– А что? И я слышу, что идет, – отвечает дядя.
Глава десятая
Я молчу, дядя мне шепчет:
– Остановимся и вперед его мимо себя пропустим.
А было это уже как раз на спуске с горы, где летом к Балашевскому мосту ходят, а зимой через лед между барками.
Тут исстари место самое глухое. На горе мало было домов, и те заперты, а внизу вправо, на Орлике, дрянные бани да пустая мельница, а сверху сюда обрыв как стена, а с правой сад, где всегда воры прятались. А полицмейстер Цыганок здесь будку построил, и народ стал говорить, что будочник ворам помогает… Думаю, кто это ни подходит – подлет или нет,а в самом деле лучше его мимо себя пропустим.
Мы с дядей остановились… И что же вы думаете: тот человек, который сзади ишел, тоже, должно быть, стал – шагов его сделалось не слышно.
– Не ошиблись ли мы, – говорит дядя, – может быть, никто не шел.
– Нет, – отвечаю, – я явственно слышал шаги, и очень близко.
Постояли еще – ничего не слышно; но только что дальше пошли – слышим, он опять за нами поспевает… Слышно даже, как спешит и тяжело дышит.
Мы убавили шаги и идем тише – и он тише; мы опять прибавим шагу – и он опять шибче подходит и вот-вот в самый наш след врезается.
Толковать больше нечего: мы явственно поняли, что это подлет нас следит, и следит как есть с самой гостиницы; значит, он нас поджидал, и когда я на обходе запутался в снегу между большим собором и малым – он нас и взял на примет. Теперь, значит, не миновать чему-нибудь случиться. Он один не будет.
А снег, как назло, еще сильней повалил; идешь, точно будто в горшке с простоквашей мешаешь: бело и мокро – все облипши.
А впереди теперь у нас Ока, надо на лед сходить; а на льду пустые барки, и чтобы к нам домой на ту сторону перейти, надо сквозь эти барки тесными проходцами пробираться. А у подлета, который за нами следит, верно тут-то где-нибудь и его воровские товарищи спрятаны. Им всего способнее на льду между барок грабить – и убить, и под воду спустить. Тут их притон, и днем всегда можно видеть их места. Логовища у них налажены с подстилкою из костры и из соломы, в которых они лежат, покуривают и до/кидают. И особые женки кабацкие с ними тут тоже привитали. Лихие бабенки. Бывало, выкажут себя, мужчину подманят и заведут, а уж те грабят, а эти опять на карауле караулят.
Больше всего нападали на тех, кто из мужского монастыря от всенощной возвращался, потому что наши певчих любили, и был тогда удивительный бас Струков, ужасного обличья: черный, три хохла на голове и нижняя губа как будто откидной передок в фаэтоне отваливалась. Пока он ревет – она все откинута, а потом захлопнется. Если же кто хотел цел от всенощной воротиться, то приглашали с собой провожатыми приказных Рябыкина или Корсунского. Оба силачи были, и их подлеты боялись. Особливо Рябыкина, который был с бельмом и по тому делу находился, когда приказного Соломку в Щекатихинской роще на майском гулянье убили…
Я рассказываю все это дяде для того, чтобы ему о себе не думалось, а он перебивает:
– Постой, ты меня совсем уморил. Все у вас убивают; отдохнем по крайней мере перед тем, как на лед сходить. Вот у меня еще есть при себе три медных пятака. Бери-ка их тоже к себе в перчатку.
– Пожалуй, давайте – у меня рукавичка с варежкой свободная, три пятака еще могу захватить.
И только что хочу у него взять эти пятаки, как вдруг кто-то прямо мимо нас из темноты вырос и говорит:
– Что, добрые молодцы, кого ограбили? Я думал: так и есть – подлет, но узнал по голосу, что это тот мясник, о котором я сказывал.
– Это ты, – говорю, – Ефросин Иваныч? Пойдем, брат, с нами вместе заодно.
А он второпях проходит, как будто с снегом смешался, и на ходу отвечает:
– Нет, братцы, гусь свинье не товарищ: вы себе свой дуван дуваньте, а Ефросина не трогайте. Ефросин теперь голосов наслышался, и в нем сердце в груди зашедшись… Щелкану – и жив не останешься…
– Нельзя, – говорю, – его остановить; видите, он на наш счет в ошибке: он нас за воров почитает.
Дядя отвечает:
– Да и Бог с ним, с его товариществом. От него тоже не знаешь, жив ли останешься. Пойдем лучше, что бог даст, с одною с божьей помощью. Бог не выдаст – свинья не съест. Да теперь, когда он прошел, так стало и смело… Господи помилуй! Никола, мценский заступник, Митрофаний воронежский, Тихон и Иосаф… Брысь! Что это такое?
– Что?
– Ты не видал?
– Что же тут можно видеть?
– Вроде как будто кошка под ноги.
– Это вам показалось.
– Совсем как арбуз покатился.
– Может быть, с кого-нибудь шапку сорвало.
– Ой!
– Что вы?
– Я про шапку.
– А что такое?
– Да ведь ты же сам говоришь: «сорвали»… Верно, там, на горе, кого-нибудь тормошат.
– Нет, верно, просто ветер сорвал.
И мы с этими словами стали оба спускаться к баркам на лед. А барки, повторяю вам, тогда ставили просто, без всякого порядка, одна около другой, как остановятся. Нагромождено, бывало, так страшно тесно, что только между ними самые узкие коридорчики, где насилу можно пролезть и все туда да сюда загогулями заворачивать надо.
– Ну, тут, – говорю, – дяденька, я от вас скрывать не хочу, – здесь и есть самая опасность.
Дядя замер – уж и святым не молится.
– Идите, – говорю, – теперь вы, дяденька, вперед.
– Зачем же, – шепчет, – вперед?
– Впереди безопаснее.
– А отчего безопаснее?
– Оттого, что если подлет на вас налетит, то вы сейчас на меня взад подадитесь, а я вас тогда поддержу, а его съезжу. А сзади мне вас не видно: подлет вам, может, рукою или скользкою мочалкою рот захватит, – а я и не услышу… идти буду.
– Нет, ты не иди… А какие же у них есть мочалки?
– Скользкие такие. Женки их из-под бань собирают и им приносят рты затыкать, чтобы голосу не было.
Вижу, дядя все это разговаривает, потому что впереди идти боится.
– Я, – говорит, – впереди идти опасаюсь, потому что он может меня по лбу гирей стукнуть, а ты тогда и заступиться не успеешь.
– Ну, а позади вам еще страшнее, потому что он может вас в затылок свайкой свиснуть.
– Какой свайкой?
– Что же это вы спрашиваете: разве вам неизвестно, что такое свайка?
– Нет, я знаю: свайка для игры делается – железная, вострая…
– Да, вострая.
– С круглой головкой?
– Да, фунта в три, в четыре, головка шариком.
– У нас в Ельце на это носят кистени; но чтобы свайкой – я это в первый раз слышу.
– А у нас в Орле первая самая любимая мода – по голове свайкой. Так череп и треснет.
– Однако пойдем лучше рядом под ручки.
– Тесно вдвоем между барками.
– А как это… свайкой-то, в самом деле!.. Лучше как-нибудь тискаться будем.
Глава одиннадцатая
Но только мы взялись под локотки и по этим коридорчикам между барок тискаться начали, – слышим, и тот, задний, опять от нас не отстал, опять он сзади за нами лезет.
– Скажи, пожалуй, – говорит дядя, – ведь это, значит, не мясник был?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11