозят, когда мать уже "расстроивши свое положение" - она нездорова, она без места, или "расстамчись с ним" или еще "с непривычки к другому"... Словом - ребенка привезли не вовремя. Да он и не хорош: она "так дожидалась", что дитя, ею рожденное, непременно "как ферувим", а оно так себе... Неудовольствие!.. "Да и не обменили ли его? Говорят, что бывает... Ляпис с ноготков сошел, а номерок на шейку можно переменить"... Родится подозрение, охлаждение, раскаяние... досада: "зачем я его взяла!" А оно плачет... Трепку ему, маленькому горюну... а оно еще больше плачет... Повторение... Потом давай его с постели "под ноги", потом - в дальний угол, потом... куда попало... хоть "в полынью на лед", как сделала зимой 1884-5 г. крестьянка Байкова, сначала морившая свою двухлетнюю дочь холодом и голодом, а потом утопившая ее в ледяной полынье против Экспедиции заготовления государственных бумаг... Эта женщина разыграла всю свою увертюру с ребенком как по нотам: сначала она родила девочку от случайного отца, потом сдала в воспитательный дом, притом ей почудилось, будто она ее любит, - она попросила, и ей девочку выдали, но дитя вышло слабенькое - все плакало, а он этого не любит и жениться не хотел... Байкова, когда выпрашивала себе дочь из воспитательного, не вздумала тогда, что ее еще пленит любовью унтер и что он будет не охотник до детского плача... Теперь надо это помирить между собой: она пошла и, скрутивши ребенка в тряпки, швырнула его в ледяную полынью... Злодейка?.. Ничуть не бывало: чернорабочая всенародность, обитающая бесконечные низы Экспедиции, честно и по совести объявила при следствии, что распорядившаяся таким образом Байкова "была как все". Да, она совсем не была особенная - она "была как все", а этих "всех" там, в низменностях "Экспедиции" - целый маленький город... Без борьбы сдать в воспитательный, без серьезного обсуждения взять оттуда, по приливу минутного чувства, потом хладнокровно спустить в полынью... это - "как все"... И экспедиционная всенародность не лжет: да, да, мой читатель, все или почти все они в этих делах, за которые их хвалят сентиментальные дурачки и кофейные переварницы, - все они способны поступить так же умно, так же великодушно, так же решительно. И знаете ли, что и это еще не худшее. Залиться в ледяной полынье все-таки легче того, что не только стоит на пути, но само составляет самый путь "дочерей девиц". Вильмессан говорит, что в Париже мать такой девочки "готовит дочь на свое место и сама становится при ней bonne pour tout faire" (*). - Как это в Париже - точно так же это идет и у нас: там мать становится при сменившей ее дочери "пуртуфершей", а у нас она делается дочерней служанкой, живет у нее на "куфне", чистит ее обувь и платье, подает калоши ее гостям, ходит за напитками и папиросами и... не смеет назвать ее своею дочерью... Иногда, и даже очень не редко, когда нарядная дочь возвращается домой в "неудовольствии" и мать не "потрафляет" скоро служить ей, - эта дочь позорно ее бранит и бьет и выгоняет на лестницу... И та не смеет даже жаловаться людям, потому что добрые люди скажут: "ништо тебе, бесстыжая старуха", - не смеет она идти и к судье, потому что тот спросит их обеих: чем они занимаются, а дочь все нагло скажет и добавит, что мать ее "сама довела". (* Девушкой на побегушках (фр.). *) На этом ужасном положении мы можем кончить, потому что круг совращения здесь в главной линии кончен, а до исключения, как и до деталей - нам нет дела. Мы видели, что в главных чертах производит в первом поколении неразумие родителей деревенских, к чему это приводит во втором поколении рожденных в городе "дочерей девиц". Далее этого идти уже некуда, и можно с утвердительностью сказать, что действительно "последняя вещь горше первой", ибо дочь крестьянки еще "для прилики" слышала наставление:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Но всех более могло бы оказать пользы предупреждению девичьих бедствий то особенное общество, которое хочет покровительствовать детям (и да ниспошлет милосердие небо, чтобы это не было пустою и праздною затеей!). Задача этого общества ограничивается спасением детей в их младенческом возрасте, но в детстве и дело. Есть целая область, где погибель девочек намечается в их детстве и потом неотразимо доходит до своей роковой меты. Я говорю о так называемых "дочерях девиц". В Европе знают, как участь этих несчастных существ ужасна своим предопределением к погибели с самого детства. Покойный Вильмессан написал о них когда-то прекрасную статью в "Figaro". Что следует разуметь под словом "дочери девиц" - это, я думаю, разъяснения не требует. Путь их, однако, не одинаков: одни из них рождены и брошены на попечение добрых людей. Эти сравнительно счастливее прочих. Другие сданы в воспитательный дом и позабыты и случайным отцом и матерью. И эти еще не из самых несчастных. Их или не позабудет на первых же годах всепримиряющая смерть, или они вырастут в селе, где их устроил "на грудь" воспитательный дом, и со временем выйдут замуж за крестьянина и потянут тягло - "будут нянчить, работать и есть". Жизнь их будет очень тяжела и знакома с лишениями, но они не узнают, быть может, самого ужасного лишения - лишения возможности назвать свой труд, от которого кормишься. Самые же несчастные это те, которые по недостатку опытности и наблюдений кажутся на первый раз счастливыми. Это те, о которых их матери не позабыли, а все "мечтают" их "взять на свое попечение" и очень часто берут, если к тому блеснет моментальная возможность. Воспитательный дом до двух с половиною лет предоставляет матери право взять сданного ею ребенка обратно на свое попечение. Все это кажется справедливо, милостиво и законно. В самом деле кто же может любить дитя лучше, нежели его родная мать, и зачем "казна" стала бы мешать такому прекрасному движению материнской природы. Но - Боже мой! - какая жалость, что "природа" не говорит серьезно чувствам этих "матерей", а как легкомысленная вертушка бросает им чрезвычайно бедственные для детей, трогательные, но непрочные впечатления.
"...Природа им
Лжет детским лепетом своим".
Она им вдруг внушит прилив какого-то мечтательного желания обнять свое дитя, без всякой мысли принести ему в жертву неудобную в материнстве часть своих порочных привычек. У нее есть на этот час какая-то возможность "заявить" воспитательному дому, что она "живет своими средствами" и желает взять свое дитя. Этим все кончено. Воспитательный дом вытребует от чухон ребенка, и те привозят его к матери, и дай Бог, чтобы это случилось вовремя и кстати. Но, к несчастию, чаще всего дитя привозят, когда мать уже "расстроивши свое положение" - она нездорова, она без места, или "расстамчись с ним" или еще "с непривычки к другому"... Словом - ребенка привезли не вовремя. Да он и не хорош: она "так дожидалась", что дитя, ею рожденное, непременно "как ферувим", а оно так себе... Неудовольствие!.. "Да и не обменили ли его? Говорят, что бывает... Ляпис с ноготков сошел, а номерок на шейку можно переменить"... Родится подозрение, охлаждение, раскаяние... досада: "зачем я его взяла!" А оно плачет... Трепку ему, маленькому горюну... а оно еще больше плачет... Повторение... Потом давай его с постели "под ноги", потом - в дальний угол, потом... куда попало... хоть "в полынью на лед", как сделала зимой 1884-5 г. крестьянка Байкова, сначала морившая свою двухлетнюю дочь холодом и голодом, а потом утопившая ее в ледяной полынье против Экспедиции заготовления государственных бумаг... Эта женщина разыграла всю свою увертюру с ребенком как по нотам: сначала она родила девочку от случайного отца, потом сдала в воспитательный дом, притом ей почудилось, будто она ее любит, - она попросила, и ей девочку выдали, но дитя вышло слабенькое - все плакало, а он этого не любит и жениться не хотел... Байкова, когда выпрашивала себе дочь из воспитательного, не вздумала тогда, что ее еще пленит любовью унтер и что он будет не охотник до детского плача... Теперь надо это помирить между собой: она пошла и, скрутивши ребенка в тряпки, швырнула его в ледяную полынью... Злодейка?.. Ничуть не бывало: чернорабочая всенародность, обитающая бесконечные низы Экспедиции, честно и по совести объявила при следствии, что распорядившаяся таким образом Байкова "была как все". Да, она совсем не была особенная - она "была как все", а этих "всех" там, в низменностях "Экспедиции" - целый маленький город... Без борьбы сдать в воспитательный, без серьезного обсуждения взять оттуда, по приливу минутного чувства, потом хладнокровно спустить в полынью... это - "как все"... И экспедиционная всенародность не лжет: да, да, мой читатель, все или почти все они в этих делах, за которые их хвалят сентиментальные дурачки и кофейные переварницы, - все они способны поступить так же умно, так же великодушно, так же решительно. И знаете ли, что и это еще не худшее. Залиться в ледяной полынье все-таки легче того, что не только стоит на пути, но само составляет самый путь "дочерей девиц". Вильмессан говорит, что в Париже мать такой девочки "готовит дочь на свое место и сама становится при ней bonne pour tout faire" (*). - Как это в Париже - точно так же это идет и у нас: там мать становится при сменившей ее дочери "пуртуфершей", а у нас она делается дочерней служанкой, живет у нее на "куфне", чистит ее обувь и платье, подает калоши ее гостям, ходит за напитками и папиросами и... не смеет назвать ее своею дочерью... Иногда, и даже очень не редко, когда нарядная дочь возвращается домой в "неудовольствии" и мать не "потрафляет" скоро служить ей, - эта дочь позорно ее бранит и бьет и выгоняет на лестницу... И та не смеет даже жаловаться людям, потому что добрые люди скажут: "ништо тебе, бесстыжая старуха", - не смеет она идти и к судье, потому что тот спросит их обеих: чем они занимаются, а дочь все нагло скажет и добавит, что мать ее "сама довела". (* Девушкой на побегушках (фр.). *) На этом ужасном положении мы можем кончить, потому что круг совращения здесь в главной линии кончен, а до исключения, как и до деталей - нам нет дела. Мы видели, что в главных чертах производит в первом поколении неразумие родителей деревенских, к чему это приводит во втором поколении рожденных в городе "дочерей девиц". Далее этого идти уже некуда, и можно с утвердительностью сказать, что действительно "последняя вещь горше первой", ибо дочь крестьянки еще "для прилики" слышала наставление:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11