Однако они нередко приобретают важное значение, потому что обнаруживают следы бессознательных стремлений и бросают яркий свет на характер героя, жизнь которого вы описываете».
Сейчас, когда еще не опубликован архив писателя, не собраны его письма и воспоминания о нем современников, мы можем только по каким-то мелким штрихам, отдельным словам, биографиям его друзей восстанавливать подлинные факты жизни Жюля Верна – ту третью жизнь, которую он целиком вложил в свои произведения. Мы почти ничего не знаем об этом годе его жизни, но он был подготовлен всем предыдущим периодом его биографии, начиная с сорок восьмого года, и наложил отпечаток на вторую половину его жизни, на его творчество. Иные страницы его книг, даже отдельные фразы вдруг открывают нам жизнь его сердца в эти дни, – так иногда при мгновенном блеске молнии можно разглядеть очень мелкие подробности, не видные даже в яркий полдень.
Встречался ли он в это лето со своими друзьями? Мы не знаем этого. Но бесспорно одно: их всех объединял Париж.
Паскаль Груссе занял руководящую роль в новом правительстве. Он был делегатом внешних сношений, то есть ведал всеми иностранными делами Коммуны.
Элизе Реклю, отрицавший всякую власть и верный своим убеждениям, отказался быть делегатом Коммуны. Но он был верен ей до конца: сна ала помогал Hадару организовывать воздухоплавательный парк, а потом сражался, как простой солдат, с версальцами.
Луиза Мишель с первого же дня стала рядовым бойцом Коммуны – в солдатском мундире, с ружьем в руках.
…Один из биографов Жюля Верна, Шарль Лемир, рассказывает, что в 1875 году в одной из жалких хижин «поселенцев Новой Каледонии» он обнаружил на стене портрет писателя, по-видимому, вырезанный из какого-то журнала. Лемир не говорит, что это за хижины, но мы знаем, что это поселок сосланных коммунаров. И ясно становится, что Жюль Верн был дорог героям первой в мире пролетарской революции, что они любили его как близкого по духу человека и не забывали о нем в горчайшие годы каторги и ссылки.
Пепел Парижа
Прозвучал последний залп пушек с двойным зарядом и смолк. Оставшиеся в живых коммунары с дрожью слушали, не раздадутся ли выстрелы снова. Но ничто не нарушало гнетущего молчания.
Коммуна пала.
Над Парижем летал пепел, словно после извержения. Догорало здание городской Думы, где так недавно под утренним солнцем торжественно была провозглашена Коммуна города Парижа. Сейчас ночной ветер раздувал тухнувшее пламя, и пляшущие языки огня отражались в крови, сочившейся из-под ворот казарм.
Кончилась оргия открытых убийств, совершаемых опьяневшими от крови солдатами, которые косили народ, как траву. Однако смерть продолжала свою истребительную работу, только облекшись в судебную мантию. Официально число жертв версальской резни оценивалось в тридцать пять тысяч человек, но сто тысяч парижских рабочих без вести исчезли из своих квартир в эти дни.
По улицам бродили женщины-вампиры в элегантных туалетах. Кончиками зонтиков они пытались раскрыть залитые кровью глаза трупов.
Чистая вода Сены помутнела, и ее струи были красными.
Колодцы были забиты трупами, мертвецы заселили каменоломни и плыли по реке.
Полицейские заливали трупы негашеной известью, обливали керосином и смолой и жгли, бросали в воду и хоронили в земле.
Но наскоро засыпанные мертвецы разбухали и поднимали прикрывающий их тонкий слой земли, словно пытаясь встать.
Прекратила работу Парижская академия, зато открылись бесчисленные рестораны, где офицеры в золоченых мундирах кутили с красавицами в кружевах.
В дни Коммуны академия работала плодотворно, как никогда. На ее заседаниях разбирались вопросы о лечении холеры, анализировались движения Луны, изучалось питание гиацинтовых луковиц. Химик Барбуз демонстрировал телеграф, передающий депеши через воду Сены между Отейлем и Пасси. Дебатировался вопрос о существовании электрических волн, ставился вопрос о новой классификации инфузорий. Внимание ученых привлекло вещество метеоритов, впервые подвергнутое химическому анализу. На последнем заседании обсуждалась проблема эволюции звезд.
Молодежь, словно спеша бежать от старого мира, хотела найти в науке путеводителя в будущее. Было открыто множество курсов для этих молодых энтузиастов… Но все это было в прошлом, в дни Коммуны. Теперь с этим было покончено.
физиолог Флуранс, в двадцать пять лет уже занимавший профессорскую кафедру, был не только ученым, но и политическим борцом. Он бежал от наполеоновского режима в Турцию, где участвовал в восстании греков и руководил восстанием на Крите против турецкого владычества. Вернувшись во Францию после падения империи, он стал одним из генералов Коммуны. Взятый в плен, он был убит без суда: какой-то офицер разрубил ему голову, а нарядные дамы… не стоит вспоминать ужасы этих дней…
Флуранс был похож на многих героев Жюля Верна, он мог быть одним из товарищей капитана Немо.
Элизе Реклю, взятый в плен с оружием в руках, был связан и взят под стражу. Когда его вели по улице, к нему подбежал какой-то нарядно одетый господин и нанес великому географу ужасный удар по голове, от которого тот лишился сознания, Реклю узнал в нем одного из членов Географического общества – того самого, секретарем которого был великий гуманист Паганель.
Суд приговорил Реклю к пожизненной каторге. В тюремной камере, скованный кандалами, он работал над вторым томом своей всемирно известной книги «Земля».
Паскаль Груссе, как один из вожаков Коммуны, был приговорен к смертной казни.
Луиза Мишель, также взятая в плен, приготовилась к смерти. «Не стоит ее обыскивать, все равно утром ее расстреляют», – сказал офицер. На бастионе, куда ее привели, ей «посчастливилось» лицом к лицу встретиться с самим палачом Коммуны генералом Галифе.
«На бастион прискакала группа блестящих офицеров, – вспоминала она позже. – Тот, кто был, по-видимому, начальником, был человек довольно полный, с правильными чертами лица; но его свирепые глаза, казалось, выкатывались из орбит. Лицо его было багрово: точно вся кровь, пролитая в эти дни, выступила на нем, чтобы отметить его печатью Каина; великолепная лошадь стояла неподвижно, словно бронзовое изваяние.
Выпрямившись на своем коне и надменно подбоченившись, он обратился к арестованным:
– Я – Галифе! Вы считаете меня жестоким, господа с Монмартра, ну, а я более жесток, чем даже вы думаете!..»
Жюль Верн бродил по опустевшему Парижу, и парижский пепел сыпался на него. Остов городской Думы глядел на него незрячими выбитыми окнами. Ему не хотелось больше быть писателем, он готов был вернуться на биржу или даже к мантии законника, но ему было сорок три года и не было сил начинать новую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76