И за это время люди не проронили ни слова. Даже не двигались. И вдруг телефонный звонок.
- Вы знаете, что сказала пехота? - Сбытов смеется. - Вы, говорят, белены объелись. Писанко тоже смеется. Спрашивает:
- Кого же имеют в виду: вас или нас?
- Нас, летчиков.
Фактически Сбытов еще ничего не сказал. Но и командир полка, и Рубцов, и Томилин, и все, кто находится здесь, на командном пункте, поняли, что он уже принял решение. И решение это бесповоротно. Оно звучало и в том, как он говорил и как он смеялся, обратив в безобидную шутку не особенно лестную фразу насчет белены...
- Будем бить, - говорит командир полка. - Или влипнем в историю, или попадем в нее.
- Не влипнем, - говорит генерал. - Бейте! Вылетайте полком. Поднимайте максимальное число самолетов!
Пришел! Пришел и на нашу улицу праздник. Мы идем штурмовать отступающих немцев. Как долго мы ждали этого дня! Дождались. Вижу, как "Чайки" звеньями, одно за другим, пикируют, бросают бомбы, "эрэсы". На земле мельтешат всплески огня, расстилается дым.
А мы прикрываем их, барражируем над полем боя, наблюдаем за воздухом. И конечно, небезучастно относимся к снующим неподалеку от нас "мессершмиттам". Мы зорко следим за ними, не даем приближаться к "Чайкам". Временами они подходят довольно близко, и мы идем им навстречу. Не дожидаясь, пока прояснятся наши намерения, вражеские истребители уносятся прочь, мелькнув в развороте крестатыми крыльями.
- Боятся, - комментирует Ганя.
- Еще бы, - неторопливо подтверждает Томилин, - чувствуют с кем дело имеют...
Ганя молчит, вероятно, ругая себя за случайное оброненное слово. Несколько дней назад, сопровождая штурмовиков на боевое задание, мы обнаружили "юнкерс". Это был разведчик. Не видя нас, он шел на параллельном курсе справа, не далее трех километров. Ганя не выдержал:
- Разрешите сбить, - бойко попросил он Томилина.
- Разрешаю, - согласился комэск.
Классическим разворотом Ганя отвалил от общего строя, пошел, разгоняя скорость. Мы наблюдали, как легким маневром он вышел в заднюю полусферу разведчика... "Немцу капут, - подумалось мне, - сейчас загорится или просто плюхнется в лес". Однако все получилось иначе. "Юнкере" неторопливо пошел к облакам, а Ганя - домой.
- Разбита маслосистема, - долбжил он дрожащим от стыда и ярости голосом. И едва дотянул до Центрального аэродрома.
Рубцов в течение нескольких дней буквально изводил Хозяинова. "Разрешите сбить!" - кричал он, довольно удачно копируя Ганю, и, растопырив руки, как крылья, по-ястребиному кидался на кого-нибудь из товарищей и сразу отскакивал, мастерски изображая получившего пинок человека.
- Артист, - безобидно улыбался Ганя. Но все же не выдержал, вспылил и чуть не разругался с Сергеем.
Более четверти века спустя после того полета Николай Александрович Сбытов (генерал-лейтенант авиации, начальник кафедры академии Генерального штаба, профессор) рассказал мне о дальнейших перипетиях дня - 5 декабря сорок первого года. Об этом мы, рядовые пилоты, тогда не знали, да и знать не могли.
После нашего первого вылета Сбытов позвонил командиру 6-го авиакорпуса генерал-майору авиации Климову: что вы, мол, выжидаете, надо бить фашистов. Климов ответил:
- Произведу доразведку, тогда и ударим. - И выслал разведчиков на самолете Пе-2.
Возвратившись, экипаж доложил: "Отход противника не обнаружен". Сбытов позвонил нашему командиру полка. Тот, конечно, забеспокоился, но крепко стоял на своем:
- Странно. Я ведь сам наблюдал. Прежде, чем разрешить атаку, первым вышел на цель, первым ударил. Пусть уточнят, может, разведчик и не был в этом районе...
И верно, разведчик туда не дошел. Мы нанесли повторный удар, и Сбытов опять позвонил в авиакорпус. Снова на разведку вышел Пе-2, правда, уже другой. А 6 декабря с утра на фашистов обрушилась вся авиация. И удары ее слились с ударами войск. Кончилось нечеловеческое напряжение армии, стоящей на защите Москвы. Напряженное ожидание дня, когда будет дана команда "Вперед!" И вот приказ дан, солдаты поднялись, пошли. Местами враг даже не сопротивляется, поспешно оставляет населенные пункты. Даже поджигатели действуют не так, как раньше: запалят два-три дома с соломенной крышей - и бегут, боясь отстать от своих.
В районе, откуда враг начал отход, огромное кладбище немецкой техники. Это наша работа: артиллеристов, танкистов, летчиков штурмовой, бомбардировочной, истребительной авиации. На темном снегу чернеют остовы сгоревших немецких танков, бронемашин, силуэты разбитых пушек, безнадежно и тупо упершихся в землю навсегда онемевшими жерлами, валяются сброшенные в кюветы грузовики, застыли на дорогах легковушки с панически распахнутыми дверцами...
Вчера еще это было войной, вчера еще это двигалось, гремело, стреляло и убивало, а теперь валяется как хлам, ненужный, никчемный...
Брошена в глубоком снегу и совершенно исправная техника. То ли горючего нет, то ли застряла. Немцы бегут, бросая все, что мешает им отступать. Проходя бреющим, мы видели мертвых солдат на мертвых машинах... Пришло, наконец, возмездие. Страшное, но справедливое.
Победа! Первая победа, одержанная советским народом над гитлеровской армией, армией смерти и опустошения. И в эту победу внес достойную лепту и наш полк: летчики, техники, механики, младшие авиационные специалисты. Мои боевые товарищи.
Все собрались на митинг. Выступает батальонный комиссар Киселев.
- Товарищи! Военный совет Западного фронта в своем обращении к нам, красноармейцам, командирам, политработникам пишет:
"Наши войска от обороны перешли к наступлению. Несколько дней тому назад на Южном фронте разбита фашистская армия Клейста. Теперь войска нашего фронта под Тулой громят танковую армию Гудериана...
В результате наступления на северном участке нашего фронта нашими войсками захвачены обратно Рогачев, Ольгово, Красная Поляна, десятки других населенных пунктов, и идут бои в Клину и за Солнечногорск. Многие дивизии противника окружены. Фашистские войска, направленные Гитлером для удара на Москву, дезорганизованы и отходят, оставляя на поле боя танки, орудия, автомашины, тысячи убитых, раненых и обмороженных.
Разгром немецких войск под Москвой - начало окончательного разгрома и уничтожения немецко-фашистской сволочи. Этот разгром начался! Мы должны его довершить!"
Перед строем стоит командир полка. Как обычно, в реглане, унтах. Необычна лишь серая шапка-ушанка - новая форма.
Синяя шинель и серая шапка - это, конечно, плохое сочетание, поэтому шапки носят пока только два человека в авиачасти - подполковник Писанко и я. Но по разным причинам: командиру надо показать пример подчиненным, а мне нечего больше надеть.
Несколько дней назад мы "покрутились" с группой Ме-109, и шлем-буденовку, находившийся в заднем отсеке кабины - за бронеспинкой, - вырвало воздушной струёй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
- Вы знаете, что сказала пехота? - Сбытов смеется. - Вы, говорят, белены объелись. Писанко тоже смеется. Спрашивает:
- Кого же имеют в виду: вас или нас?
- Нас, летчиков.
Фактически Сбытов еще ничего не сказал. Но и командир полка, и Рубцов, и Томилин, и все, кто находится здесь, на командном пункте, поняли, что он уже принял решение. И решение это бесповоротно. Оно звучало и в том, как он говорил и как он смеялся, обратив в безобидную шутку не особенно лестную фразу насчет белены...
- Будем бить, - говорит командир полка. - Или влипнем в историю, или попадем в нее.
- Не влипнем, - говорит генерал. - Бейте! Вылетайте полком. Поднимайте максимальное число самолетов!
Пришел! Пришел и на нашу улицу праздник. Мы идем штурмовать отступающих немцев. Как долго мы ждали этого дня! Дождались. Вижу, как "Чайки" звеньями, одно за другим, пикируют, бросают бомбы, "эрэсы". На земле мельтешат всплески огня, расстилается дым.
А мы прикрываем их, барражируем над полем боя, наблюдаем за воздухом. И конечно, небезучастно относимся к снующим неподалеку от нас "мессершмиттам". Мы зорко следим за ними, не даем приближаться к "Чайкам". Временами они подходят довольно близко, и мы идем им навстречу. Не дожидаясь, пока прояснятся наши намерения, вражеские истребители уносятся прочь, мелькнув в развороте крестатыми крыльями.
- Боятся, - комментирует Ганя.
- Еще бы, - неторопливо подтверждает Томилин, - чувствуют с кем дело имеют...
Ганя молчит, вероятно, ругая себя за случайное оброненное слово. Несколько дней назад, сопровождая штурмовиков на боевое задание, мы обнаружили "юнкерс". Это был разведчик. Не видя нас, он шел на параллельном курсе справа, не далее трех километров. Ганя не выдержал:
- Разрешите сбить, - бойко попросил он Томилина.
- Разрешаю, - согласился комэск.
Классическим разворотом Ганя отвалил от общего строя, пошел, разгоняя скорость. Мы наблюдали, как легким маневром он вышел в заднюю полусферу разведчика... "Немцу капут, - подумалось мне, - сейчас загорится или просто плюхнется в лес". Однако все получилось иначе. "Юнкере" неторопливо пошел к облакам, а Ганя - домой.
- Разбита маслосистема, - долбжил он дрожащим от стыда и ярости голосом. И едва дотянул до Центрального аэродрома.
Рубцов в течение нескольких дней буквально изводил Хозяинова. "Разрешите сбить!" - кричал он, довольно удачно копируя Ганю, и, растопырив руки, как крылья, по-ястребиному кидался на кого-нибудь из товарищей и сразу отскакивал, мастерски изображая получившего пинок человека.
- Артист, - безобидно улыбался Ганя. Но все же не выдержал, вспылил и чуть не разругался с Сергеем.
Более четверти века спустя после того полета Николай Александрович Сбытов (генерал-лейтенант авиации, начальник кафедры академии Генерального штаба, профессор) рассказал мне о дальнейших перипетиях дня - 5 декабря сорок первого года. Об этом мы, рядовые пилоты, тогда не знали, да и знать не могли.
После нашего первого вылета Сбытов позвонил командиру 6-го авиакорпуса генерал-майору авиации Климову: что вы, мол, выжидаете, надо бить фашистов. Климов ответил:
- Произведу доразведку, тогда и ударим. - И выслал разведчиков на самолете Пе-2.
Возвратившись, экипаж доложил: "Отход противника не обнаружен". Сбытов позвонил нашему командиру полка. Тот, конечно, забеспокоился, но крепко стоял на своем:
- Странно. Я ведь сам наблюдал. Прежде, чем разрешить атаку, первым вышел на цель, первым ударил. Пусть уточнят, может, разведчик и не был в этом районе...
И верно, разведчик туда не дошел. Мы нанесли повторный удар, и Сбытов опять позвонил в авиакорпус. Снова на разведку вышел Пе-2, правда, уже другой. А 6 декабря с утра на фашистов обрушилась вся авиация. И удары ее слились с ударами войск. Кончилось нечеловеческое напряжение армии, стоящей на защите Москвы. Напряженное ожидание дня, когда будет дана команда "Вперед!" И вот приказ дан, солдаты поднялись, пошли. Местами враг даже не сопротивляется, поспешно оставляет населенные пункты. Даже поджигатели действуют не так, как раньше: запалят два-три дома с соломенной крышей - и бегут, боясь отстать от своих.
В районе, откуда враг начал отход, огромное кладбище немецкой техники. Это наша работа: артиллеристов, танкистов, летчиков штурмовой, бомбардировочной, истребительной авиации. На темном снегу чернеют остовы сгоревших немецких танков, бронемашин, силуэты разбитых пушек, безнадежно и тупо упершихся в землю навсегда онемевшими жерлами, валяются сброшенные в кюветы грузовики, застыли на дорогах легковушки с панически распахнутыми дверцами...
Вчера еще это было войной, вчера еще это двигалось, гремело, стреляло и убивало, а теперь валяется как хлам, ненужный, никчемный...
Брошена в глубоком снегу и совершенно исправная техника. То ли горючего нет, то ли застряла. Немцы бегут, бросая все, что мешает им отступать. Проходя бреющим, мы видели мертвых солдат на мертвых машинах... Пришло, наконец, возмездие. Страшное, но справедливое.
Победа! Первая победа, одержанная советским народом над гитлеровской армией, армией смерти и опустошения. И в эту победу внес достойную лепту и наш полк: летчики, техники, механики, младшие авиационные специалисты. Мои боевые товарищи.
Все собрались на митинг. Выступает батальонный комиссар Киселев.
- Товарищи! Военный совет Западного фронта в своем обращении к нам, красноармейцам, командирам, политработникам пишет:
"Наши войска от обороны перешли к наступлению. Несколько дней тому назад на Южном фронте разбита фашистская армия Клейста. Теперь войска нашего фронта под Тулой громят танковую армию Гудериана...
В результате наступления на северном участке нашего фронта нашими войсками захвачены обратно Рогачев, Ольгово, Красная Поляна, десятки других населенных пунктов, и идут бои в Клину и за Солнечногорск. Многие дивизии противника окружены. Фашистские войска, направленные Гитлером для удара на Москву, дезорганизованы и отходят, оставляя на поле боя танки, орудия, автомашины, тысячи убитых, раненых и обмороженных.
Разгром немецких войск под Москвой - начало окончательного разгрома и уничтожения немецко-фашистской сволочи. Этот разгром начался! Мы должны его довершить!"
Перед строем стоит командир полка. Как обычно, в реглане, унтах. Необычна лишь серая шапка-ушанка - новая форма.
Синяя шинель и серая шапка - это, конечно, плохое сочетание, поэтому шапки носят пока только два человека в авиачасти - подполковник Писанко и я. Но по разным причинам: командиру надо показать пример подчиненным, а мне нечего больше надеть.
Несколько дней назад мы "покрутились" с группой Ме-109, и шлем-буденовку, находившийся в заднем отсеке кабины - за бронеспинкой, - вырвало воздушной струёй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55