Нередко видел его и в нашем Замоскворецком районе. А теперь на сессиях познакомился с ним еще ближе. "Всесоюзный староста", как его называли в народе, всегда был доступен, общителен, прост в обращении с людьми. Здороваясь со мной, он обычно спрашивал:
- Как, товарищ Болдин, у вас в полку? Можем надеяться на наших защитников?
- Безусловно, можете, Михаил Иванович.
- Вот и превосходно. Уверенность нам очень нужна.
М. И. Калинин подробно интересовался жизнью полка, бытом красноармейцев и командиров, успехами в боевой учебе, новинками нашего вооружения. Часто расспрашивал о командирах, которых знал лично. Прощаясь, Михаил Иванович всегда говорил:
- Пожалуйста, передайте мой самый теплый привет нашим защитникам.
Запомнились мне и встречи с первым наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. Я много раз слушал его речи, доклады, лекции по вопросам просвещения, культуры, литературы, на международные темы и всегда восхищался его поистине энциклопедическими знаниями, умением свободно и просто разговаривать с любой аудиторией.
Познакомиться с Луначарским мне довелось на одном из спектаклей в театре Мейерхольда. В антракте народный артист Всеволод Эмильевич Мейерхольд, почетный красноармеец нашего полка, представил меня Луначарскому:
- Анатолий Васильевич, это мой командир и, если можно так выразиться, отец красноармейцев Московского полка.
- Будем знакомы, - и Луначарский протянул мне руку. - Должен заметить, товарищ Болдин, семья у вас большая и хорошая. Я наблюдал за игрой ваших красноармейцев на сцене. Способные ребята. От души приветствую столь ревностное отношение к театральному искусству, которое проявляют у вас в полку.
Анатолий Васильевич снял пенсне, протер толстые стекла кусочком замши, снова надел и продолжал:
- Что ни говорите, а искусство расширяет кругозор каждого красноармейца, помогает глубже понимать процессы, происходящие в жизни, прививает культуру. А как это важно для успешного воспитания нашей новой армии!
Мейерхольд попросил прощения и удалился на сцену, а мы с Луначарским остались вдвоем. Он подробно расспрашивал о жизни полка и моей службе в нем, а когда я рассказал о себе и сообщил, что до Москвы жил в Туле, Анатолий Васильевич оживился:
- Тула памятна мне, очень памятна.
- Знаю, Анатолий Васильевич. Туляки часто поминали вас добрым словом.
- Благодарю за такое известие.
Луначарский начал рассказывать о том времени, когда был представителем Реввоенсовета в Тульском укрепленном районе:
- Положение тогда было очень тревожное. На Тулу яростно наступал Деникин, думал захватить ее, а затем взять и Москву. Что говорить, суровое было время, но поистине героическое! Между прочим, превосходная тема для драматургов! А нам как раз нужны пьесы, посвященные тем событиям. Растет молодежь. Необходимо рассказать ей о героях Октября, гражданской войны, о том, как трудовой народ вместе с Владимиром Ильичом Лениным отстаивал Советскую власть. Нужно воспеть Красную Армию. Луначарский глубоко вздохнул и добавил:
- Мечтаю о таких пьесах!
- А чего бы вам, Анатолий Васильевич, самому не написать? Думаю, что у вас получится хорошая пьеса, а наши полковые артисты поставят ее.
- Дорогой товарищ Болдин. Может, действительно когда-нибудь я и наберусь смелости. Но пока что до этого руки не доходят. У нас непочатый край дел по организации народного просвещения.
В тот вечер в театре Мейерхольда мне впервые в жизни пришлось так много нового услышать о театре, драматургии, о роли искусства в жизни человека. В этих вопросах я был малоискушенным. А Луначарский говорил так страстно и так интересно и понятно, что буквально увлек меня, заставил иными глазами смотреть на театр.
- Знаете, Анатолий Васильевич, в нашем полку тоже есть такие горячие любители сцены, которые сами пишут небольшие пьесы, сочиняют разные сценки из жизни Красной Армии, а потом сами же разыгрывают их. И получается как будто неплохо.
Я рассказал Луначарскому, как в нашем полку была ликвидирована неграмотность и малограмотность среди красноармейцев, как велика их тяга к знаниям.
Антракт кончился. Последний акт пьесы я уже смотрел рядом с Луначарским. После спектакля пригласил Анатолия Васильевича посетить Московский стрелковый полк, познакомиться с нашей жизнью и учебой, побывать в клубе и посмотреть наших армейских артистов. Луначарский поблагодарил, сказал, что воспользуется приглашением при первой же возможности, а затем добавил:
- Прошу всегда помнить о театре. Поощряйте самодеятельность. Чего доброго, полк ваш даст театру советских Давыдовых и Орленевых.
Вскоре на очередной сессии ЦИК СССР мы встретились с Анатолием Васильевичем Луначарским уже как старые друзья. Сидя рядом в Большом Кремлевском дворце, мы обменивались мнениями по поводу выступления того или иного оратора. Помню, нагнувшись ко мне, Луначарский тихо спросил:
- Иван Васильевич, нет ли у вас лишнего карандашика?
Достав из кармана запасной карандаш и передавая его Луначарскому, я шутя заметил:
- Странно, наркому просвещения нечем писать.
- Бывает, дорогой, бывает. Наверно, потерял где-нибудь карандаш. Ох, уж эта рассеянность! - Луначарский, улыбнувшись, посмотрел на меня поверх пенсне, погрозил пальцем и добавил: - Подкузьмили. За это я вас наказываю: карандаш оставляю себе...
Жизнь вносит поправки
Я очень любил Московский полк, гордился им и понимал огромную ответственность за него. Может быть, поэтому через некоторое время стал чувствовать неудовлетворенность своей работой, остро ощущать, что жизнь предъявляет повышенные требования, а знаний, приобретенных на "Выстреле", уже не хватает.
Тяжело было сознавать, что с полком придется расставаться, но я уже несколько раз обращался к наркому с просьбой послать меня на учебу. Чаще всего он уклонялся от бесед на эту тему, а однажды, когда, видимо, я изрядно ему надоел, махнул рукой и сказал:
- Ладно, будешь академиком. Через несколько дней получишь приказ.
В ноябре 1925 года я был принят в Академию имени М. В. Фрунзе.
После окончания академии поехал в Воронеж на должность заместителя командира 19-й стрелковой дивизии. А в мае 1930 года меня неожиданно снова вызвали в Москву. На этот раз получил назначение преподавателем в академию.
Никогда не влекла меня педагогическая работа, но отказаться не сумел. Читал тактику, вел групповые занятия, а вечерами сам усиленно занимался, готовясь к лекциям. И все-таки чувствовал, что сижу не в своей колеснице. Я был убежден, что больше пользы принесу на строевой работе.
О моих жалобах стало известно наркому. Он вызвал меня:
- Опять бунтуешь, академик!
- Товарищ нарком, не бунтую, а прошу. Я склонен к строевой работе, меня же упекли в академики!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
- Как, товарищ Болдин, у вас в полку? Можем надеяться на наших защитников?
- Безусловно, можете, Михаил Иванович.
- Вот и превосходно. Уверенность нам очень нужна.
М. И. Калинин подробно интересовался жизнью полка, бытом красноармейцев и командиров, успехами в боевой учебе, новинками нашего вооружения. Часто расспрашивал о командирах, которых знал лично. Прощаясь, Михаил Иванович всегда говорил:
- Пожалуйста, передайте мой самый теплый привет нашим защитникам.
Запомнились мне и встречи с первым наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. Я много раз слушал его речи, доклады, лекции по вопросам просвещения, культуры, литературы, на международные темы и всегда восхищался его поистине энциклопедическими знаниями, умением свободно и просто разговаривать с любой аудиторией.
Познакомиться с Луначарским мне довелось на одном из спектаклей в театре Мейерхольда. В антракте народный артист Всеволод Эмильевич Мейерхольд, почетный красноармеец нашего полка, представил меня Луначарскому:
- Анатолий Васильевич, это мой командир и, если можно так выразиться, отец красноармейцев Московского полка.
- Будем знакомы, - и Луначарский протянул мне руку. - Должен заметить, товарищ Болдин, семья у вас большая и хорошая. Я наблюдал за игрой ваших красноармейцев на сцене. Способные ребята. От души приветствую столь ревностное отношение к театральному искусству, которое проявляют у вас в полку.
Анатолий Васильевич снял пенсне, протер толстые стекла кусочком замши, снова надел и продолжал:
- Что ни говорите, а искусство расширяет кругозор каждого красноармейца, помогает глубже понимать процессы, происходящие в жизни, прививает культуру. А как это важно для успешного воспитания нашей новой армии!
Мейерхольд попросил прощения и удалился на сцену, а мы с Луначарским остались вдвоем. Он подробно расспрашивал о жизни полка и моей службе в нем, а когда я рассказал о себе и сообщил, что до Москвы жил в Туле, Анатолий Васильевич оживился:
- Тула памятна мне, очень памятна.
- Знаю, Анатолий Васильевич. Туляки часто поминали вас добрым словом.
- Благодарю за такое известие.
Луначарский начал рассказывать о том времени, когда был представителем Реввоенсовета в Тульском укрепленном районе:
- Положение тогда было очень тревожное. На Тулу яростно наступал Деникин, думал захватить ее, а затем взять и Москву. Что говорить, суровое было время, но поистине героическое! Между прочим, превосходная тема для драматургов! А нам как раз нужны пьесы, посвященные тем событиям. Растет молодежь. Необходимо рассказать ей о героях Октября, гражданской войны, о том, как трудовой народ вместе с Владимиром Ильичом Лениным отстаивал Советскую власть. Нужно воспеть Красную Армию. Луначарский глубоко вздохнул и добавил:
- Мечтаю о таких пьесах!
- А чего бы вам, Анатолий Васильевич, самому не написать? Думаю, что у вас получится хорошая пьеса, а наши полковые артисты поставят ее.
- Дорогой товарищ Болдин. Может, действительно когда-нибудь я и наберусь смелости. Но пока что до этого руки не доходят. У нас непочатый край дел по организации народного просвещения.
В тот вечер в театре Мейерхольда мне впервые в жизни пришлось так много нового услышать о театре, драматургии, о роли искусства в жизни человека. В этих вопросах я был малоискушенным. А Луначарский говорил так страстно и так интересно и понятно, что буквально увлек меня, заставил иными глазами смотреть на театр.
- Знаете, Анатолий Васильевич, в нашем полку тоже есть такие горячие любители сцены, которые сами пишут небольшие пьесы, сочиняют разные сценки из жизни Красной Армии, а потом сами же разыгрывают их. И получается как будто неплохо.
Я рассказал Луначарскому, как в нашем полку была ликвидирована неграмотность и малограмотность среди красноармейцев, как велика их тяга к знаниям.
Антракт кончился. Последний акт пьесы я уже смотрел рядом с Луначарским. После спектакля пригласил Анатолия Васильевича посетить Московский стрелковый полк, познакомиться с нашей жизнью и учебой, побывать в клубе и посмотреть наших армейских артистов. Луначарский поблагодарил, сказал, что воспользуется приглашением при первой же возможности, а затем добавил:
- Прошу всегда помнить о театре. Поощряйте самодеятельность. Чего доброго, полк ваш даст театру советских Давыдовых и Орленевых.
Вскоре на очередной сессии ЦИК СССР мы встретились с Анатолием Васильевичем Луначарским уже как старые друзья. Сидя рядом в Большом Кремлевском дворце, мы обменивались мнениями по поводу выступления того или иного оратора. Помню, нагнувшись ко мне, Луначарский тихо спросил:
- Иван Васильевич, нет ли у вас лишнего карандашика?
Достав из кармана запасной карандаш и передавая его Луначарскому, я шутя заметил:
- Странно, наркому просвещения нечем писать.
- Бывает, дорогой, бывает. Наверно, потерял где-нибудь карандаш. Ох, уж эта рассеянность! - Луначарский, улыбнувшись, посмотрел на меня поверх пенсне, погрозил пальцем и добавил: - Подкузьмили. За это я вас наказываю: карандаш оставляю себе...
Жизнь вносит поправки
Я очень любил Московский полк, гордился им и понимал огромную ответственность за него. Может быть, поэтому через некоторое время стал чувствовать неудовлетворенность своей работой, остро ощущать, что жизнь предъявляет повышенные требования, а знаний, приобретенных на "Выстреле", уже не хватает.
Тяжело было сознавать, что с полком придется расставаться, но я уже несколько раз обращался к наркому с просьбой послать меня на учебу. Чаще всего он уклонялся от бесед на эту тему, а однажды, когда, видимо, я изрядно ему надоел, махнул рукой и сказал:
- Ладно, будешь академиком. Через несколько дней получишь приказ.
В ноябре 1925 года я был принят в Академию имени М. В. Фрунзе.
После окончания академии поехал в Воронеж на должность заместителя командира 19-й стрелковой дивизии. А в мае 1930 года меня неожиданно снова вызвали в Москву. На этот раз получил назначение преподавателем в академию.
Никогда не влекла меня педагогическая работа, но отказаться не сумел. Читал тактику, вел групповые занятия, а вечерами сам усиленно занимался, готовясь к лекциям. И все-таки чувствовал, что сижу не в своей колеснице. Я был убежден, что больше пользы принесу на строевой работе.
О моих жалобах стало известно наркому. Он вызвал меня:
- Опять бунтуешь, академик!
- Товарищ нарком, не бунтую, а прошу. Я склонен к строевой работе, меня же упекли в академики!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70