Зал ждёт громов и молний. Но случается иначе.
– Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги: она ведь никому не причинила вреда, — говорит Ландау. — Книга эта вызывает весёлое удивление, но лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей.
Особенно сильное впечатление на аудиторию производят слова учёного о том, что наука обогнала фантазию:
– Сейчас человек может работать сознанием там, где его воображение бессильно.
Когда в Московском драматическом театре имени Моссовета готовили к постановке пьесу Вирты «Летом небо высокое», Юрий Александрович Завадский попросил академика Ландау встретиться с труппой.
– Никто не предлагает изучать физику по романам, — сказал Дау актерам, — но писатель обязан достоверно изображать научный процесс и самих учёных. Среди учёных много весёлых, общительных людей, не надо показывать их угрюмыми, бородатыми старцами, проводящими большую часть жизни у книжных полок, на верхней ступеньке стремянки с тяжёлым фолиантом в руках. Да и расцвет научной деятельности наступает не в восемьдесят лет, а несколько раньше. Настоящие учёные влюблены в науку, поэтому они никогда не говорят о ней в высокопарных выражениях, как это часто бывает на сцене. Говорить о науке торжественно — абсолютно неприлично. В жизни это выглядело бы дико, в жизни ничего подобного не случается.
Как водится, встреча закончилась ответами на вопросы.
– На каком топливе работают наши межконтинентальные ракеты? — полюбопытствовал старый седой актер.
– Не знаю, — честно признался академик.
– А от всех этих спутников будет какая-нибудь польза?
– Тому, кто задал этот вопрос, — ответил Лев Давидович, — я бы посоветовал перечитать Гоголя. Плюшкина, как известно, разорила скупость. Так вот: спутники дают ценную научную информацию. А там, глядишь, и польза какая-нибудь будет.
Переполненный конференц-зал Московского физико-технического института. Молодые, восторженные лица. Напряжённая тишина, странная для такой аудитории. К студентам приехал Лев Давидович Ландау.
Вначале — сугубо научный разговор о проблемах современной физики, об элементарных частицах. В заключение — ответы на вопросы. Дау предстает перед аудиторией во всём блеске остроумия и находчивости. Вопрос — стремительный ответ — взрыв смеха в зале. Снова вопрос — снова молниеносный ответ — и опять гомерический хохот.
– Расскажите о летающих тарелках, — просят Льва Давидовича.
– Интеллигенты, — отвечает академик, — столь же, а может быть, и более, суеверны, чем все остальные люди. Мне кажется, верить в чёрную кошку есть больше оснований, чем, скажем, в снежного человека. Всё-таки кошка — это реальный объект. Лично я не суеверен. Некоторым же людям, видно, приятно быть суеверными. В этой связи уместно привести следующее высказывание Нильса Бора: «Когда имеется конечное число экспериментов и бесконечное количество теорий, то существует бесконечное же количество теорий, удовлетворяющих конечному числу экспериментов ».
– Действительно ли в Америке изучали антигравитацию?
– Во всех странах существуют сумасшедшие.
Дау берёт несколько записок, одну за другой читает их вслух и тут же отвечает:
– «Мне довелось слышать, что однажды на встрече с работниками искусств Москвы вы заявили, что плодотворным научным трудом можно заниматься только четыре часа в сутки. Так ли это?»
Я никогда таких суждений не высказывал. Очень трудно для всех установить регламент занятий. В каждом конкретном случае всё зависит от способностей, усидчивости, настроения человека. Чем больше трудиться, тем лучше! Но, конечно, нельзя заниматься целыми днями наукой — нужен отдых. Когда я был студентом, я занимался так много, что по ночам мне снились формулы…
«Каково значение гравитационной теории?»
Ценность её зависит от того, в какой мере она может быть использована её авторами…
«Были ли вы в лаборатории у Капицы?»
Зачем? — удивляется Дау. — Делать умный вид? Да я бы там все приборы переломал.
Наконец последняя записка:
«Каковы ваши взгляды на спорт? Следует ли научному работнику им заниматься?»
Заниматься спортом приятно. Кроме того, это, по-видимому, полезно для здоровья. Сам я играл в теннис и до сих пор хожу на лыжах.
– Лев Давидович, пожелайте нам что-нибудь на счастье.
– Пожелать можно многое. В первую очередь — успехов в науке. Человек должен стремиться к тому, к чему имеет душевные склонности. Можно быть хорошим специалистом во многих областях человеческой деятельности, не питая особой любви к своей специальности. Но едва ли станешь хорошим специалистом в науке и искусстве, если у тебя к ним не будет лежать душа.
После доклада к Ландау подошёл один из его старых учеников.
– Дау, вы слишком всё упрощаете, — сказал он.
– Чем проще, тем лучше. Надо всегда стремиться к ясности. Исследователь обязан выявить истинную простоту законов природы, которые лежат в основе сложных явлений.
– Да, но тогда каждый дурак всё поймет, и…
– Вот и хорошо, — перебил Дау.
– Ничего хорошего! Он же станет везде кричать: «За что им такие деньги платят?!»
– А вы рассчитываете — если сделать выступление непонятным, он поумнеет и перевоспитается?
– Но он ко мне будет относиться с бо?льшим уважением.
– Не знаю, вам виднее, — улыбнулся Дау.
«Праздник Архимеда» в МГУ. Май 1960 г.
Осенью 1960 года студенты университета — физфаковцы, которым Ландау в качестве профессора кафедры теоретической физики читал различные курсы теоретической физики, пригласили Льва Давидовича на чашку чая. Пока поднимались на тринадцатый этаж, Лев Давидович разговорился с молодым человеком, который никак не мог решить, кем стать — экспериментатором или теоретиком.
– Главное, что вам больше по душе, — сказал Лев Давидович.
– Эксперименты, — ни минуты не задумываясь, ответил студент.
– Так в чём же дело? — удивился Ландау. — Ни желание ваших родителей, ни советы преподавателя не должны сбивать вас с толку. Добрые советы — вещь хорошая, но следовать им надо осторожно.
Студент обрадованно закивал.
За чаем говорили о выборе профессии, о том, как помогают студентам изданные в 1949 году курс лекций Ландау по общей физике и в 1955 году — курс лекций по теории атомного ядра, написанный вместе с профессором Я. А. Смородинским. Чаепитие продолжалось долго. Расставаться не хотелось. Гурьбой отправились провожать Льва Давидовича. Шли по бульвару Воробьёвского шоссе, перепрыгивая через лужи. Со старых лип падали холодные капли. На крылечке академической квартиры договорились, что чаепитие будет непременно повторено.
В эти годы Л. Д. Ландау был избран членом многих иностранных академий и обществ. В 1951 году его выбрали членом Датской, в 1956 году — Нидерландской академий наук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги: она ведь никому не причинила вреда, — говорит Ландау. — Книга эта вызывает весёлое удивление, но лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей.
Особенно сильное впечатление на аудиторию производят слова учёного о том, что наука обогнала фантазию:
– Сейчас человек может работать сознанием там, где его воображение бессильно.
Когда в Московском драматическом театре имени Моссовета готовили к постановке пьесу Вирты «Летом небо высокое», Юрий Александрович Завадский попросил академика Ландау встретиться с труппой.
– Никто не предлагает изучать физику по романам, — сказал Дау актерам, — но писатель обязан достоверно изображать научный процесс и самих учёных. Среди учёных много весёлых, общительных людей, не надо показывать их угрюмыми, бородатыми старцами, проводящими большую часть жизни у книжных полок, на верхней ступеньке стремянки с тяжёлым фолиантом в руках. Да и расцвет научной деятельности наступает не в восемьдесят лет, а несколько раньше. Настоящие учёные влюблены в науку, поэтому они никогда не говорят о ней в высокопарных выражениях, как это часто бывает на сцене. Говорить о науке торжественно — абсолютно неприлично. В жизни это выглядело бы дико, в жизни ничего подобного не случается.
Как водится, встреча закончилась ответами на вопросы.
– На каком топливе работают наши межконтинентальные ракеты? — полюбопытствовал старый седой актер.
– Не знаю, — честно признался академик.
– А от всех этих спутников будет какая-нибудь польза?
– Тому, кто задал этот вопрос, — ответил Лев Давидович, — я бы посоветовал перечитать Гоголя. Плюшкина, как известно, разорила скупость. Так вот: спутники дают ценную научную информацию. А там, глядишь, и польза какая-нибудь будет.
Переполненный конференц-зал Московского физико-технического института. Молодые, восторженные лица. Напряжённая тишина, странная для такой аудитории. К студентам приехал Лев Давидович Ландау.
Вначале — сугубо научный разговор о проблемах современной физики, об элементарных частицах. В заключение — ответы на вопросы. Дау предстает перед аудиторией во всём блеске остроумия и находчивости. Вопрос — стремительный ответ — взрыв смеха в зале. Снова вопрос — снова молниеносный ответ — и опять гомерический хохот.
– Расскажите о летающих тарелках, — просят Льва Давидовича.
– Интеллигенты, — отвечает академик, — столь же, а может быть, и более, суеверны, чем все остальные люди. Мне кажется, верить в чёрную кошку есть больше оснований, чем, скажем, в снежного человека. Всё-таки кошка — это реальный объект. Лично я не суеверен. Некоторым же людям, видно, приятно быть суеверными. В этой связи уместно привести следующее высказывание Нильса Бора: «Когда имеется конечное число экспериментов и бесконечное количество теорий, то существует бесконечное же количество теорий, удовлетворяющих конечному числу экспериментов ».
– Действительно ли в Америке изучали антигравитацию?
– Во всех странах существуют сумасшедшие.
Дау берёт несколько записок, одну за другой читает их вслух и тут же отвечает:
– «Мне довелось слышать, что однажды на встрече с работниками искусств Москвы вы заявили, что плодотворным научным трудом можно заниматься только четыре часа в сутки. Так ли это?»
Я никогда таких суждений не высказывал. Очень трудно для всех установить регламент занятий. В каждом конкретном случае всё зависит от способностей, усидчивости, настроения человека. Чем больше трудиться, тем лучше! Но, конечно, нельзя заниматься целыми днями наукой — нужен отдых. Когда я был студентом, я занимался так много, что по ночам мне снились формулы…
«Каково значение гравитационной теории?»
Ценность её зависит от того, в какой мере она может быть использована её авторами…
«Были ли вы в лаборатории у Капицы?»
Зачем? — удивляется Дау. — Делать умный вид? Да я бы там все приборы переломал.
Наконец последняя записка:
«Каковы ваши взгляды на спорт? Следует ли научному работнику им заниматься?»
Заниматься спортом приятно. Кроме того, это, по-видимому, полезно для здоровья. Сам я играл в теннис и до сих пор хожу на лыжах.
– Лев Давидович, пожелайте нам что-нибудь на счастье.
– Пожелать можно многое. В первую очередь — успехов в науке. Человек должен стремиться к тому, к чему имеет душевные склонности. Можно быть хорошим специалистом во многих областях человеческой деятельности, не питая особой любви к своей специальности. Но едва ли станешь хорошим специалистом в науке и искусстве, если у тебя к ним не будет лежать душа.
После доклада к Ландау подошёл один из его старых учеников.
– Дау, вы слишком всё упрощаете, — сказал он.
– Чем проще, тем лучше. Надо всегда стремиться к ясности. Исследователь обязан выявить истинную простоту законов природы, которые лежат в основе сложных явлений.
– Да, но тогда каждый дурак всё поймет, и…
– Вот и хорошо, — перебил Дау.
– Ничего хорошего! Он же станет везде кричать: «За что им такие деньги платят?!»
– А вы рассчитываете — если сделать выступление непонятным, он поумнеет и перевоспитается?
– Но он ко мне будет относиться с бо?льшим уважением.
– Не знаю, вам виднее, — улыбнулся Дау.
«Праздник Архимеда» в МГУ. Май 1960 г.
Осенью 1960 года студенты университета — физфаковцы, которым Ландау в качестве профессора кафедры теоретической физики читал различные курсы теоретической физики, пригласили Льва Давидовича на чашку чая. Пока поднимались на тринадцатый этаж, Лев Давидович разговорился с молодым человеком, который никак не мог решить, кем стать — экспериментатором или теоретиком.
– Главное, что вам больше по душе, — сказал Лев Давидович.
– Эксперименты, — ни минуты не задумываясь, ответил студент.
– Так в чём же дело? — удивился Ландау. — Ни желание ваших родителей, ни советы преподавателя не должны сбивать вас с толку. Добрые советы — вещь хорошая, но следовать им надо осторожно.
Студент обрадованно закивал.
За чаем говорили о выборе профессии, о том, как помогают студентам изданные в 1949 году курс лекций Ландау по общей физике и в 1955 году — курс лекций по теории атомного ядра, написанный вместе с профессором Я. А. Смородинским. Чаепитие продолжалось долго. Расставаться не хотелось. Гурьбой отправились провожать Льва Давидовича. Шли по бульвару Воробьёвского шоссе, перепрыгивая через лужи. Со старых лип падали холодные капли. На крылечке академической квартиры договорились, что чаепитие будет непременно повторено.
В эти годы Л. Д. Ландау был избран членом многих иностранных академий и обществ. В 1951 году его выбрали членом Датской, в 1956 году — Нидерландской академий наук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35