Потомок
Я пишу, как сказал доктор, на моем смертном ложе и больше всего боюсь,
что он ошибся. Наверное, меня похоронят на будущей неделе, если...
В Лондоне живет человек, который вопит каждый раз, когда звонят
церковные колокола. Он живет один с полосатой кошкой на постоялом дворе
Грея, и люди называют его безобидным безумцем. В его комнате множество самых
неинтересных и пустых книг, которые он читает и читает, стараясь забыться.
Единственное, о чем он мечтает, это не думать. По какой-то причине он больше
всего на свете боится думать и, как чуму, гонит от себя все будоражащее
воображение. Он очень худ, морщинист и сед, однако люди говорят, что он
совсем не так стар, как кажется со стороны. Страх цепко держит его своими
острыми когтями, и от самого невинного звука его взгляд вперяется в пустоту,
а лоб покрывается потом. Друзей и приятелей он держит на расстоянии, чтобы
не отвечать на их вопросы. Те же, кто знают его со времен, когда он был
ученым и эстетом, говорят, что нет ничего печальнее, чем видеть его сейчас.
Так как он уже давно удалился ото всех, то никто не может сказать с
уверенностью, уехал он из страны или спрятался в неведомой дыре. Уже лет
десять, как он поселился на постоялом дворе Грея, но ни разу ни слова не
сказал, откуда он явился, пока однажды вечером юный Уильямс не купил
Necronomicon .
Когда мечтатель Уильямс, которому было всего двадцать три года,
поселился в старом доме, то сразу почувствовал что-то необычное в своем
седом высохшем соседе, как будто на нем было дыхание космического ветра. Он
постарался сойтись с ним поближе, ведь старые друзья не смели приблизиться к
нему, и его поразил страх, который не покидал костлявого наблюдателя и
слушателя. В том, что этот человек постоянно наблюдал и слушал, не было
никаких сомнений. Но наблюдал и слушал он скорее разумом, чем глазами и
ушами, и постоянно был занят тем, чтобы забыться в бесконечном чтении
веселеньких романчиков. А едва начинали звонить церковные колокола, он
переставал слушать и вопил, и серая кошка, жившая в его комнате, тоже выла с
ним в унисон, пока не стихал в отдалении последний звук.
Уильямс был настойчив, но и с ним сосед не говорил ни о чем серьезном
или тайном. Старик не стремился никому внушать свое настроение, поэтому
симулировал веселье и шутливый тон, лихорадочно припоминая забавные пустяки,
но с каждой минутой его голос становился все более высоким и напряженным,
пока не срывался на придушенный фальцет. Даже самые банальные замечания
выдавали недюжинные знания этого человека, и Уильямс не удивился, узнав, что
он учился в Харроу и Оксфорде. Позднее Уильямсу стало известно, что его
сосед не кто иной, как лорд Нортем, чей древний наследственный замок в
Йоркшире породил множество самых фантастических слухов, однако стоило ему
заговорить о замке, возможно, времен римлян, как его владелец наотрез
отказался признать за ним что-то необычное. Он даже визгливо захихикал,
когда речь зашла о тайных ходах, что прорублены в горной гряде, сурово
взирающей на Северное море.
Так все и шло до того вечера, когда Уильямс принес домой пользующийся
дурной славой Necronomicon сумасшедшего араба Абдулы Алхазреда. Об этой
книге ему было известно лет с шестнадцати, когда занимавшаяся любовь к
таинственному побуждала его задавать странные вопросы согнутому старостью
торговцу книгами на Чандос-стрит, и его всегда поражало, почему люди
бледнеют, стоит им заговорить о ней. От торговца он узнал, что после всех
гневных эдиктов священников и законников сохранились лишь пять экземпляров,
да и те запрятаны подальше испуганными владельцами, которые осмелились
взглянуть на мерзкие письмена. И вот теперь ему наконец-то повезло не только
напасть на след книги, но и купить ее за смехотворно малую цену. Он отыскал
ее в еврейской лавке в нищем квартале Клермаркет, где ему и прежде случалось
находить странные вещи, и он почти уверен, что старый согбенный левит
улыбался в нечесаную бороду, когда он совершал свое открытие. Громоздкий
кожаный переплет с медной застежкой лез в глаза, и цена оказалась нелепо
низкой.
Одного взгляда на заголовок было достаточно, чтобы его бросило в жар, а
диаграммы, вкрапленные в непонятный латинский текст, разбудили в его мозгу
смутные и на редкость тревожные воспоминания. Ему показалось совершенно
необходимым принести увесистый том домой и приняться за его расшифровку,
отчего он унес его из лавки с такой очевидной поспешностью, что старый еврей
тревожно закудахтал ему вслед. Когда же он наконец в своей комнате засел за
книгу, то сочетание старинного английского готического шрифта и
исковерканной средневековой латыни оказалось недоступным для его
лингвистических познаний, и он с большой неохотой обратился за помощью к
своему странному напуганному другу. Лорд Нортем, улыбаясь, что-то нашептывал
своей полосатой кошке и, когда дверь открылась, резко отпрянул от нее. Потом
он заметил книгу и весь задрожал, а едва Уильяме назвал ее, потерял
сознание. Придя в себя, он рассказал юноше свою историю, лихорадочным
шепотом поведал о своем фантастическом безумии, чтобы тот немедленно сжег
проклятую книгу и пепел развеял по ветру.
Наверное, шептал лорд Нортем, что-то было не так в самом начале, однако
ему никогда не пришло бы это в голову, не зайди он сам слишком далеко. Он
девятнадцатый барон в немыслимо древнем роду... В такое даже поверить
трудно, если всерьез заняться генеалогией, ибо семейные предания
рассказывают о предках, живших еще в досаксонские времена, когда некий Луний
Габиний Капито, военный трибун в третьем легионе Августа, тогда
располагавшемся в Линдеме в Римской Британии, был отстранен от командования
за участие в обрядах, не ведомых ни одной известной религии. Говорят,
Габиний приходил на скалу, где собиралось много странных людей, творивших в
темноте Старинный знак. Об этих странных людях бритты поминали разве лишь со
страхом, и они были последними, кто уцелел, когда утонула великая земля на
западе, оставившая после себя отдельные острова с кругами и святилищами, из
которых Стоунхедж самый большой. Естественно, никто не знает, насколько
справедлива легенда о том, что Габиний построил неприступную крепость вокруг
запретной пещеры и основал род, который ни пикты, ни саксы, ни датчане, ни
норманны не смогли уничтожить, или о том, что из этого рода произошел
храбрый друг и военачальник Черного Принца, которого Эдуард III пожаловал
титулом барона Нортем.
1 2
Я пишу, как сказал доктор, на моем смертном ложе и больше всего боюсь,
что он ошибся. Наверное, меня похоронят на будущей неделе, если...
В Лондоне живет человек, который вопит каждый раз, когда звонят
церковные колокола. Он живет один с полосатой кошкой на постоялом дворе
Грея, и люди называют его безобидным безумцем. В его комнате множество самых
неинтересных и пустых книг, которые он читает и читает, стараясь забыться.
Единственное, о чем он мечтает, это не думать. По какой-то причине он больше
всего на свете боится думать и, как чуму, гонит от себя все будоражащее
воображение. Он очень худ, морщинист и сед, однако люди говорят, что он
совсем не так стар, как кажется со стороны. Страх цепко держит его своими
острыми когтями, и от самого невинного звука его взгляд вперяется в пустоту,
а лоб покрывается потом. Друзей и приятелей он держит на расстоянии, чтобы
не отвечать на их вопросы. Те же, кто знают его со времен, когда он был
ученым и эстетом, говорят, что нет ничего печальнее, чем видеть его сейчас.
Так как он уже давно удалился ото всех, то никто не может сказать с
уверенностью, уехал он из страны или спрятался в неведомой дыре. Уже лет
десять, как он поселился на постоялом дворе Грея, но ни разу ни слова не
сказал, откуда он явился, пока однажды вечером юный Уильямс не купил
Necronomicon .
Когда мечтатель Уильямс, которому было всего двадцать три года,
поселился в старом доме, то сразу почувствовал что-то необычное в своем
седом высохшем соседе, как будто на нем было дыхание космического ветра. Он
постарался сойтись с ним поближе, ведь старые друзья не смели приблизиться к
нему, и его поразил страх, который не покидал костлявого наблюдателя и
слушателя. В том, что этот человек постоянно наблюдал и слушал, не было
никаких сомнений. Но наблюдал и слушал он скорее разумом, чем глазами и
ушами, и постоянно был занят тем, чтобы забыться в бесконечном чтении
веселеньких романчиков. А едва начинали звонить церковные колокола, он
переставал слушать и вопил, и серая кошка, жившая в его комнате, тоже выла с
ним в унисон, пока не стихал в отдалении последний звук.
Уильямс был настойчив, но и с ним сосед не говорил ни о чем серьезном
или тайном. Старик не стремился никому внушать свое настроение, поэтому
симулировал веселье и шутливый тон, лихорадочно припоминая забавные пустяки,
но с каждой минутой его голос становился все более высоким и напряженным,
пока не срывался на придушенный фальцет. Даже самые банальные замечания
выдавали недюжинные знания этого человека, и Уильямс не удивился, узнав, что
он учился в Харроу и Оксфорде. Позднее Уильямсу стало известно, что его
сосед не кто иной, как лорд Нортем, чей древний наследственный замок в
Йоркшире породил множество самых фантастических слухов, однако стоило ему
заговорить о замке, возможно, времен римлян, как его владелец наотрез
отказался признать за ним что-то необычное. Он даже визгливо захихикал,
когда речь зашла о тайных ходах, что прорублены в горной гряде, сурово
взирающей на Северное море.
Так все и шло до того вечера, когда Уильямс принес домой пользующийся
дурной славой Necronomicon сумасшедшего араба Абдулы Алхазреда. Об этой
книге ему было известно лет с шестнадцати, когда занимавшаяся любовь к
таинственному побуждала его задавать странные вопросы согнутому старостью
торговцу книгами на Чандос-стрит, и его всегда поражало, почему люди
бледнеют, стоит им заговорить о ней. От торговца он узнал, что после всех
гневных эдиктов священников и законников сохранились лишь пять экземпляров,
да и те запрятаны подальше испуганными владельцами, которые осмелились
взглянуть на мерзкие письмена. И вот теперь ему наконец-то повезло не только
напасть на след книги, но и купить ее за смехотворно малую цену. Он отыскал
ее в еврейской лавке в нищем квартале Клермаркет, где ему и прежде случалось
находить странные вещи, и он почти уверен, что старый согбенный левит
улыбался в нечесаную бороду, когда он совершал свое открытие. Громоздкий
кожаный переплет с медной застежкой лез в глаза, и цена оказалась нелепо
низкой.
Одного взгляда на заголовок было достаточно, чтобы его бросило в жар, а
диаграммы, вкрапленные в непонятный латинский текст, разбудили в его мозгу
смутные и на редкость тревожные воспоминания. Ему показалось совершенно
необходимым принести увесистый том домой и приняться за его расшифровку,
отчего он унес его из лавки с такой очевидной поспешностью, что старый еврей
тревожно закудахтал ему вслед. Когда же он наконец в своей комнате засел за
книгу, то сочетание старинного английского готического шрифта и
исковерканной средневековой латыни оказалось недоступным для его
лингвистических познаний, и он с большой неохотой обратился за помощью к
своему странному напуганному другу. Лорд Нортем, улыбаясь, что-то нашептывал
своей полосатой кошке и, когда дверь открылась, резко отпрянул от нее. Потом
он заметил книгу и весь задрожал, а едва Уильяме назвал ее, потерял
сознание. Придя в себя, он рассказал юноше свою историю, лихорадочным
шепотом поведал о своем фантастическом безумии, чтобы тот немедленно сжег
проклятую книгу и пепел развеял по ветру.
Наверное, шептал лорд Нортем, что-то было не так в самом начале, однако
ему никогда не пришло бы это в голову, не зайди он сам слишком далеко. Он
девятнадцатый барон в немыслимо древнем роду... В такое даже поверить
трудно, если всерьез заняться генеалогией, ибо семейные предания
рассказывают о предках, живших еще в досаксонские времена, когда некий Луний
Габиний Капито, военный трибун в третьем легионе Августа, тогда
располагавшемся в Линдеме в Римской Британии, был отстранен от командования
за участие в обрядах, не ведомых ни одной известной религии. Говорят,
Габиний приходил на скалу, где собиралось много странных людей, творивших в
темноте Старинный знак. Об этих странных людях бритты поминали разве лишь со
страхом, и они были последними, кто уцелел, когда утонула великая земля на
западе, оставившая после себя отдельные острова с кругами и святилищами, из
которых Стоунхедж самый большой. Естественно, никто не знает, насколько
справедлива легенда о том, что Габиний построил неприступную крепость вокруг
запретной пещеры и основал род, который ни пикты, ни саксы, ни датчане, ни
норманны не смогли уничтожить, или о том, что из этого рода произошел
храбрый друг и военачальник Черного Принца, которого Эдуард III пожаловал
титулом барона Нортем.
1 2