До самого ухода мужа она не сказала ни слова.
Ровно в шесть Фейзулла был в телестудии. Постепенно подошли и другие актеры. Ждали режиссера.
В студии ярко горели прожекторы, было жарко, как в бане. Над головами артистов, словно груши на ветках, висели микрофоны.
Тщедушный, низкорослый, подвижный Мамед носился туда-сюда, выбегал из одной двери, исчезал в другой, давал указания, распоряжения. То и дело слышалось его: «Значит, так… Значит, так…»
— Значит, так, — говорил он, — ты стоишь здесь, а ты выходишь отсюда. Ага… значит, так… Третья камера, слушай меня! Ты делаешь наезд отсюда. Крупный план! Ясно? Затем ты, вторая камера, берешь слева… Эй, Шамиль!.. Значит, так, как только я дам знак, включай музыку… Значит, так, все здесь, все на своих местах. А вот и Сиявуш-муаллим.
У Фейзуллы оборвалось сердце.
Откуда он мог знать, что сегодня на передачу приглашен их режиссер. Сиявуш нечасто бывает в телестудии. Знай Фейзулла, кто режиссер постановки, он бы непременно отказался от участия.
Сиявуш тотчас увидел его.
— Кябирлинский, дорогой, я бегу от тебя, а ты — за мной, преследуешь по пятам. Безжалостный человек. Передохнуть от себя не даешь!
Все засмеялись. Актеры и сам Сиявуш были в хорошем настроении. Сиявуш спросил у Мамеда тихо:
— Откуда взялся этот дубина?
— Значит, так… Садык звонит сегодня: болен. Думаю, что делать? Попался на глаза этот Кябирлинский. Я пригласил его. У него всего три слова.
— Выбрось.
— Что?
— Слова Кябирлинского. Что он говорит?
— Да почти ничего. Приносит письма, говорит. Постой, сейчас посмотрю, что он говорит… — Мамед полистал текст. — Значит, так, он говорит «Вот наши письма».
— Вычеркни. Пусть войдет, молча отдаст письма и уйдет. Все! Когда я слышу его голос, меня переворачивает.
Мамед хохотнул и вычеркнул фразу. Подошел к Кябирлинскому:
— Значит, так, Фейзулла, мы сократили твои слова, молча войдешь… Вот смотри, отсюда войдешь, отдашь письма и уйдешь. Все. Понял?
— Даже не здороваться?
— Нет, нет, ради бога!.. Значит, так, положил письма и ушел. Понял?
— Понял, понял. Сделаю.
Мамед хлопнул в ладоши:
— Значит, так, все проходят на свои места! Через пять минут…
Каждый занял свое место и замер. Камеры, словно ружейные стволы, нацелились на актеров.
Сиявуш, Мамед и звукорежиссер прошли за пульт, где на экранах мониторов появилась сцена, охваченная несколькими камерами с различных точек.
Время в телестудии будто стало ощутимым, материальным. Оно как бы обрело форму, границы, русло и приближалось к семи часам с неотвратимостью текущей к морю реки. Когда до семи осталось пятнадцать секунд, Сиявуш сказал в рабочий микрофон:
— Внимание! Мы в эфире! — и нажал кнопку.
Звукорежиссер включил музыку. Первая камера давала титры. Передача началась.
Спустя сорок минут Сиявуш закурил папиросу, поднялся с места. Передача окончилась. Актеры выходили из студии.
Кябирлинский, взяв Мамеда под руку, отвел в сторонх.
— Мамед, дорогой, скажи, я внесен в денежную веде мость?
— Разумеется, Кябирлинский. Неужели не веришь?.. Стыдно. Не даром же ты работаешь? Мы еще не при коммунизме. У нас пока социализм — переходная стадия к коммунизму.
— Нет, ты понимаешь, почему я спрашиваю? Говорят, кто обжегся на молоке — дует на воду. Как-то я тоже выступал у вас без слов, так же, как сегодня, немая роль. Так в бухгалтерии вычеркнули мою фамилию.
Мамед перебил его:
— Не беспокойся, я сам прослежу.
— Спасибо большое, Мамед. А то этот бухгалтер такой тип… Старик, гораздо старше меня и совсем слепой. Говорят, нацепит очки, сядет перед экраном и считает, загибая пальцы, сколько человек занято в передаче, кто сколько слов сказал, а затем начинает скандалить, мол, я не могу пускать на ветер государственные деньги…
— Словом, готов сэкономить на каждой твоей копейке, а?
— Вот видишь, сам говоришь.
— Нет, Кябирлинский, будь спокоен.
— Очень тебе благодарен.
Фейзулла обеими руками пожал руку Мамеду, попрощался с остальными.
Выйдя из проходной телецентра, увидел: к остановке подходит троллейбус. Побежал, едва успел сесть.
У Азнефти он вышел из троллейбуса и пересел в автобус. В десять минут девятого добрался до карамельной фабрики.
Три года Фейзулла руководил фабричным драмкружком. В кружке было всего шесть человек: четверо мужчин и две женщины.
Одним из членов этого маленького коллектива был пожилой фабричный сторож Салман-киши. Жил он бобылем, домой его не тянуло, вот и записался в драмкружок.
Был еще в кружке Мухтар, который втянулся в самодеятельность из-за своей жены Розы.
Роза была армянка, неплохо знала азербайджанский язык, однако говорила с акцентом. Очень хотела научиться говорить правильно. В этом ей усердно помогала ее подруга Бехиджа. Именно по настоянию Бехиджи Роза записалась в драмкружок.
Бехиджа, сорокалетняя женщина, была вдовой. По мнению Кябирлинского, она обладала истинным актерским дарованием.
В течение трех лет Кябирлинский готовил к постановке пьесу Джафара Джабарлы «Октай Эль-оглы». Роль Октая Кябирлинский взял себе. Остальные мужские роли он отдал Мухтару, Салману-киши, табельщику Баширу и шоферу Давуду. Так как кружок был пока малочисленный, все, кроме Кябирлинского, имели по две-три роли. Роза исполняла и роль Нади, и роль актрисы Тамары, Бехиджа играла и Френгиз, и сестру Октая Север.
Занятия кружка проводились раз в неделю в красном уголке фабрики комнате, стены которой были увешаны различными лозунгами, таблицами, плакатами, портретами, На красном полотнище через всю стену было написано: «Искусство принадлежит народу». Один из плакатов — сплошь разноцветные квадратики, треугольники, кружочки, столбики и цифры — наглядно рассказывал о годовом плане фабрики, объяснял, в какие города отправляется ее продукция. На стенде с позолоченной рамкой золотыми буквами по красному плюшу было написано: «Передовики производства»; ниже — двадцать фотокарточек, в том числе фото шофера Давуда. Над стендом еще давно Кябирлинский приколол кнопочками два портрета — Джафара Джабарлы и Станиславского. Занавесок на окнах не было, их заменяли пожелтевшие газетные листы. Стены комнаты попахивали известью, недавно здесь был ремонт.
Когда Кябирлинский вошел в красный уголок, все члены кружка были в сборе. Роза и Бехиджа шептались. Давуд с Баширом курили. Мухтар объяснял сторожу Салману-киши происхождение и смысл некоторых слов.
— Вот, например, слово «колбаса», — говорил он. — Откуда оно взялось? По-тюркски «кол» — «рука», «басан» — «набитый»… То есть набитый рукой. Ведь раньше колбасу делали вручную, брали кишку и набивали мясом. Кол-басан! Кол-басан! Стало «колбаса».
Салман-киши покачал головой:
— Ты смотри!.. Ну и дела на свете!..
— Да, вот так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15