- Чегт с тобой!
- Этот номер в мое время московский хор в пении выполнял, а нынче времена попостней, - сказала охотница до зрелищ старуха Жигалиха, а Ирка-пионерка с компанией встала, не желая слушать буржуйных стишков.
В пустой комнате за сценой они пошли составлять свежий лист стенгазеты. Мимоходом не утерпела Ирка и опять шепотом Зое:
- Брось фигли-мигли, не то включим тебя в "язвы поселка".
- Если осматривать все здешние раритеты, то нам пора уж в театр, сказал Зоечке Диего. - Надеюсь дополнить там свой фельетон "Нэпман на даче".
Они пошли к театрику "Муза" с красным флажком на воротах. Из оконца кассы выклюнул дятлом кассир и торжественно объявил:
- Предупреждаю вас, граждане, уже билетов ниже полтинника нет!
У кассы был весь поселок, от матерей с грудными до юных таитян с картины Гогена, в одной легкой сеточке, гордившихся голым бицепсом.
Рядом с будкой кассира висела афиша с анонсом пьесы, прошумевшей в столицах.
- Актеры! Актеры! - И мальчишки, поправив наскоро ремень плоской коробки с товаром на рубль, стрельнули встречать.
- Сама императрица прет, свои чемоданы несет, зда-аровая! - кричали мальчишки.
- А ведь похожа, я живую видала. И только подумать, из придворной кареты точно так выходила, а я таким же манером ей в спину...
- Только уж сама-то, чай, своих чемоданов тогда не носила.
- Гражданин кассир, почему именно нет имен на афише?
- А имена нам к чему же! Афиша давно напечатана, а уж труппу потом... подбираем на бирже. Кто свободен - один к одному лепим спектакль. На выезд, в дачное место, каждый идет на две роли. Есть которые и на три... вот один во дворе никак уж в князья гримируется.
- Ишь ты, под небесное под освещение! Эх, граждане, с голоду это небось!
Несмотря на зеленые шкалики, мерцавшие в зелени, в театральной уборной электричества почему-то еще не было, и актер, чернявенький, с волосатой грудью, мастерился под наружное освещение застегнуть на золотые запонки стоявшую лубом крахмальную грудь. Он гневно кричал в публику:
- Черт знает что, - когда ж дадут электричество?
- Опоздать им, вишь, нежелательно, - пояснял лавочник, - на голых досках все бока здесь в театре обмять.
- Дачники не прежние, приглашать не тароваты, сами-то большинство полупролетариат.
- Вы по пьесе кто будете? Министр или князь? - жеманится дачница перед высоким носатым блондином.
- А вот угадайте?
- И меня угадайте.
И на скорую руку тотализатор. Ставят дачницы на актеров карамель "Иру" и конфету "Мишку" - наживают мальчишки.
Во дворе из-за князя, победившего крахмальную грудь, глянули воронова крыла парик, нос крючком, из-под носа черная как смоль борода. Борода сказала брюзгливо:
- Мы в сараях ночевать не согласны!
- Это сам... - зашептались в публике, - это сам.
- Опоздаешь, на аглицких на пружинах поспишь, - крикнул из гущи голос, - всю труппу Собакин с выпивкой приглашает.
- У Собакина в кармане вошь на аркане, в луже спит, самогоном налит, го-го, не доверяйте, просвещенные артисты.
Наконец расшипелась, заработала станция, всюду вспыхнуло. Открылись двери, и, заглушая визгом звонок, ринулась публика "стоячего" места. За ними публика выше и ниже полтинника.
- Вот они в ложе, глядите, - сказала Зоечка, - как иконостас разукрасились. Об нас шепчутся - Чушкова, Папкова и Краузе.
- Я бандит-шико, а вы моя жертва! Уж не войти ли мне в роль?
Появился пред началом антрепренер, он же суфлер, он же великий князь героическое лицо пьесы, просил снисхождения за то, что гастролеры играть будут без декораций, без многих действующих лиц и опущенных за поздним часом нескольких действий. Он выражал надежду, что граждане найдут в себе достаточно собственного революционного воображения и заполнят сцену всей роскошью придворных и прочих буржуазных покоев.
На пустой сцене, с красным клопиным диваном и симуляцией двух телефонов на дешевых стенах, металась короткая полная "фрейлина", торжествуя по поводу собственных именин до тех пор, пока сторож театра не возник всей персоной без малейшего грима в открытых дверях.
- Здорово, товарищ Сигов, - узнали из публики.
Сигов, как давно надоевшую ему и вполне обычную вещь, возгласил:
- Их императорские величества.
Под руку вошли пренарядная, в дутом браслете, немецкая бонна с худым русявеньким денщиком, и началась по пьесе завязка последних дворцовых интриг.
Вот немка-бонна села на стул и взяла в руки "Прожектор", а денщик, рассказав ей о перемене погоды, двинулся было к выходу на прием во дворец. Но полная фрейлина, вспомнив, что она "бывшая фаворитка", стремглав ринулась ему на шею.
- При живой-то жене! - и кричала и сердилась за отсутствие иллюзии публика. Кое-кто урезонивал:
- Да жена ведь не видит, гляди, в "Прожектор" уперлась.
- В самый в приезд иностранных гостей!
- В посещение германских рабочих СССР. Кусай себе локти, кусай, небось наша взяла!
Ах какой скандал! Нет, Зоечка больше не хочет смотреть, лучше одной сидеть и мечтать, чем подобный театр...
- Почему же именно одной, если вдвоем? - И пожатием ручки Диего: - Вы пошли навстречу моим пожеланиям, пройдемте сейчас в парк прямо к гроту.
В парке березовые стволы томно белели горностаевым мехом и в грациознейшем менуэте то взвивался, то мел по земле кружевной шлейф ветвей. Луна стояла над липами; кусты дрожали от ее перебегавшего, света, клумбы пахли левкоями.
- Плети турецких бобов - как лианы, и священной пагодой индусов предстает нам Салтычихин грот, - продекламировал Диего и, раздвинув ветви, вошел с Зоечкой в пещеру.
Здесь было сухо, тепло и совершенно чудесно. Вороненой сталью подбегала вода к песочной тропке у самого грота, а отбежав, серебрилась луной.
Диего, не сказав подобающих слов, захотел попросту целоваться. Вот еще - говорить? За слова теперь деньги дают. Но оскорбленная Зоечка ему с сердцем:
- Сперва заслужите, нарвите купавок. - И слабые руки толкают: - Вон! Вон! - И кокетливо:
- Если нарвете из середины пруда, я вас поцелую. Купавок, и желтых и белых.
Отбиваясь от объятий Пети Ростаки, Зоечка вытолкнула его вон из грота, и сама за ним вслед на песочную дорожку. А на дорожке-то?..
На дорожке, облитые луной, сомкнутым строем, рука под руку стояли: Чушкова, Папкова и Краузе. Они были зелены и безмолвны и, казалось, лишились движенья, едва Петя Ростаки, качнувшись с разлету, остолбенел перед ними.
Мгновение, с неимоверной быстротой, чуть сопя, одна за другой Папкова, Чушкова и Краузе стали снимать с себя кольца, серьги, часы и совать ему в руки. Потом, все трое, не вскрикнув, без оглядки, они устремились в аллею, как тяжелые камни, которые метнул великан из пращи.
Петя Ростаки бегущим кинулся вслед. Остановился. Его сердце билось, разбежались мысли. Одни руки поняли... руки стали совать по карманам кольца, серьги, часы.
1 2 3 4