Вдобавок от малярии у него что-то с печенью, и он страшно мучится. И все же не дай бог быть под его командованием! Есть люди, которые всю жизнь борются с непорядком в мелочах. Заметит Зыбуновский какой-нибудь непорядок - и страдает, и зудит, и зудит, и борется. А то, что война идет, этого он как будто даже не замечает.
- Непонятная постановка вопроса,- говорит Зыбуновский терпеливо.- Я не медик, но я тоже мог бы сказать; "И эти заболеют". Но я так не говорю, потому что мы обязаны бороться с малярией.
- А я говорю! От малярии лекарство одно: перемена места. Ясно вам? Возьмем эти высоты, двинемся вперед - забудем про малярию.
Зыбуновский ногтем выправил завернувшийся уголок бумаги. Сказал тихо, как всегда, когда на него повышают голос:
- Этой задачи командование сейчас перед нами не ставит. А с малярией мы должны бороться имеющимися у нас средствами. Есть акрихин, есть, видимо, еще какие-то лекарства...
Рита спросила:
- Вы женаты, Зыбуновский?
- Я не понимаю, при чем тут моя жена,- помолчав, сказал Зыбуновский совсем тихо.
-Жалко мне ее, вот что.
Зыбуновский сложил бумаги, встал:
- Я могу уйти?
Бабин, который все это время посасывал трубку, опершись широким подбородком о колено, приоткрыл один глаз. Он остро блестел.
- Вот человек,- сказала Рита, когда начальник штаба ушел.- Обязательно перебьет настроение. Спой, Афанасий,
- Это я могу.
И Маклецов, закрыв глаза, сильней зазвенел струнами. Запел он, конечно, свою любимую, про то, как "оба молодые, оба Пети, оба гнали немцев по полям".
И один снарядом был контужен,
И гранатой ранен был другой,
Завязали бинт ему потуже,
Чтобы жил товарищ дорогой.
В этом особенно жалостливом месте Маклецов даже сфальшивил от усердия.
- Афанасий! - крикнула Рита, показав на свое маленькое ухо.
- Я тоже заметил,- сказал Бабин, обрадовавшись и боясь, что ему не поверят.- Честное слово, слышал. Вот в этом месте.
Он хотел пропеть, но было тихо, все смотрели на него, и он смутился:
- Ну вас к черту! .
- Разрешите доложить, товарищ комбат? - Рита сидя козырнула, приложив руку к своему беретику.- Ничего такого вы слышать не могли по причине полного отсутствия слуха.
- Ладно,- сказал Бабин.- Вольно!
Но самолюбие его было задето. Я все время присматриваюсь к Бабину. Малярия здорово высушила его. Лицо стало жестче, виски запали. Особенно плечи похудели и руки с широкими запястьями. Он просто некрасив сейчас. Я ловлю себя на том, что мне это приятно. И отворачиваюсь. Ведь есть же в нем что-то, чего нет во мне!
- Давай, Афанасий, грустную споем,- говорит Рита.
Мне тоже отчего-то грустно. Может, оттого, что она рядом.
Вздохнув, Рита поет негромко, а Маклецов мягко вторит ей:
Чорнii брови, карii очi,
Темнi як нiчка, яснi як день...
Она сидит напротив меня на бруствере, свесив ноги в коротких сапожках, зажав руки в коленях. Глаза, затуманенные песней, влажны. Я не знаю, хорош ли голос у Риты, только что-то происходит в душе у меня.
Ой, очi, очi,
Очi дивочi,
Де ви навчились вводить людей?..
Может быть, это ночь виновата южная, может, песня, но скажи сейчас отдать жизнь - отдам с радостью!
Маклецов ладонью зажимает вдруг струны, и я слышу приближающееся к нам тяжелое дыхание двух людей и шуршание плащ-палатки о стебли.
В плащ-палатке, расширяющейся книзу,- офицер, невысокий, в фуражке. Сопровождает его солдат с автоматом и вещмешком за плечом. Подойдя, офицер обежал всех глазами, остановился на Бабине.
- Комбат Бабин?
- Бабин.
- Будем знакомиться. Брыль. Прибыл к тебе замполитом.
И, козырнув, подал руку. Бабин пожал ее, не вставая. Овчарка все время следила, подняв голову с лап.
- Учти,- сказал Бабин смеясь одними глазами, и вытер мундштук трубки, блестевший от слюны,- три замполита было у меня. Трех пережил.
- Учту,- сказал Брыль.- Нарочно надуюсь и переживу тебя. Особенно если покормишь.
И улыбнулся широким ртом, обнажив мелкие, тесно составленные зубы. Он явно понравился Бабину. Есть безошибочный барометр: ординарец комбата Фроликов. Обычно прижимистый по части продуктов, он вдруг появился словно из-под земли, осчастливил всех улыбкой и побежал готовить ужин.
Брыль кладет на землю шинель, которую до этого нес на руке под плащ-палаткой, кивает автоматчику, и тот ставит на землю вещмешок. Здороваясь с Ритой, он опять козырнул:
- Брыль.
Среди нас, желтых от малярии, он, полнокровный, выбритый, свежий, выглядит человеком из другого мира.
- На плацдарме еще не были, товарищ капитан? - спросил Маклецов, присматриваясь к нему.
- Не был. А что?
-Значит, еще заболеете малярией,- сказал Маклецов удовлетворенно.
Я встал.
- Ты куда, Мотовилов? - окликнул Бабин.
- Кто Мотовилов? - Брыль быстро обернулся.- Ты?
- Я.
- Ну вот видишь, вполне мог забыть.
Передвинув на колено полевую сумку, туго набитую, как у всех политработников, он достает два письма-треугольничка:
- Держи!
И пока он достает их и отдает мне, все смотрят на его полевую сумку и ждут. Hо больше никому писем нет.
- Оставайся,- говорит Бабин.- Ром есть.
Я чувствую на себе взгляд Риты. Мне хочется остаться.
- Спать пойду,- говорю я, зевнув для убедительности. И иду к себе, один под звездным южным небом. А в душе все еще звучит: "Ой, очi, очi, очi дiвочi, де ви навчились зводить людей?.."
Глава VII
Оба письма от матери.
"Сыночка! Утром искала я какую-то справку, и попалась мне твоя фотография. Ты, трехлетний, в рейтузах, сидишь на игрушечном коне и ручонками вцепился в гриву. Словно вчера это было, так ясно помню я этот зимний день, и сугробы, и как я вела тебя фотографироваться. Ты еще не хотел надевать варежки, я держала твою руку в своей. Такая она была мягкая, теплая! И вот ты уже на войне... Всю ночь ты мне снился маленький, гладил меня ладошками по щекам, и я проснулась в слезах. Береги себя, родной!.."
А дальше коротко о себе: "Здорова... обо мне не беспокойся. Работы сейчас на здравпункте много. Да это и хорошо: пусто дома без вас. Я очень сдружилась с моей санитаркой Анной Саввишной. У нее тоже сыновья на фронте. Мы и едим вместе. После приема Анна Саввишна кипятит чай..."
Чем старше я становлюсь, тем почему-то чаще и чаще вспоминаются мне обиды, которые причинил я матери. В восьмом классе мы уже относились к ней снисходительно. Мы спорили с братом о прочитанных книгах, и, если мать иногда пыталась вставить слово, мы вежливо умолкали. Она терялась; "Может быть, я не понимаю..." - "Ты-таки не понимаешь, мама",- говорили мы покровительственно и казались себе в этот момент очень умными. Она мало читала. Но мы прочли эти книги потому, что у нее не было времени читать их: она работала на нас. Одна, она растила нас двоих на свою зарплату зубного врача.
Мне было девять лет, когда от фабрики, где мама работала на здравпункте, дали нам комнату в большом шлакобетонном доме, как раз над аркой, так что зимой пол был всегда у нас холодный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30