Но жил еще постоянно сердитый милиционер с широким лицом (который как-то раз потом продал моим отцу с матерью елку к Новому году, и я уже тоже, как ни странно, мог его не особенно бояться). Он всегда ходил в форме. Но даже, когда снимал, этого все равно как-то не чувствовалось. Его комната была последняя в коридоре. А напротив нее была Колькина...
Я входил в нее наконец - и вот тут уже была сама приветливость. Здесь был особенный запах. И мне улыбались его родители: Колькин отец и Колькина мать. Я помню их улыбки. Они улыбались мне очень хорошо. Они были глухонемые и, не говоря ничего, улыбались. Они, понятно, не имели никакого отношения ко всей квартире. Все их связи были через Колю. Это были очень хорошие, необыкновенно добрые, на редкость добрые люди. Они, наверное, никогда никому не делали никакого зла. Старались делать нам с Колей что-то приятное. Отец шутил, как-то играл с нами. (И помню: конечно, как ругал Колю за что-то сердито. Нельзя не помнить: в детстве на это всегда очень обращаешь внимание, весь затихаешь и грустнеешь, останавливаешь свою жизнь - когда взрослые сердятся.)
Они были обыкновенные люди, приходили с работы, отец читал "Известия", мать что-то готовила на кухне. Я научился разговаривать с родителями Коли шепотом, ясно делая губами каждое слово. И для меня это не было уже странно. Мне было с ними легче разговаривать, чем с кем-нибудь еще в квартире. Я был как будто брат Коли: по крайней мере, его родителей совершенно не удивляло, что я целыми днями у них торчу. И я пропадал у Коли бесконечно.
А тут еще однажды... Его родители привезли коробку: телевизор "Рекорд". Вот это да! У нас дома его, конечно, еще не было. А они купили. Понятно: ведь как они могли еще развлекаться? Они смотрели без звука и понимали по губам, что говорят.
...Скоро будет детская передача, мы с Колей мчимся по его выщербленной лестнице с железными (без деревяшек уже) перилами как угорелые. Если Коля впереди, он говорит от радости: "Кто вперед, тот получит пулемет!" А если я - то: "Кто вперед, того кошка обдерет!" И наоборот. (Он притащил эти слова, наверное, из детского сада.)
Телевизор, конечно, имел значение. Но Коля вообще был хороший малый. Он был чистый человек - я это видел. Он был мне друг. А я - ему. Это было для нас очень важно - мы даже следили за собой и друг за другом в этом плане. И если я, например, провалился бы в дыру крыши старого гаража (!!!) - а это было вполне вероятным делом, тем более зимой: мы там лазили и съезжали с нее в сугроб, - то в этом случае Коля не убежал бы, конечно. Он и я иначе презирали бы его. Потому что это ведь было очень, очень страшно, неимоверно страшно: гараж заперт, вылезти невозможно, придется звать злых хозяев с ключом! - а это ужас, целый скандал, пожалуются, сами надерут уши - короче, нет ничего страшнее.
Все другие мои друзья, которые появились потом (ведь с Колей мы пошли учиться в разные классы), могли не убежать, а могли бы и убежать.
Мы облазили все на свете. Даже чердаки. Они во всех трех флигелях были совершенно разные. Это было самое захватывающее мероприятие в жизни - лезть на чердак (темный, мягкий, безлюдный, непонятный...). На чердаке было пыльно, но совершенно великолепно, все видно сверху, а не снизу, и вся жизнь во дворе - кто-то сидит, кто-то пошел, кто-то банально играет (и нас, где мы, не видит!) - представлялась уже какой-то другой, как будто в щелку из-под одеяла. То есть интереснее! Я уж не говорю про салют! Когда был салют, мы кричали с чердака, даже с крутой нашей крыши, на которую по этому случаю залезали, рассекречиваясь, не выдержав: "САЛЮ-ЮТ!!"
Потом мы не дыша один за другим (ох, каково последнему!..) спускались с чердака по страшно крутой лесенке, боясь, как бы в этот момент не открылась одна из дверей верхнего этажа - тогда все!.. Ни назад, ни вперед!.. Стали бы кричать или еще что-нибудь, шапку с головы, например, сорвали - у взрослых был такой приемчик, чтобы не убежал.
Но жить без лазания на чердак было нельзя.
Нам разрешалось ходить "за ворота". В каждом московском дворе были раньше ворота - они запирались на ночь, и дворник (мне рассказывала соседка, Полинка, как я ее всегда за глаза называл) открывал только своим, а всяким там жуликам не открывал (чтобы они что-нибудь не украли). Так что выражение "за ворота" было - а ворот не было, от них остался только столб, возле которого была каменная тумба - чтобы сани зимой, разъезжаясь во все стороны, не корябали дом. Тумба тоже осталась от прошлого. На нее кто-нибудь из нас время от времени просто вскакивал.
В заднем флигеле, в той же квартире, что и дядя Коля, жил Комар - Вовка Комаров, он был года на три старше нас. Когда мне было лет шесть, мы с ним очень дружили. У меня был трехколесный велосипед. Комар иногда со мной ездил, держась за руль и поставив одну ногу на ось, а другой толкаясь. Однажды мы с ним доехали так до Исторического музея, то есть до Красной площади. Ничего себе! Мы оставили наш транспорт при входе, а сами пошли смотреть музей. Я помню, что сначала шли кости и кости... А в конце было поинтереснее: сапог Петра и клетка Пугачева. Насмотревшись, мы тем же образом вернулись домой. Уже темнело. Было страшновато. "Коля, тебя мать искала", - сказали мне во дворе. Да-а... Но все обошлось. И я сам, кажется, не сказал матери, куда мы ездили. Она бы запретила, конечно, так делать.
И все-таки не ходить за ворота было нельзя.
У меня дома на буфете стоял большой самовар. Я на него иногда поглядывал. Ужасно интересный агрегат для нашего времени! Столько всякой возни, краников и труб, и всего лишь ради чаю - это нам импонировало!
Конечно, однажды я не удержался и решил растопить дома самовар. Тем более, мы были с другом Игорем, и было смелее.
А чем? Углем? Дровами? Дров уже не было нигде. Да и ходить искать что-то - слишком долго. Я решил газетами. А что может случиться? Мы же смотрим.
Я набил газет в самовар и зажег. Пошел дым. Много дыму почему-то (а толку, кстати, мало).
- Чего это вы там делаете? - спросила Полинка, у которой было мгновенное чутье на всякие перемещения.
- Ничего, - сказал я и закрыл дверь, ведущую к самовару.
Она захотела войти в комнату, но я встал на пути. Тем самым разжег ее любопытство совершенно.
А дым от газет идет огромный. Повалил в форточку. Скоро в доме это заметили и стали ходить. Когда я увидел в окно, что приближается несколько бабушек с участковым (я уже знал, что "участковый" - это милиционер, все как по писаному!), я выпрыгнул в окошко и скрылся у Игоря, боясь выглядывать в его окно.
Это было ужасно страшно! Я почти плакал от досады, что все так страшно и неприятно. Как я боялся, что "дело так не оставят"! (Самая противная фраза на свете! Бр-р...) Сообщат в школу, например. (А в школе у меня, сидевшего на уроке сложив руки, была незапятнанная репутация отличника - не то что во дворе!
1 2 3 4 5 6 7
Я входил в нее наконец - и вот тут уже была сама приветливость. Здесь был особенный запах. И мне улыбались его родители: Колькин отец и Колькина мать. Я помню их улыбки. Они улыбались мне очень хорошо. Они были глухонемые и, не говоря ничего, улыбались. Они, понятно, не имели никакого отношения ко всей квартире. Все их связи были через Колю. Это были очень хорошие, необыкновенно добрые, на редкость добрые люди. Они, наверное, никогда никому не делали никакого зла. Старались делать нам с Колей что-то приятное. Отец шутил, как-то играл с нами. (И помню: конечно, как ругал Колю за что-то сердито. Нельзя не помнить: в детстве на это всегда очень обращаешь внимание, весь затихаешь и грустнеешь, останавливаешь свою жизнь - когда взрослые сердятся.)
Они были обыкновенные люди, приходили с работы, отец читал "Известия", мать что-то готовила на кухне. Я научился разговаривать с родителями Коли шепотом, ясно делая губами каждое слово. И для меня это не было уже странно. Мне было с ними легче разговаривать, чем с кем-нибудь еще в квартире. Я был как будто брат Коли: по крайней мере, его родителей совершенно не удивляло, что я целыми днями у них торчу. И я пропадал у Коли бесконечно.
А тут еще однажды... Его родители привезли коробку: телевизор "Рекорд". Вот это да! У нас дома его, конечно, еще не было. А они купили. Понятно: ведь как они могли еще развлекаться? Они смотрели без звука и понимали по губам, что говорят.
...Скоро будет детская передача, мы с Колей мчимся по его выщербленной лестнице с железными (без деревяшек уже) перилами как угорелые. Если Коля впереди, он говорит от радости: "Кто вперед, тот получит пулемет!" А если я - то: "Кто вперед, того кошка обдерет!" И наоборот. (Он притащил эти слова, наверное, из детского сада.)
Телевизор, конечно, имел значение. Но Коля вообще был хороший малый. Он был чистый человек - я это видел. Он был мне друг. А я - ему. Это было для нас очень важно - мы даже следили за собой и друг за другом в этом плане. И если я, например, провалился бы в дыру крыши старого гаража (!!!) - а это было вполне вероятным делом, тем более зимой: мы там лазили и съезжали с нее в сугроб, - то в этом случае Коля не убежал бы, конечно. Он и я иначе презирали бы его. Потому что это ведь было очень, очень страшно, неимоверно страшно: гараж заперт, вылезти невозможно, придется звать злых хозяев с ключом! - а это ужас, целый скандал, пожалуются, сами надерут уши - короче, нет ничего страшнее.
Все другие мои друзья, которые появились потом (ведь с Колей мы пошли учиться в разные классы), могли не убежать, а могли бы и убежать.
Мы облазили все на свете. Даже чердаки. Они во всех трех флигелях были совершенно разные. Это было самое захватывающее мероприятие в жизни - лезть на чердак (темный, мягкий, безлюдный, непонятный...). На чердаке было пыльно, но совершенно великолепно, все видно сверху, а не снизу, и вся жизнь во дворе - кто-то сидит, кто-то пошел, кто-то банально играет (и нас, где мы, не видит!) - представлялась уже какой-то другой, как будто в щелку из-под одеяла. То есть интереснее! Я уж не говорю про салют! Когда был салют, мы кричали с чердака, даже с крутой нашей крыши, на которую по этому случаю залезали, рассекречиваясь, не выдержав: "САЛЮ-ЮТ!!"
Потом мы не дыша один за другим (ох, каково последнему!..) спускались с чердака по страшно крутой лесенке, боясь, как бы в этот момент не открылась одна из дверей верхнего этажа - тогда все!.. Ни назад, ни вперед!.. Стали бы кричать или еще что-нибудь, шапку с головы, например, сорвали - у взрослых был такой приемчик, чтобы не убежал.
Но жить без лазания на чердак было нельзя.
Нам разрешалось ходить "за ворота". В каждом московском дворе были раньше ворота - они запирались на ночь, и дворник (мне рассказывала соседка, Полинка, как я ее всегда за глаза называл) открывал только своим, а всяким там жуликам не открывал (чтобы они что-нибудь не украли). Так что выражение "за ворота" было - а ворот не было, от них остался только столб, возле которого была каменная тумба - чтобы сани зимой, разъезжаясь во все стороны, не корябали дом. Тумба тоже осталась от прошлого. На нее кто-нибудь из нас время от времени просто вскакивал.
В заднем флигеле, в той же квартире, что и дядя Коля, жил Комар - Вовка Комаров, он был года на три старше нас. Когда мне было лет шесть, мы с ним очень дружили. У меня был трехколесный велосипед. Комар иногда со мной ездил, держась за руль и поставив одну ногу на ось, а другой толкаясь. Однажды мы с ним доехали так до Исторического музея, то есть до Красной площади. Ничего себе! Мы оставили наш транспорт при входе, а сами пошли смотреть музей. Я помню, что сначала шли кости и кости... А в конце было поинтереснее: сапог Петра и клетка Пугачева. Насмотревшись, мы тем же образом вернулись домой. Уже темнело. Было страшновато. "Коля, тебя мать искала", - сказали мне во дворе. Да-а... Но все обошлось. И я сам, кажется, не сказал матери, куда мы ездили. Она бы запретила, конечно, так делать.
И все-таки не ходить за ворота было нельзя.
У меня дома на буфете стоял большой самовар. Я на него иногда поглядывал. Ужасно интересный агрегат для нашего времени! Столько всякой возни, краников и труб, и всего лишь ради чаю - это нам импонировало!
Конечно, однажды я не удержался и решил растопить дома самовар. Тем более, мы были с другом Игорем, и было смелее.
А чем? Углем? Дровами? Дров уже не было нигде. Да и ходить искать что-то - слишком долго. Я решил газетами. А что может случиться? Мы же смотрим.
Я набил газет в самовар и зажег. Пошел дым. Много дыму почему-то (а толку, кстати, мало).
- Чего это вы там делаете? - спросила Полинка, у которой было мгновенное чутье на всякие перемещения.
- Ничего, - сказал я и закрыл дверь, ведущую к самовару.
Она захотела войти в комнату, но я встал на пути. Тем самым разжег ее любопытство совершенно.
А дым от газет идет огромный. Повалил в форточку. Скоро в доме это заметили и стали ходить. Когда я увидел в окно, что приближается несколько бабушек с участковым (я уже знал, что "участковый" - это милиционер, все как по писаному!), я выпрыгнул в окошко и скрылся у Игоря, боясь выглядывать в его окно.
Это было ужасно страшно! Я почти плакал от досады, что все так страшно и неприятно. Как я боялся, что "дело так не оставят"! (Самая противная фраза на свете! Бр-р...) Сообщат в школу, например. (А в школе у меня, сидевшего на уроке сложив руки, была незапятнанная репутация отличника - не то что во дворе!
1 2 3 4 5 6 7