Присев на корточки у аппарата, он начал двигать
рукоятки, нажимать на кнопки; вскоре комнату заполнил нежный певучий гул.
Вдруг на лице Мольтериса изобразился страх; он приблизил глаза к одной из
ламп, которая, в отличие от других, оставалась темной. Он слегка щелкнул
ее пальцами, а увидев, что ничего не изменилось, порывисто выворачивая
карманы, отыскал отвертку, кусок провода, какие-то металлические щипцы и,
опустившись перед аппаратом на колени, принялся лихорадочно, хотя и с
величайшей осторожностью, копаться в его внутренностях. Ослепшая лампа
неожиданно заполнилась розовым свечением. Мольтерис, который, казалось,
забыл где находится, с глубоким выдохом удовлетворения сунул инструменты в
карман, встал и сказал совершенно спокойно, так, как говорят "сегодня я ел
хлеб с маслом":
- Тихий, это - машина времени.
Я не ответил. Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, насколько
щекотливо и трудно было мое положение. Изобретатели подобного рода,
которые придумали эликсир вечной жизни, электронный предсказатель будущего
или, как в этом случае, машину времени, сталкиваются с величайшим
недоверием всех, кого пробуют посвятить в свою тайну. Психика их
болезненна, у них много душевных царапин, они боятся других людей и
одновременно презирают их, ибо знают, что обречены на их помощь; понимая
это, я должен был соблюдать в такие минуты необычайную осторожность.
Впрочем, что бы я ни сделал, все было бы плохо воспринято. Изобретателя,
который ищет помощи, толкает на это отчаяние, а не надежда, и ожидает он
не благожелательности, а насмешек. Впрочем, благожелательность - этому его
научил опыт - является только введением, за которым, как правило,
начинается пренебрежение, скрытое за уговорами, ибо, разумеется, его уже
не раз и не два пробовали отговорить от этой идеи. Если б я сказал: "Ах,
это необыкновенно, вы действительно изобрели машину времени?" - он,
возможно, бросился бы на меня с кулаками. То, что я молчал, озадачило его.
- Да, - сказал он, вызывающе сунув руки в карманы, это машина
времени. Машина для путешествий во времени, понимаете?!
Я кивнул головой, стараясь, чтобы это не выглядело преувеличенно.
Его натиск разбился о пустоту, он растерялся и мгновенье стоял с
весьма неумной миной. Лицо его было даже не старым, просто усталым,
немыслимо измученным - налитые кровью глаза свидетельствовали о
бесчисленных бессонных ночах, веки у него были припухшие, щетина, сбритая
для такого случая, осталась около ушей и под нижней губой, указывая на то,
что брился он быстро и нетерпеливо, говорил об этом и черный кружок
пластыря на щеке.
- Вы ведь не физик, а?
- Нет.
- Тем лучше. Если б вы были физик, то не поверили бы мне, даже после
того, что увидите собственными глазами, ибо это, - он показал на аппарат,
который все еще тихонько мурлыкал, словно дремлющий кот (лампы его бросали
на стену розоватый отблеск), - могло появиться лишь после того, как я
начисто отбросил нагромождение идиотизмов, которые они считают сегодня
физикой. Есть у вас какая-нибудь вещь, с которой вы могли бы без сожаления
расстаться?
- Может, найду, - ответил я. Что это должно быть?
- Все равно. Камень, книжка, металлический предмет, лишь бы ничего
радиоактивного. Ни следа радиоактивности, это важно. Это могло бы привести
к катастрофе.
Он еще продолжал говорить, когда я встал и направился к письменному
столу. Как вы знаете, я педант и для любой мелочи у меня есть постоянное
место, а уж особое значение придаю я сохранению порядка в библиотеке; тем
больше поразило меня событие, которое произошло накануне: я работал за
письменным столом с самого завтрака, то есть с раннего утра, над
введением, которое доставило мне много хлопот, и, подняв на мгновение
голову от разложенных по всему столу бумаг, заметил в углу, у книжных
полок темно-малиновую книжку формата in octavo <в восьмую долю - лат.;
имеется в виду печатный лист>; она лежала на полу, словно ее кто-то там
бросил.
Я встал и поднял ее. Я узнал обложку: это был оттиск статьи из
ежеквартального журнала по космической медицине дипломная работа одного из
моих довольно далеких знакомых... Я не понимал, каким образом она
оказалась на полу. Правда, принимаясь за работу, я был погружен в свои
мысли и не озирался особенно по сторонам, но мог бы поклясться, что когда
я входил в комнату, на полу у стены ничего не лежало; это немедленно
обратило бы мое внимание. Наконец, я все же счел, что углубился в мысли
более обычного, поэтому на время перестал воспринимать окружающее - и лишь
когда концентрация моей сосредоточенности уменьшилась, я ничего не
видевшими до тех пор глазами заметил книгу на полу. Иначе нельзя было
объяснить этот факт. Я поставил книгу на полку и забыл обо всем, но
сейчас, после слов пришельца, малиновый корешок этой совершенно ненужной
мне работы словно сам полез мне в руки, и я без слова подал ее Мольтерису.
Он взял ее, взвесил на ладони, даже не глядя на название, поднял
черный колпак в центре аппарата и сказал:
- Пожалуйста, подойдите сюда...
Я стал рядом с ним. Он опустился на колени, покрутил круглую
рукоятку, похожую на регулятор громкости у радиоприемника, и нажал
вогнутую белую кнопку рядом с ней. Все лампы в комнате померкли; из
розетки, куда была вставлена вилка провода от аппарата, вылетела с
характерным пронзительным треском голуба искра, но больше ничего не
произошло.
Я подумал, что сейчас он пережжет мне все предохранители, а он
произнес хрипло:
- Внимание!
Мольтерис вложил книгу внутрь аппарата так, что она легла плашмя, и
нажал выступавшую сбоку маленькую черную рукоятку. Свет ламп снова стал
прежним, и одновременно с этим темный томик в картонном переплете на дне
аппарата потускнел. На долю секунды он стал прозрачным, мне показалось,
что сквозь обложку я вижу бледные контуры страниц и сливающиеся строчки
печатного текста, но в следующий миг книга расплылась, исчезла, и я видел
лишь пустое, черное оксидированное дно аппарата.
- Переместилась во времени, - сказал Мольтерис, не глядя на меня. Он
грузно поднялся с пола. На его лбу поблескивали мелкие, как булавочные
головки, капельки пота. - Или, если хотите, - омолодилась...
- На сколько? - спросил я.
От деловитости этого вопроса его лицо несколько посветлело. Левая,
меньшая, словно высохшая сторона - она была и немного темнее, как я
заметил вблизи - дрогнула.
- Примерно на сутки, - ответил он.
1 2 3 4
рукоятки, нажимать на кнопки; вскоре комнату заполнил нежный певучий гул.
Вдруг на лице Мольтериса изобразился страх; он приблизил глаза к одной из
ламп, которая, в отличие от других, оставалась темной. Он слегка щелкнул
ее пальцами, а увидев, что ничего не изменилось, порывисто выворачивая
карманы, отыскал отвертку, кусок провода, какие-то металлические щипцы и,
опустившись перед аппаратом на колени, принялся лихорадочно, хотя и с
величайшей осторожностью, копаться в его внутренностях. Ослепшая лампа
неожиданно заполнилась розовым свечением. Мольтерис, который, казалось,
забыл где находится, с глубоким выдохом удовлетворения сунул инструменты в
карман, встал и сказал совершенно спокойно, так, как говорят "сегодня я ел
хлеб с маслом":
- Тихий, это - машина времени.
Я не ответил. Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, насколько
щекотливо и трудно было мое положение. Изобретатели подобного рода,
которые придумали эликсир вечной жизни, электронный предсказатель будущего
или, как в этом случае, машину времени, сталкиваются с величайшим
недоверием всех, кого пробуют посвятить в свою тайну. Психика их
болезненна, у них много душевных царапин, они боятся других людей и
одновременно презирают их, ибо знают, что обречены на их помощь; понимая
это, я должен был соблюдать в такие минуты необычайную осторожность.
Впрочем, что бы я ни сделал, все было бы плохо воспринято. Изобретателя,
который ищет помощи, толкает на это отчаяние, а не надежда, и ожидает он
не благожелательности, а насмешек. Впрочем, благожелательность - этому его
научил опыт - является только введением, за которым, как правило,
начинается пренебрежение, скрытое за уговорами, ибо, разумеется, его уже
не раз и не два пробовали отговорить от этой идеи. Если б я сказал: "Ах,
это необыкновенно, вы действительно изобрели машину времени?" - он,
возможно, бросился бы на меня с кулаками. То, что я молчал, озадачило его.
- Да, - сказал он, вызывающе сунув руки в карманы, это машина
времени. Машина для путешествий во времени, понимаете?!
Я кивнул головой, стараясь, чтобы это не выглядело преувеличенно.
Его натиск разбился о пустоту, он растерялся и мгновенье стоял с
весьма неумной миной. Лицо его было даже не старым, просто усталым,
немыслимо измученным - налитые кровью глаза свидетельствовали о
бесчисленных бессонных ночах, веки у него были припухшие, щетина, сбритая
для такого случая, осталась около ушей и под нижней губой, указывая на то,
что брился он быстро и нетерпеливо, говорил об этом и черный кружок
пластыря на щеке.
- Вы ведь не физик, а?
- Нет.
- Тем лучше. Если б вы были физик, то не поверили бы мне, даже после
того, что увидите собственными глазами, ибо это, - он показал на аппарат,
который все еще тихонько мурлыкал, словно дремлющий кот (лампы его бросали
на стену розоватый отблеск), - могло появиться лишь после того, как я
начисто отбросил нагромождение идиотизмов, которые они считают сегодня
физикой. Есть у вас какая-нибудь вещь, с которой вы могли бы без сожаления
расстаться?
- Может, найду, - ответил я. Что это должно быть?
- Все равно. Камень, книжка, металлический предмет, лишь бы ничего
радиоактивного. Ни следа радиоактивности, это важно. Это могло бы привести
к катастрофе.
Он еще продолжал говорить, когда я встал и направился к письменному
столу. Как вы знаете, я педант и для любой мелочи у меня есть постоянное
место, а уж особое значение придаю я сохранению порядка в библиотеке; тем
больше поразило меня событие, которое произошло накануне: я работал за
письменным столом с самого завтрака, то есть с раннего утра, над
введением, которое доставило мне много хлопот, и, подняв на мгновение
голову от разложенных по всему столу бумаг, заметил в углу, у книжных
полок темно-малиновую книжку формата in octavo <в восьмую долю - лат.;
имеется в виду печатный лист>; она лежала на полу, словно ее кто-то там
бросил.
Я встал и поднял ее. Я узнал обложку: это был оттиск статьи из
ежеквартального журнала по космической медицине дипломная работа одного из
моих довольно далеких знакомых... Я не понимал, каким образом она
оказалась на полу. Правда, принимаясь за работу, я был погружен в свои
мысли и не озирался особенно по сторонам, но мог бы поклясться, что когда
я входил в комнату, на полу у стены ничего не лежало; это немедленно
обратило бы мое внимание. Наконец, я все же счел, что углубился в мысли
более обычного, поэтому на время перестал воспринимать окружающее - и лишь
когда концентрация моей сосредоточенности уменьшилась, я ничего не
видевшими до тех пор глазами заметил книгу на полу. Иначе нельзя было
объяснить этот факт. Я поставил книгу на полку и забыл обо всем, но
сейчас, после слов пришельца, малиновый корешок этой совершенно ненужной
мне работы словно сам полез мне в руки, и я без слова подал ее Мольтерису.
Он взял ее, взвесил на ладони, даже не глядя на название, поднял
черный колпак в центре аппарата и сказал:
- Пожалуйста, подойдите сюда...
Я стал рядом с ним. Он опустился на колени, покрутил круглую
рукоятку, похожую на регулятор громкости у радиоприемника, и нажал
вогнутую белую кнопку рядом с ней. Все лампы в комнате померкли; из
розетки, куда была вставлена вилка провода от аппарата, вылетела с
характерным пронзительным треском голуба искра, но больше ничего не
произошло.
Я подумал, что сейчас он пережжет мне все предохранители, а он
произнес хрипло:
- Внимание!
Мольтерис вложил книгу внутрь аппарата так, что она легла плашмя, и
нажал выступавшую сбоку маленькую черную рукоятку. Свет ламп снова стал
прежним, и одновременно с этим темный томик в картонном переплете на дне
аппарата потускнел. На долю секунды он стал прозрачным, мне показалось,
что сквозь обложку я вижу бледные контуры страниц и сливающиеся строчки
печатного текста, но в следующий миг книга расплылась, исчезла, и я видел
лишь пустое, черное оксидированное дно аппарата.
- Переместилась во времени, - сказал Мольтерис, не глядя на меня. Он
грузно поднялся с пола. На его лбу поблескивали мелкие, как булавочные
головки, капельки пота. - Или, если хотите, - омолодилась...
- На сколько? - спросил я.
От деловитости этого вопроса его лицо несколько посветлело. Левая,
меньшая, словно высохшая сторона - она была и немного темнее, как я
заметил вблизи - дрогнула.
- Примерно на сутки, - ответил он.
1 2 3 4