Я
стоял и ждал, пока она вся скроется в черном проеме двери, пока за ней
проследуют и все отставшие. Старик тянул меня за рукав, но я твердо решил
войти последним. Уже переступая порог храма, чей беспросветный мрак поглощал
толпу, я обернулся, чтобы кинуть прощальный взгляд туда, где кладбищенские
огоньки заливали тусклым светом мостовую. И, обернувшись, я содрогнулся. Как
я уже говорил, почти весь снег был сметен ветром, но несколько белых пятен
осталось на дорожке перед входом; так вот, устремленные назад в мимолетном
взгляде, мои усталые глаза не различили на снегу ни единого отпечатка
чьей-либо ступни, чужой или моей собственной.
Несмотря на несметное число внесенных фонарей, церковь была едва
освещена, поскольку большая часть толпы уже успела исчезнуть. Остальные
входили в боковой неф, заполняя проходы между сиденьями с высокими спинками;
темный провал входа в склепы зловеще зиял прямо перед кафедрой. В нем-то и
исчезали безмолвные фигуры. Вслед за ними и я спустился в черное душное
подземелье. Хвост этой мрачной колонны жутковато извивался, а когда я
увидел, как он вползает в почтенный склеп, зрелище это показалось мне просто
невыносимым. Очутившись внутри, я заметил, что процессия устремляется в
какое-то отверстие в полу склепа, и через несколько секунд уже спускался
вместе со всеми по грубо обтесанным ступеням узкой извилистой лестницы.
Источая сырость и специфический запах, бесконечной спиралью уходила она в
самые недра горы меж двух однородных на всем своем протяжении стен,
сложенных из сочащихся влагой каменных блоков, покрытых осыпающейся
штукатуркой. Это был долгий, утомительно долгий и безмолвный спуск; между
тем стены и ступени постепенно стали приобретать другой вид: похоже, они
были высечены в сплошной скале. Но более всего меня угнетало то, что
бесчисленные шаги не производили ни звука и не отдавались эхом. Казалось,
прошла уже целая вечность, а мы все спускались и спускались, и тут мое
внимание привлекли боковые коридоры или, скорее, ходы из неведомых уголков
вековечного мрака вели они в эту шахту, служившую сценой для ночной
мистерии. Ходов становилось все больше; они были бесчисленны, эти нечестивые
катакомбы, таящие невыразимую угрозу. Тяжелый запах гниения, исходящий из
них, становился все въедливее и невыносимее. Я не сомневался в том, что мы
прошли всю гору сверху донизу и теперь находились ниже уровня самого города
и не мог не содрогнуться при мысли о том, насколько древним должен быть этот
город, если даже самые недра его источены червями зла.
Потом впереди забрезжил свет, тусклый и зловещий, и вскоре послышался
тихий плеск подземных вод. И в который уже раз меня пробрала дрожь слишком
уж не по душе мне было все, что принесла с собой эта ночь, и я горько
сожалел о том, что послушался зова предков и явился на этот первобытный
ритуал. По мере того, как лестница и коридор становились шире, я все яснее
различал новый звук жалобную и жалкую пародию на флейту, и вдруг предо мной
развернулась грандиозная панорама внутреннего мира: обширное побережье,
сплошь покрытое поганой порослью, озаряемой столпом огня нездорового
зеленоватого оттенка, извергающимся из недр его, и омываемой широкой
маслянистой рекой, струящейся из каких-то ужасающе невообразимых бездн,
чтобы слиться с чернейшими из пучин древнего, как мир, океана.
Мне стало дурно; я задыхался, глядя на этот богомерзкий Эреб с его
громадными поганками, вредоносным пламенем и вязкими водами, в то время как
люди в мантиях выстраивались полукругом лицом к пылающему столпу. Начинался
святочный ритуал, который древнее человечества и которому суждено пережить
человечество: первобытный ритуал солнцестояния, сулящего победу весны и
зелени над зимой и снегом; ритуал огня и обновления, света и музыки. Этот-то
ритуал и вершился теперь на моих глазах в адском подземелье. Я наблюдал за
тем, как они поклоняются столпу болезнетворного огня и бросают в воду
пригоршнями какую-то слизистую поросль, зеленовато поблескивающую в
хлористом зареве. И еще я видел, как нечто бесформенное сидело, скорчившись,
в стороне от света и пронзительно дудело в свою флейту, и сквозь эти звуки
мне слышалось как бы некое приглушенное хлопанье крыльев, приближавшееся из
зловонной тьмы, непроницаемой для взора. Но более всего меня пугал огненный
столп: неутомимо извергаясь из глубин, самых последних и непостижимых, он не
рождал теней, как рождало бы любое здоровое пламя, зато покрывал мертвые
стены тошнотворной и ядовитой зеленой накипью. И все это яростное полыхание
не несло в себе ни толики тепла, только холод, липкость смерти и разложения.
Тем временем мой провожатый протиснулся сквозь толпу прямо к тому
месту, откуда изрыгалось пламя, обратился лицом к собравшимся и принялся
производить размеренные обрядовые жесты. В определенные моменты все
склонялись в раболепном поклоне, особенно когда он вознес над головой руку с
ненавистным Некрономиконом , захваченным из дома. И я отвешивал поклоны
вместе со всеми, ибо был призван на этот праздник писаниями своих отцов.
Затем старик подал сигнал притаившемуся в полумраке флейтисту, и тот, сменив
тональность, заиграл чуть громче; кошмар, который за этим последовал,
превосходил всякое воображение. При его проявлении я чуть не рухнул на
обезображенную лишайником почву, пронзенный страхом не от мира сего, не от
мира того, и не от мира любого, но страхом безумных расстояний между
галактиками.
Из невообразимой гущи мрака по ту сторону гангренозного подыхания
негреющего огня, из сатанинских пространств, в которых влачит свои волны
маслянистая река, неслышно, невидимо и неодолимо, приближалась, ритмично
хлопая крыльями, стая, по-видимому, ручных, дрессированных гибридов, в
уродстве своем недоступных ни охвату незамутненным взором, ни осмыслению
неповрежденным рассудком. Не то вороны, не то вампиры... одним словом, это
было нечто такое, о чем я не могу, да и не хочу вспоминать. Медленно и
неуклюже приближались они, частично на своих перепончатых лапах, частично с
помощью перепончатых крыльев, и когда они, наконец, достигли толпы
священнодействующих, те принялись хватать и седлать их... и один за другим
уносились прочь вдоль подземной реки в глубины преисподней, в галереи
страха, туда, где отравленные ручьи пополняют чудовищные водопады, навеки
скрытые от глаз людских.
1 2 3 4
стоял и ждал, пока она вся скроется в черном проеме двери, пока за ней
проследуют и все отставшие. Старик тянул меня за рукав, но я твердо решил
войти последним. Уже переступая порог храма, чей беспросветный мрак поглощал
толпу, я обернулся, чтобы кинуть прощальный взгляд туда, где кладбищенские
огоньки заливали тусклым светом мостовую. И, обернувшись, я содрогнулся. Как
я уже говорил, почти весь снег был сметен ветром, но несколько белых пятен
осталось на дорожке перед входом; так вот, устремленные назад в мимолетном
взгляде, мои усталые глаза не различили на снегу ни единого отпечатка
чьей-либо ступни, чужой или моей собственной.
Несмотря на несметное число внесенных фонарей, церковь была едва
освещена, поскольку большая часть толпы уже успела исчезнуть. Остальные
входили в боковой неф, заполняя проходы между сиденьями с высокими спинками;
темный провал входа в склепы зловеще зиял прямо перед кафедрой. В нем-то и
исчезали безмолвные фигуры. Вслед за ними и я спустился в черное душное
подземелье. Хвост этой мрачной колонны жутковато извивался, а когда я
увидел, как он вползает в почтенный склеп, зрелище это показалось мне просто
невыносимым. Очутившись внутри, я заметил, что процессия устремляется в
какое-то отверстие в полу склепа, и через несколько секунд уже спускался
вместе со всеми по грубо обтесанным ступеням узкой извилистой лестницы.
Источая сырость и специфический запах, бесконечной спиралью уходила она в
самые недра горы меж двух однородных на всем своем протяжении стен,
сложенных из сочащихся влагой каменных блоков, покрытых осыпающейся
штукатуркой. Это был долгий, утомительно долгий и безмолвный спуск; между
тем стены и ступени постепенно стали приобретать другой вид: похоже, они
были высечены в сплошной скале. Но более всего меня угнетало то, что
бесчисленные шаги не производили ни звука и не отдавались эхом. Казалось,
прошла уже целая вечность, а мы все спускались и спускались, и тут мое
внимание привлекли боковые коридоры или, скорее, ходы из неведомых уголков
вековечного мрака вели они в эту шахту, служившую сценой для ночной
мистерии. Ходов становилось все больше; они были бесчисленны, эти нечестивые
катакомбы, таящие невыразимую угрозу. Тяжелый запах гниения, исходящий из
них, становился все въедливее и невыносимее. Я не сомневался в том, что мы
прошли всю гору сверху донизу и теперь находились ниже уровня самого города
и не мог не содрогнуться при мысли о том, насколько древним должен быть этот
город, если даже самые недра его источены червями зла.
Потом впереди забрезжил свет, тусклый и зловещий, и вскоре послышался
тихий плеск подземных вод. И в который уже раз меня пробрала дрожь слишком
уж не по душе мне было все, что принесла с собой эта ночь, и я горько
сожалел о том, что послушался зова предков и явился на этот первобытный
ритуал. По мере того, как лестница и коридор становились шире, я все яснее
различал новый звук жалобную и жалкую пародию на флейту, и вдруг предо мной
развернулась грандиозная панорама внутреннего мира: обширное побережье,
сплошь покрытое поганой порослью, озаряемой столпом огня нездорового
зеленоватого оттенка, извергающимся из недр его, и омываемой широкой
маслянистой рекой, струящейся из каких-то ужасающе невообразимых бездн,
чтобы слиться с чернейшими из пучин древнего, как мир, океана.
Мне стало дурно; я задыхался, глядя на этот богомерзкий Эреб с его
громадными поганками, вредоносным пламенем и вязкими водами, в то время как
люди в мантиях выстраивались полукругом лицом к пылающему столпу. Начинался
святочный ритуал, который древнее человечества и которому суждено пережить
человечество: первобытный ритуал солнцестояния, сулящего победу весны и
зелени над зимой и снегом; ритуал огня и обновления, света и музыки. Этот-то
ритуал и вершился теперь на моих глазах в адском подземелье. Я наблюдал за
тем, как они поклоняются столпу болезнетворного огня и бросают в воду
пригоршнями какую-то слизистую поросль, зеленовато поблескивающую в
хлористом зареве. И еще я видел, как нечто бесформенное сидело, скорчившись,
в стороне от света и пронзительно дудело в свою флейту, и сквозь эти звуки
мне слышалось как бы некое приглушенное хлопанье крыльев, приближавшееся из
зловонной тьмы, непроницаемой для взора. Но более всего меня пугал огненный
столп: неутомимо извергаясь из глубин, самых последних и непостижимых, он не
рождал теней, как рождало бы любое здоровое пламя, зато покрывал мертвые
стены тошнотворной и ядовитой зеленой накипью. И все это яростное полыхание
не несло в себе ни толики тепла, только холод, липкость смерти и разложения.
Тем временем мой провожатый протиснулся сквозь толпу прямо к тому
месту, откуда изрыгалось пламя, обратился лицом к собравшимся и принялся
производить размеренные обрядовые жесты. В определенные моменты все
склонялись в раболепном поклоне, особенно когда он вознес над головой руку с
ненавистным Некрономиконом , захваченным из дома. И я отвешивал поклоны
вместе со всеми, ибо был призван на этот праздник писаниями своих отцов.
Затем старик подал сигнал притаившемуся в полумраке флейтисту, и тот, сменив
тональность, заиграл чуть громче; кошмар, который за этим последовал,
превосходил всякое воображение. При его проявлении я чуть не рухнул на
обезображенную лишайником почву, пронзенный страхом не от мира сего, не от
мира того, и не от мира любого, но страхом безумных расстояний между
галактиками.
Из невообразимой гущи мрака по ту сторону гангренозного подыхания
негреющего огня, из сатанинских пространств, в которых влачит свои волны
маслянистая река, неслышно, невидимо и неодолимо, приближалась, ритмично
хлопая крыльями, стая, по-видимому, ручных, дрессированных гибридов, в
уродстве своем недоступных ни охвату незамутненным взором, ни осмыслению
неповрежденным рассудком. Не то вороны, не то вампиры... одним словом, это
было нечто такое, о чем я не могу, да и не хочу вспоминать. Медленно и
неуклюже приближались они, частично на своих перепончатых лапах, частично с
помощью перепончатых крыльев, и когда они, наконец, достигли толпы
священнодействующих, те принялись хватать и седлать их... и один за другим
уносились прочь вдоль подземной реки в глубины преисподней, в галереи
страха, туда, где отравленные ручьи пополняют чудовищные водопады, навеки
скрытые от глаз людских.
1 2 3 4