Она просто угаснет, тихо и равнодушно угаснет! Я не хотела ей такой судьбы.
Незаметно пролетел январь, да и февраль уж перевалил за свою половину. Весна еще только слабо брезжила впереди, но уже ощущалась во всем. Днем, когда солнце заливало землю ярко и весело, я ловила себя на мысли, что мне больно видеть это солнце. Ведь Ева не видит его, не бегает и не резвится в снегу… Как весело и хорошо нам было раньше! А теперь мы вынуждены ждать ночи и выходить крадучись, как воры.
Андреас сказал мне, что хочет приехать к нам на восьмое марта. Я отправила ему приглашение и считала дни до нашей встречи. Одно и то же представлялось мне — утро, вокзал, московский поезд, прибывающий всегда под сайдашевский марш. Проводница мрачно и устало отворяет дверь вагона, и там, в проеме, появляется Андреас. А дальше… дальше было лишь одно сплошное ослепительное счастье… Письма Андреаса были как наркотик. Я перечитывала их по нескольку раз, и мне казалось, слышала его голос, видела его лицо, его улыбку.
Однажды он написал, что любит меня, и что хотел бы, чтобы мы были вместе — он, я и Руслан.
Теперь мне казалось, что ничто уже не разлучит нас.
Обычно он звонил мне по воскресеньям. Как-то раз, уже в начале марта, он почему-то не позвонил. Конечно, у человека может быть тысяча причин, по которым позвонить именно в этот час было невозможно. В конце концов, ведь он мог и заболеть. Но когда прошел назначенный час, мне показалось, что весь мой мир рушится. Я металась по квартире как в клетке. Мне хотелось выть. Самой себе я напоминала мою волчицу. Я просто сходила с ума. Не выдержав больше этой пытки, я позвонила ему сама. Приветливый автоответчик голосом Андреаса просил оставить сообщение и желал всего наилучшего.
Он позвонил лишь дня через два и сказал, что увы, приехать сейчас не сможет. На него свалилась какая-то неожиданная работа, это было очень важно для его карьеры. И он вновь нежно повторил, что любит меня.
Я же представила, что если бы я собиралась к любимому мужчине и уже был куплен билет, то никакие революции на моей работе не могли бы меня остановить. Я бы без всяких колебаний скорее потеряла бы свою работу, чем отказалась от встречи с любимым.
Однако же, Андреас был не мною, а самим собой. Наверное, у них в Германии это было в порядке вещей.
Казалось, ничто еще не предвещало катастрофы. По-прежнему приходили его ласковые письма. Только звонить он стал немного реже. Но то ослепительное чувство счастья ушло и больше не возвращалось. Как волчица, каким-то шестым неведомым чувством я ощущала, что я теряю Андреаса навсегда. Я знала, что больше никогда не увижу его. Иногда, возвратившись глубокой ночью с прогулки, я плакала.
Мы чем-то были похожи с Евой. Так же, как и она, я была одинока. Так же, как и она, ощущала себя чужой среди этой суетной равнодушной жизни, и тем более чужой — для той Германии, которая обликом Андреаса улыбнулась мне чарующе и влекуще, и теперь таяла, таяла, как утренний туман. Так же, как и Ева, потерявшая Чела, я теперь теряла своего Андреаса.
XII. ЮШУТ, ЖЕЛТАЯ РЕКА
Еще в студенческие годы образовалась наша веселая туристическая кампания. Каждый год на первое мая мы уходили в марийские леса сплавляться по лесным речкам — Кокшаге, Илети или Юшуту. Порой мы ходили в «марийку» не только на первое мая, но и в ноябрьские праздники. Ночной йошкар-олинский поезд, байдарки, гитары, рюкзаки с тяжеленным катамараном, предрассветная высадка на станции Илеть и потом еще двухчасовая поездка по узкоколейке в самую глубь леса на дрезине — из года в год все это повторялось с небольшой разницей, но нам совершенно не надоедало.
Теперь, через столько лет, обремененные семьями, малыми детьми, проблемами на работе, мы уже не ходили в «марийку» так часто. А я вообще после окончания университета так ни разу и не выбралась. Но основной костяк нашей компании сохранился, и они продолжали с завидным упорством каждые майские праздники сплавляться по Юшуту или Кокшаге. Каждый год, в апреле мне звонил мой однокурсник Серега Федоров и без особой надежды предлагал мне пойти на сплав. Он уже привык к тому, что я всегда отказывалась.
И вот в середине апреля Серега как всегда позвонил мне. Каково же было его удивление, когда я сказала, что хочу пойти в поход.
А тучи над нами все сгущались. Как-то вечером соседка не без злорадства сообщила мне, что приходил участковый Чесноков и пообещал, что если я не приду в райотдел милиции, он взломает мою дверь.
Почему-то вдруг не пришло в конце недели письмо от Андреаса. Каждый раз, проходя мимо почтовых ящиков, я заглядывала внутрь, но кроме рекламных бесплатных газеток там ничего не было. Быть может, письмо затерялось на почте? Мой разум понимал, что все эти мои мысли — лишь нелепая попытка найти какую-то постороннюю причину. А ведь причина была только одна — Андреас просто не написал письма. И потому оно не пришло.
В последнее время Ева все больше тревожила меня. Она стала плохо есть. Она рвалась на прогулку так, как будто это был для нее вопрос жизни и смерти. Она подолгу сидела где-нибудь вблизи окна и смотрела на небо, на пролетающих птиц, на облака. Она с жадностью и тоской прислушивалась к радостному весеннему щебету воробьев и гомону ворон и галок.
Никто из моих друзей не удивился, что я собралась ехать на сплав со своим ручным волком. В конце концов, все мы были биологами, пусть многие давно не работали по специальности. Но в душе-то мы все равно оставались биологами! Мы отправились в поход дня на два раньше всей основной массы туристов.
Я решила отдаться воле провидения. Если Еве суждено уйти от меня — она уйдет. Пусть она сама выберет между мной и лесом. Я ничего не буду предпринимать специально…
И все-таки на поезд, который уходил из Казани глубокой ночью, набралось уже довольно много туристов. Ночь была привычнее для Евы, и она вела себя спокойнее, чем обычно. Даже в наморднике в ней нельзя уже было заподозрить собаку. " Волк! Волк!» — удивленный, восхищенный или испуганный шепоток расползался вокруг нас. На нас смотрели с глубоким почтением. Но мало кто осмелился подойти и поинтересоваться, действительно ли это настоящий ручной волк. Ева стоически вынесла и тесный плацкартный вагон, и шумную лязгающую дрезину. Наконец, о счастье, все это было позади, и мы стояли, смотрели вслед грохочущей дрезине, и нас окружал лишь тихий, утренний, прекрасный, весенний лес. Веселая зелень сосен и елей, песочные дюны, снег, тускло белеющий в лощинах, сухая прошлогодняя трава, прозрачные лесные лужи и множество подснежников, словно сиреневой дымкой покрывавших поляны и опушки. Мы сидели на рюкзаках, ошалевшие от тишины, от сладкого душистого воздуха. На этот раз нас было совсем немного — двое на байдарке и четверо на катамаран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Незаметно пролетел январь, да и февраль уж перевалил за свою половину. Весна еще только слабо брезжила впереди, но уже ощущалась во всем. Днем, когда солнце заливало землю ярко и весело, я ловила себя на мысли, что мне больно видеть это солнце. Ведь Ева не видит его, не бегает и не резвится в снегу… Как весело и хорошо нам было раньше! А теперь мы вынуждены ждать ночи и выходить крадучись, как воры.
Андреас сказал мне, что хочет приехать к нам на восьмое марта. Я отправила ему приглашение и считала дни до нашей встречи. Одно и то же представлялось мне — утро, вокзал, московский поезд, прибывающий всегда под сайдашевский марш. Проводница мрачно и устало отворяет дверь вагона, и там, в проеме, появляется Андреас. А дальше… дальше было лишь одно сплошное ослепительное счастье… Письма Андреаса были как наркотик. Я перечитывала их по нескольку раз, и мне казалось, слышала его голос, видела его лицо, его улыбку.
Однажды он написал, что любит меня, и что хотел бы, чтобы мы были вместе — он, я и Руслан.
Теперь мне казалось, что ничто уже не разлучит нас.
Обычно он звонил мне по воскресеньям. Как-то раз, уже в начале марта, он почему-то не позвонил. Конечно, у человека может быть тысяча причин, по которым позвонить именно в этот час было невозможно. В конце концов, ведь он мог и заболеть. Но когда прошел назначенный час, мне показалось, что весь мой мир рушится. Я металась по квартире как в клетке. Мне хотелось выть. Самой себе я напоминала мою волчицу. Я просто сходила с ума. Не выдержав больше этой пытки, я позвонила ему сама. Приветливый автоответчик голосом Андреаса просил оставить сообщение и желал всего наилучшего.
Он позвонил лишь дня через два и сказал, что увы, приехать сейчас не сможет. На него свалилась какая-то неожиданная работа, это было очень важно для его карьеры. И он вновь нежно повторил, что любит меня.
Я же представила, что если бы я собиралась к любимому мужчине и уже был куплен билет, то никакие революции на моей работе не могли бы меня остановить. Я бы без всяких колебаний скорее потеряла бы свою работу, чем отказалась от встречи с любимым.
Однако же, Андреас был не мною, а самим собой. Наверное, у них в Германии это было в порядке вещей.
Казалось, ничто еще не предвещало катастрофы. По-прежнему приходили его ласковые письма. Только звонить он стал немного реже. Но то ослепительное чувство счастья ушло и больше не возвращалось. Как волчица, каким-то шестым неведомым чувством я ощущала, что я теряю Андреаса навсегда. Я знала, что больше никогда не увижу его. Иногда, возвратившись глубокой ночью с прогулки, я плакала.
Мы чем-то были похожи с Евой. Так же, как и она, я была одинока. Так же, как и она, ощущала себя чужой среди этой суетной равнодушной жизни, и тем более чужой — для той Германии, которая обликом Андреаса улыбнулась мне чарующе и влекуще, и теперь таяла, таяла, как утренний туман. Так же, как и Ева, потерявшая Чела, я теперь теряла своего Андреаса.
XII. ЮШУТ, ЖЕЛТАЯ РЕКА
Еще в студенческие годы образовалась наша веселая туристическая кампания. Каждый год на первое мая мы уходили в марийские леса сплавляться по лесным речкам — Кокшаге, Илети или Юшуту. Порой мы ходили в «марийку» не только на первое мая, но и в ноябрьские праздники. Ночной йошкар-олинский поезд, байдарки, гитары, рюкзаки с тяжеленным катамараном, предрассветная высадка на станции Илеть и потом еще двухчасовая поездка по узкоколейке в самую глубь леса на дрезине — из года в год все это повторялось с небольшой разницей, но нам совершенно не надоедало.
Теперь, через столько лет, обремененные семьями, малыми детьми, проблемами на работе, мы уже не ходили в «марийку» так часто. А я вообще после окончания университета так ни разу и не выбралась. Но основной костяк нашей компании сохранился, и они продолжали с завидным упорством каждые майские праздники сплавляться по Юшуту или Кокшаге. Каждый год, в апреле мне звонил мой однокурсник Серега Федоров и без особой надежды предлагал мне пойти на сплав. Он уже привык к тому, что я всегда отказывалась.
И вот в середине апреля Серега как всегда позвонил мне. Каково же было его удивление, когда я сказала, что хочу пойти в поход.
А тучи над нами все сгущались. Как-то вечером соседка не без злорадства сообщила мне, что приходил участковый Чесноков и пообещал, что если я не приду в райотдел милиции, он взломает мою дверь.
Почему-то вдруг не пришло в конце недели письмо от Андреаса. Каждый раз, проходя мимо почтовых ящиков, я заглядывала внутрь, но кроме рекламных бесплатных газеток там ничего не было. Быть может, письмо затерялось на почте? Мой разум понимал, что все эти мои мысли — лишь нелепая попытка найти какую-то постороннюю причину. А ведь причина была только одна — Андреас просто не написал письма. И потому оно не пришло.
В последнее время Ева все больше тревожила меня. Она стала плохо есть. Она рвалась на прогулку так, как будто это был для нее вопрос жизни и смерти. Она подолгу сидела где-нибудь вблизи окна и смотрела на небо, на пролетающих птиц, на облака. Она с жадностью и тоской прислушивалась к радостному весеннему щебету воробьев и гомону ворон и галок.
Никто из моих друзей не удивился, что я собралась ехать на сплав со своим ручным волком. В конце концов, все мы были биологами, пусть многие давно не работали по специальности. Но в душе-то мы все равно оставались биологами! Мы отправились в поход дня на два раньше всей основной массы туристов.
Я решила отдаться воле провидения. Если Еве суждено уйти от меня — она уйдет. Пусть она сама выберет между мной и лесом. Я ничего не буду предпринимать специально…
И все-таки на поезд, который уходил из Казани глубокой ночью, набралось уже довольно много туристов. Ночь была привычнее для Евы, и она вела себя спокойнее, чем обычно. Даже в наморднике в ней нельзя уже было заподозрить собаку. " Волк! Волк!» — удивленный, восхищенный или испуганный шепоток расползался вокруг нас. На нас смотрели с глубоким почтением. Но мало кто осмелился подойти и поинтересоваться, действительно ли это настоящий ручной волк. Ева стоически вынесла и тесный плацкартный вагон, и шумную лязгающую дрезину. Наконец, о счастье, все это было позади, и мы стояли, смотрели вслед грохочущей дрезине, и нас окружал лишь тихий, утренний, прекрасный, весенний лес. Веселая зелень сосен и елей, песочные дюны, снег, тускло белеющий в лощинах, сухая прошлогодняя трава, прозрачные лесные лужи и множество подснежников, словно сиреневой дымкой покрывавших поляны и опушки. Мы сидели на рюкзаках, ошалевшие от тишины, от сладкого душистого воздуха. На этот раз нас было совсем немного — двое на байдарке и четверо на катамаран.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27