Разговор долго не налаживался (ребята считали почему-то, что у постели больной приличнее всего помолчать), потом, ободренные веселой приветливостью учительницы, ребята развязывали языки и тогда уже трещали наперебой, выбалтывая все школьные и поселковые новости. А за стеклянной дверью в ожидании халатов нетерпеливо топтались остальные.
Сережку Демина по какому-то негласному уговору пропускали вне очереди, и выходил он из палаты последним, с виновато склоненной головой, придерживая в кулаке не в меру длинный халат. У двери неизменно оглядывался, и Людмила Григорьевна читала в его глазах глубокое, недетское сострадание.
Однажды учительница поманила Сережку к себе и доверительно сообщила:
- Завтра, Сережа, у меня повязку снимут... Привези мне, пожалуйста, крышку от сломанной парты. Их много было у нас в школьном сарае. У завхоза попроси. И мела кусочек. Хорошо?
На другой день мужское достоинство впервые изменило Сережке. Увидев изуродованную руку с красными сморщенными култышками на месте двух ампутированных пальцев, он подозрительно шумно вздохнул и отвернулся, подрагивая плечами.
- Что ты? Что с тобой? - заволновалась Людмила Григорьевна. Посмотри, я еще писать могу. Смотри вот...
Видимо, от волнения больная долго не могла справиться с мелом - он все выпадал у нее на одеяло. Наконец, приспособив черную дощечку на коленях, она подумала минуту и, прикусив, как маленькая, губу, четко, красиво вывела:
"В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЕЛОЧКА".
- Видишь вот! А ты расчувствовался, чудак! Смотри-ка, жить еще можно! Что у вас по грамматике было на последнем уроке?
- Как же вы теперь на музыке-то будете играть? - горестно всхлипнул Сережка. - Пианино-то настроили в красном уголке, из города дяденька приезжал.
Темная тучка пробежала по лицу учительницы.
- На свете остается много прекрасного даже помимо музыки, - подумала она вслух.
- Конечно, - по-своему понял ее слова Сережка. - Могло быть и хуже. Он посмотрел на черную дощечку, украшенную безукоризненной каллиграфической надписью, и, отводя глаза от лежавшей поверх одеяла странно притягательной руки, осторожно спросил:
- Вы ничего тогда не приметили, в степи-то, когда шли?
Кровь жаркой волной затопила лицо Людмилы Григорьевны.
- Н-нет... А что?
Сережка напряженно заморгал, словно хотел убедиться, что недавние слезы уже высохли на ресницах, и прогудел, солидно понижая голос:
- Ничего... Хорошо, что не заметили.
Он помолчал, потирая упрямые шишки на лбу, наконец, не выдержав тяжести душившей его тайны, решительно откинул пятерней жесткий чубчик и зачастил, делая страшные глаза:
- Ведь нас тогда чуть волки не заели... Да-да! Тузика-то ведь они съели. Так и не вернулся. И до нас хотели добраться. Я их прямо рядом видел. Вам только не говорил. Вы тогда такая веселая были. "Пусть, думаю, - она ничего не знает, все-таки ведь женщина!" А про себя думаю: "Бросится на нее какой, я его палкой наскрозь!" У меня ведь палки-то лыжные настоящие - с наконечниками!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25