Инструкция на этот счет проста: выстрел в голову и
кремация трупа (поскольку иногда превращение продолжается и
после смерти). Да, лагерь - не слишком подходящее место для
фурбализации. Муравью оставалось жить совсем недолго. Что я мог
сделать?
За обедом и ужином я отдал ему свой паек. Муравей слопал
все за милую душу, даже не удивившись. Болезнь уже начала
действовать на психику. А потом меня отловил Борода и зашептал
тревожным шепотом в ухо:
- Колись, Рабинович, что с Муравьем?
- То самое. Фурбл.
- ... твою мать! - воскликнул наш лидер. - Накаркали! Что
делать будем, морда ученая?
- Не знаю.
- Ты хоть ему сказал?
- Нет. Будет только хуже.
- Да уж, ...
Мы задумались.
- Бежать надо, - сказал вдруг Борода.
- Куда?
- На кудыкину гору! Подальше отседова. В лесу схоронитесь,
вдвоем не пропадете.
- Вдвоем - со мной, что ли?!
- Один Муравей не справится. А ты вроде мужик крепкий, и в
делах этих нелюдских сечешь.
- Ну, спасибо! Чего бы тогда всем вместе ноги не сделать?
- Извини, браток, - похлопал меня по плечу Борода. - Я
здесь останусь. Мне лагерь - как дом родной... А побег я вам
сделаю - как огурчик! Завтра вечером, понял? И дай Бог, чтоб про
Муравья никто, кроме нас, не допер...
Он оставил меня в самых растрепанных чувствах.
С одной стороны, побег для зэка - дело самое натуральное,
вполне в духе блатной романтики. Так можно и авторитет
заработать. С другой стороны, я слабо представлял себе вольную
жизнь в бегах. Я никогда не жил так. В лагере хоть кормят...
Внезапно вся моя жизнь, весь наш мир показались мне одним
большим лагерем. И неважно, как фамилия Первого и каковы повадки
Второго. Все мы за пайку хлеба продали душу дьяволу, имя
которому - государство.
Но судьба вновь дает мне шанс: спасти жизнь человеческую -
и разорвать подписанный кровью договор. Когда-то я такой шанс
упустил. Что будет теперь?
Ночью меня мучили кошмары. Всколыхнулись воспоминания из
прошлой жизни. И не был я больше зэком номер такой-то по кличке
Рабинович, а был я Сергеем Аркадьевичем Рябининым, доктором
медицинских наук, старшим научным сотрудником лаборатории "Ф".
То, что изучать фурблов опасно, я знал с самого начала. И
убеждал себя, что готов на подвиг ради советской науки. Но лишь
впоследствии понял, что опасно по-настоящему, - знание, идущее в
разрез со стереотипами. Знание, разрушающее легенды о злобных
монстрах из передовицы "Правды". Нет, слишком много в них было
человеческого, в искалеченных душах и нечеловеческих телах...
На первый взгляд Алиса была классической русалкой. Правда,
хвост у нее был не рыбий, а дельфиний, да и волос, которые можно
было бы расчесывать, сидя на прибрежных скалях, не имелось в
наличии. Но разве это главное?
О ее человеческой ипостаси я знал очень мало - из сухих
строк досье, присланного Конторой. Алиса Камышова, дочь врага
народа Камышова (узбекский шпион и диверсант), сама враг народа,
входила в антисоветский молодежный кружок (читали Солженицына и
Кабакова, пели Высоцкого и Цоя), во время следствия заболела
фурблом, передана Институту для экспериментальных исследований.
Мне никогда не забыть этот кошмар - мерное гудение мотора,
опускающего клетку в бассейн, и нечеловеческий визг, доносящийся
изнутри. Она билась о прутья, глодала их зубами, а сама уже
начала извергать потоки клейковины - не менее прочной в воде,
чем на воздухе. Эти минуты мне показались вечностью.
Конечно, она должна была ненавидеть нас. Мы заслужили это.
Но по дьявольской прихоти Природы ненависть обернулась любовью -
и прежде всего ко мне, главному ее мучителю. Возможно, прав был
покойный академик Раппопорт (враг народа, вредитель и жидомасон)
- фурблы приспосабливаются к окружающей среде. А чтобы выжить в
нашей советской действительности, надо стать либо совершенным
чудовищем, либо совершенной жертвой. Алиса склонялась ко второму
варианту.
Я ставил над ней эксперименты, о которых вам лучше не
знать. "Потерпи, - говорил я. - Будет совсем не больно." Она
улыбалась в ответ. А было больно. И очень больно. Нечеловечески
больно. Иногда мне хотелось, чтобы она умерла и этот кошмар
прекратился. Но она жила. И я писал в отчетах о невероятных
способностях фурблов к регенерации.
В свободное время мы часто переглядывались через стекло, и
время от времени я, не в силах побороть искушение, входил в ее
маленький мирок, залезал в бассейн, и мы с упоением занимались
тем, что многие называют любовью.
Я тешил себя пошлой мыслью, что невероятное наслаждение,
испытываемое Алисой при наших свиданиях (благодаря особенностям
ее физиологии), хоть как-то искупает мою вину.
Но всему приходит конец. Директора Института разоблачили
как эстонского националиста и агента ЦРУ, и в нашем учреждении
началась большая чистка. Словно из прорвавшейся канализации
хлынули доносы. Советские ученые шли в ногу с эпохой!
Однажды меня вызвали на ковер. В кабинете директора наряду
с его бывшим заместителем, дорвавшимся наконец до власти,
молчаливо присутствовали двое в штатском из Конторы. В том, кто
здесь режиссер, не было никаких сомнений.
- Ты что же это, ..., - кричал на меня, брызгая слюной,
новый директор, - змею на груди пригрел? С фурблихой спутался?!
Родину советскую на ... променял!
Меня даже не уволили. Я ходил по коридорам Института, и
люди шарахались от меня как от чумного. К Алисе больше не
пускали. А через несколько дней я увидел ее изуродованный труп
на свалке. Рядом стояли двое Конторских и разговаривали:
- Ну что, успел попользоваться?
- Ага. Страстная была, стерва.
Не помня себя, я бросился на них...
Ночь взорвалась хаосом звуков и огней. Возвращаясь из
кошмара снов в кошмар реальности, я не сразу смог отличить одно
от другого.
- Что происходит?
- А ... его знает!
Треск автоматных очередей, дикие крики и ругань, гаснущие в
огненных искрах прожектора, мятущиеся тени, топот ног... Побег?
Восстание? Война? Нет! Из темноты раздавался многоголосый вой -
и я узнал эти звуки, не человеческие и не звериные. Кому, как не
мне, знать их? Разве не этот вой разносился по подземным этажам
Института, напоминая закоренелым атеистам о вечных муках Ада? Но
тогда в этих звуках были боль и страдание, а сейчас - торжество
и ярость.
Фурбл вошел в наш барак и остановился, принюхиваясь. Густая
шерсть серебрилась в лучах Луны, глаза светились зеленым огнем,
над головой торчали два выроста - уши? рога? а может, щупальца?
Мне он сразу напомнил Анубиса, египетского бога смерти.
1 2 3