Моя последующая программа заключалась в том, чтобы
побродить по главным улицам города, попытаться поговорить с каждым
попавшимся мне по пути жителем, не относящимся к числу аборигенов, и поспеть
к восьмичасовому автобусу на Эркхам. Сам по себе город, как я уже успел
убедиться, представлял собой замечательный образчик всеобщего упадка и
общественного разложения, однако, не будучи увлеченным изучением
социологических проблем Иннсмаута, я решил ограничиться обзором его
архитектурных достопримечательностей. Так я и начал свое осмысленное, хотя
во многом и запутанное путешествие по узким, окруженным мрачными трущобами
улицам. Пройдя по мосту и повернув в сторону одного из грохочущих потоков
воды, я оказался почти рядом с фабрикой Марша, которая показалась мне
странно тихой для промышленного предприятия подобною рода. Ее здание стояло
у самого края крутого обрыва рядом с мостом, и довольно недалеко от места
соединения нескольких улиц, некогда являвшегося, по-видимому, центром
общественной жизни города, на смену которому после Революции пришла нынешняя
городская площадь. - Пройдя по узенькому мосту, я попал в совершенно
безлюдный район, сама атмосфера которого заставила меня невольно поежиться,
Просевшие, а кое-где и обвалившиеся, прижатые друг к другу двускатные крыши
образовывали причудливый зубчатый узор, над которым возвышался довольно
непрезентабельного вида обезглавленный шпиль старинной церкви. В некоторых
домах вдоль Мэйн-стрит явно кто-то обитал,- хотя основная часть домов была
давно заброшена. Спускаясь по немощеным боковым улочкам, я видел
многочисленные черные, зияющие оконные проемы заброшенных хибар, некоторые
из которых сильно наклонились набок, угрожающе нависая над
полуразвалившимися фундаментами. Сам по себе вид этих оконных глазниц был
настолько неестественен и пугающ, что мне стоило немалой храбрости свернуть
в восточном направлении и двинуться еще дальше в сторону океанского
побережья. Жутковатые ощущения, которые я испытывал при виде опустевших
домов, нарастали даже не в арифметической, а скорее в геометрической
прогрессии по мере того, как увеличивалось количество окружавших меня
поразительно ветхих построек, отчего создавалось впечатление, будто я
оказался в некоем мини-городе полнейшего запустения. Один лишь вид этих
бесконечных улиц, пропитанных упадком и смертью, в сочетании с
представлением о массе опустевших, гниющих черных комнат, отданных на
разорение вездесущим паукам и извивающимся червям, невольно порождал
атмосферу поистине первобытного, животного страха и отвращения, разогнать
которую едва ли смогла бы даже самая жизнестойкая оптимистическая философия.
Фиш-стрит была столь же пустынной, как и Мэйн-стрит, хотя и отличалась
от нее изобилием кирпичных и каменных складских помещений, находившихся,
надо сказать, в прекрасном состоянии. Почти как две капли воды на нее
походила и Уотер-стрит, с тем лишь отличием, что в ней имелись просторные
проемы, откуда начинался путь к портовым причалам.
За все это время я не повстречал ни единой живой души, если не считать
сидевших в отдалении, на волноломе рыбаков, и не услышал ни звука, помимо
плеска накатывавших на берег гавани приливных волн да отдаленного грохота
мэнаксетского водопада. Постепенно город начинал все больше действовать мне
на нервы и я, возвращаясь обратно по расшатанному мосту на Уотер-стрит, то и
дело украдкой оглядывался назад. Мост на Фиш-стрит, судя по имевшемуся у
меня плану, и вовсе был разрушен.
К северу от реки стали попадаться признаки убогой, нищенской жизни - в
некоторых домах на Уотер-стрит занимались упаковкой рыбы; изредка попадались
залатанные крыши с едва дымящимися трубами; откуда-то доносились
разрозненные, непонятные звуки, а кроме того, кое-где стали попадаться
скрюченные, еле переставляющие ноги человеческие фигуры, медленно
передвигающиеся по грязным, немощеным улицам. И все же, даже несмотря на все
эти слабые проблески жизни, следовало признать, что на меня это чахлое
подобие людского существования производило еще более гнетущее впечатление,
чем даже запустение южной части города. Одно обстоятельство особо резко
бросалось в глаза: люди здесь казались намного более зловещими и
отталкивающими, чем в центральной части города, отчего я несколько раз ловил
себя на мысли о том, что нахожусь в какой-то фантастической, враждебной
среде, сущность которой, однако, по-прежнему оставалась совершенно
неуловимой для моего сознания, Ясно было одно: неестественная, гнетущая
напряженность местных жителей проявлялась здесь в более ярком виде, нежели в
глубине города, и если специфическая "иннсмаутская внешность" являлась не
просто отражением состояния психики, а самой настоящей болезнью, то
следовало предположить, что портовые районы попросту стали убежищем наиболее
тяжелых и запущенных случаев таинственного недуга. Одно обстоятельство,
однако, вызывало у меня особо острое раздражение - это были те самые
разрозненные, смутные, неясные звуки, которые я слышал в самых неожиданных
местах. По самой своей логике они вроде бы должны были исходить из жилых
домов, однако странным образом ощущались наиболее явно именно поблизости от
явно заброшенных, давно заколоченных построек. Там словно кто-то беспрерывно
чем-то поскребывал, шелестел, шуршал, а изредка загадочно хрипел, отчего мне
на ум пришли слова бакалейщика о неких таинственных подземных туннелях.
Неожиданно я невольно задумался о том, как же на самом деле звучат голоса
местных жителей. В этом квартале мне еще ни разу не довелось слышать
человеческой речи, хотя, откровенно говоря, особого желания к тому даже и не
возникало.
Дойдя лишь до двух некогда явно прекрасных, а ныне превращенных в
развалины церквей на Мэйн- и Черч-стрит, я поспешил покинуть эти мерзкие
портовые трущобы. Следующим пунктом моего путешествия должна была бы стать
площадь Нью-Черч Грин, однако мне почему-то не хотелось снова проходить мимо
той церкви, в дверном проеме которой я заметил проскользнувшую фигуру
необъяснимым образом напугавшего меня священника или пастора в нелепой
сутане и странной золотой тиаре. Кроме того, бакалейщик прямо предупреждал
меня о том, что церкви и зал "Ордена Дэгона" были как раз теми самыми
местами, рядом с которыми посторонним людям показываться лишний раз никак не
следует,
Поэтому я продолжил продвижение по Мэйн-стрит, потом свернул в сторону
центра и благополучно подошел к Нью-Черч
Грин с севера, после чего вступил на территорию основательно
потрепанного района некогда аристократических Брод-, Вашинггон-, Лафайет- и
Адамс-стрит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
побродить по главным улицам города, попытаться поговорить с каждым
попавшимся мне по пути жителем, не относящимся к числу аборигенов, и поспеть
к восьмичасовому автобусу на Эркхам. Сам по себе город, как я уже успел
убедиться, представлял собой замечательный образчик всеобщего упадка и
общественного разложения, однако, не будучи увлеченным изучением
социологических проблем Иннсмаута, я решил ограничиться обзором его
архитектурных достопримечательностей. Так я и начал свое осмысленное, хотя
во многом и запутанное путешествие по узким, окруженным мрачными трущобами
улицам. Пройдя по мосту и повернув в сторону одного из грохочущих потоков
воды, я оказался почти рядом с фабрикой Марша, которая показалась мне
странно тихой для промышленного предприятия подобною рода. Ее здание стояло
у самого края крутого обрыва рядом с мостом, и довольно недалеко от места
соединения нескольких улиц, некогда являвшегося, по-видимому, центром
общественной жизни города, на смену которому после Революции пришла нынешняя
городская площадь. - Пройдя по узенькому мосту, я попал в совершенно
безлюдный район, сама атмосфера которого заставила меня невольно поежиться,
Просевшие, а кое-где и обвалившиеся, прижатые друг к другу двускатные крыши
образовывали причудливый зубчатый узор, над которым возвышался довольно
непрезентабельного вида обезглавленный шпиль старинной церкви. В некоторых
домах вдоль Мэйн-стрит явно кто-то обитал,- хотя основная часть домов была
давно заброшена. Спускаясь по немощеным боковым улочкам, я видел
многочисленные черные, зияющие оконные проемы заброшенных хибар, некоторые
из которых сильно наклонились набок, угрожающе нависая над
полуразвалившимися фундаментами. Сам по себе вид этих оконных глазниц был
настолько неестественен и пугающ, что мне стоило немалой храбрости свернуть
в восточном направлении и двинуться еще дальше в сторону океанского
побережья. Жутковатые ощущения, которые я испытывал при виде опустевших
домов, нарастали даже не в арифметической, а скорее в геометрической
прогрессии по мере того, как увеличивалось количество окружавших меня
поразительно ветхих построек, отчего создавалось впечатление, будто я
оказался в некоем мини-городе полнейшего запустения. Один лишь вид этих
бесконечных улиц, пропитанных упадком и смертью, в сочетании с
представлением о массе опустевших, гниющих черных комнат, отданных на
разорение вездесущим паукам и извивающимся червям, невольно порождал
атмосферу поистине первобытного, животного страха и отвращения, разогнать
которую едва ли смогла бы даже самая жизнестойкая оптимистическая философия.
Фиш-стрит была столь же пустынной, как и Мэйн-стрит, хотя и отличалась
от нее изобилием кирпичных и каменных складских помещений, находившихся,
надо сказать, в прекрасном состоянии. Почти как две капли воды на нее
походила и Уотер-стрит, с тем лишь отличием, что в ней имелись просторные
проемы, откуда начинался путь к портовым причалам.
За все это время я не повстречал ни единой живой души, если не считать
сидевших в отдалении, на волноломе рыбаков, и не услышал ни звука, помимо
плеска накатывавших на берег гавани приливных волн да отдаленного грохота
мэнаксетского водопада. Постепенно город начинал все больше действовать мне
на нервы и я, возвращаясь обратно по расшатанному мосту на Уотер-стрит, то и
дело украдкой оглядывался назад. Мост на Фиш-стрит, судя по имевшемуся у
меня плану, и вовсе был разрушен.
К северу от реки стали попадаться признаки убогой, нищенской жизни - в
некоторых домах на Уотер-стрит занимались упаковкой рыбы; изредка попадались
залатанные крыши с едва дымящимися трубами; откуда-то доносились
разрозненные, непонятные звуки, а кроме того, кое-где стали попадаться
скрюченные, еле переставляющие ноги человеческие фигуры, медленно
передвигающиеся по грязным, немощеным улицам. И все же, даже несмотря на все
эти слабые проблески жизни, следовало признать, что на меня это чахлое
подобие людского существования производило еще более гнетущее впечатление,
чем даже запустение южной части города. Одно обстоятельство особо резко
бросалось в глаза: люди здесь казались намного более зловещими и
отталкивающими, чем в центральной части города, отчего я несколько раз ловил
себя на мысли о том, что нахожусь в какой-то фантастической, враждебной
среде, сущность которой, однако, по-прежнему оставалась совершенно
неуловимой для моего сознания, Ясно было одно: неестественная, гнетущая
напряженность местных жителей проявлялась здесь в более ярком виде, нежели в
глубине города, и если специфическая "иннсмаутская внешность" являлась не
просто отражением состояния психики, а самой настоящей болезнью, то
следовало предположить, что портовые районы попросту стали убежищем наиболее
тяжелых и запущенных случаев таинственного недуга. Одно обстоятельство,
однако, вызывало у меня особо острое раздражение - это были те самые
разрозненные, смутные, неясные звуки, которые я слышал в самых неожиданных
местах. По самой своей логике они вроде бы должны были исходить из жилых
домов, однако странным образом ощущались наиболее явно именно поблизости от
явно заброшенных, давно заколоченных построек. Там словно кто-то беспрерывно
чем-то поскребывал, шелестел, шуршал, а изредка загадочно хрипел, отчего мне
на ум пришли слова бакалейщика о неких таинственных подземных туннелях.
Неожиданно я невольно задумался о том, как же на самом деле звучат голоса
местных жителей. В этом квартале мне еще ни разу не довелось слышать
человеческой речи, хотя, откровенно говоря, особого желания к тому даже и не
возникало.
Дойдя лишь до двух некогда явно прекрасных, а ныне превращенных в
развалины церквей на Мэйн- и Черч-стрит, я поспешил покинуть эти мерзкие
портовые трущобы. Следующим пунктом моего путешествия должна была бы стать
площадь Нью-Черч Грин, однако мне почему-то не хотелось снова проходить мимо
той церкви, в дверном проеме которой я заметил проскользнувшую фигуру
необъяснимым образом напугавшего меня священника или пастора в нелепой
сутане и странной золотой тиаре. Кроме того, бакалейщик прямо предупреждал
меня о том, что церкви и зал "Ордена Дэгона" были как раз теми самыми
местами, рядом с которыми посторонним людям показываться лишний раз никак не
следует,
Поэтому я продолжил продвижение по Мэйн-стрит, потом свернул в сторону
центра и благополучно подошел к Нью-Черч
Грин с севера, после чего вступил на территорию основательно
потрепанного района некогда аристократических Брод-, Вашинггон-, Лафайет- и
Адамс-стрит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32