Он был худ как щепка, гадок, этот двадцативосьмилетний отщепенец, как никогда раньше далекий от всего остального мира.
Он поплелся к выключенному эскалатору, вцепился в черную резину перил. Несколько раз пришлось остановиться, когда «вертолеты» в голове уж слишком накручивали.
Камера хранения была дальше по бетонному коридору, как раз напротив туалета, возле которого сидел специальный служащий и брал пять монет, чтоб человек мог отлить. Поэтому отливали в переходе метро, фиг ли.
Ольссон всегда лежал вдоль ячеек, где-то между 120-й и 115-й. Спал, сука. Хильдинг зашел, одна нога босая — ни ботинка, ни носка. У этой сволочи должны быть бабки, так что уж не до ботинка, хрен бы с ним.
Он храпел. Хильдинг потянул его за руку и здорово тряханул:
— Бабки нужны.
Ольссон посмотрел на него, не понимая, проснулся он уже или все еще нет.
— Слышь ты? Бабло гони. Ты еще на прошлой неделе должен был.
— Завтра.
Его звали Ольссон. Хильдинг, кстати, не был уверен, что это его настоящее имя. Они сидели в одной колонии в Сконе, но и там ни одна сука не знала, реальное это имя или нет.
— Ольссон. Штукарь за тобой! А ну гони! Или сам дурь доставай, мать твою!
Ольссон сел. Он зевнул и уперся руками в пол.
— Бля буду, Хильдинг, нет ни хера.
Хильдинг Ольдеус поковырял в носу. У этой суки не было бабла. Прям как у той собесовской твари. Как у сеструхи. Он ведь ей снова звонил и клянчил точно так же, как и тогда, на перроне в метро, несколько дней назад. И ответила она так же: «Это твой выбор, твои проблемы, не превращай их в мои». Он ковырял и ковырял в язве, сорвал запекшуюся корочку, и она снова принялась кровить.
— Мне нужно бабло. Достань где хочешь.
— А нету. Зато есть новостишка — она стоит той штуки.
— Что за новостишка?
— Йохум Ланг тебя ищет.
Хильдинг засопел, продолжая копаться в ранке. Он попытался сделать вид, что его это не беспокоит.
— Насрать мне на это.
— Хильдинг, а что ему надо?
— Сидели мы вместе. В Аспсосе. Видать, хочет чего-нибудь перетереть.
Ольссон потер щеку:
— Ну че, стоит тыщи?
— Бабло гони.
— Нету.
Ольссон похлопал себя по карману ветровки:
— Но малямс дури имеем.
Он достал пакет, завернутый в тряпку, и помахал им перед носом у Хильдинга:
— Герасим. Берешь? Доза герыча, и мы квиты.
Хильдинг тут же перестал расковыривать нос.
— Герыч?
— И какой! Жесть!
Хильдинг хлопнул ладонями по плечам Ольссона:
— Посмотрим.
— На кислоте. Жесть, говорю тебе. Улет.
— Четверть. Скину только четверть, понял? Доволен?
Поезд на Мальмё и Копенгаген задерживался, голос из репродуктора прокатился по всему залу, мол, сидите и ждите, пятнадцать минут еще. Неподалеку в кафе журчала музыка, запах свежего кофе и сдобных венских булочек медленно наполнял зал. Но они его не заметили. Они вообще ничего не замечали вокруг. В этом огромном зале, по которому, прихватив огромные рюкзаки с нашитыми флажками, сновали люди, бежали, чтобы успеть на перрон, а их накрывало шумом поездов, что приходили откуда-то, чтобы через минуту уехать куда-то, и целые семьи, беспокойно поглядывающие на табло, сжимали красные дешевые билеты, на которых должны были поставить отметку контролеры Но им было не до того. Они спотыкающейся походкой брели к кабинке «Мгновенное фото», которая стояла у входа, Ольссон остался снаружи и следил, чтобы, во-первых, никто не зашел, а во-вторых, чтобы Хильдинг не схватил передоз. Хильдинг же уселся внутри кабинки на низенький стульчик и покачал головой.
Он задернул занавески, правда, ноги у него торчали наружу, так что Ольссону пришлось подвинуться, чтобы заслонить их собой.
Ложка лежала во внутреннем кармане дождевика.
Он насыпал в нее белый героиновый порошок, добавил пару капель лимонной кислоты и подержал над пламенем зажигалки, пока содержимое не начало бурлить, распространяя ощутимый запах. Тогда он добавил воды и наполнил смесью шприц.
Он здорово исхудал. Ремень раньше застегивался на третью или четвертую дырку, а теперь легко затягивался аж на седьмой. Он сделал петлю и перетянул предплечье, так что дерматин глубоко врезался в руку.
Наклонив голову, он держал второй конец ремня зубами, продолжая натягивать, но вена никак не появлялась. Он потыкал иглой в синяк на локтевом сгибе, посреди которого была здоровенная дырка: постоянные инъекции постепенно, кусочек за кусочком, выедали из руки плоть.
Он пробовал нащупать вену, еще и еще, и вскоре почувствовал, что игла попала куда надо. Он улыбнулся — боялся, что все будет гораздо труднее. В прошлый раз вообще пришлось ширнуться в шею.
Вобрал немного крови в шприц и увидел сквозь прозрачный пластик, как она смешивается с раствором, как будто красный цветок растворялся в воде. Красиво.
Он упал без сознания через пару секунд.
Свесился со стула и перестал дышать.
Среда, пятое июня
Она только что очнулась. Лидия попыталась повернуться на правый бок. Когда она так лежала, спину жгло немного меньше. Она лежала в одиночестве в большой комнате. Больше суток она была без сознания, и это по меньшей мере, — так ей сказала одна медсестра, та, что говорила по-русски.
Она сломала левую руку. Она этого не помнила и не знала, как он это сделал — видимо, задолго до того потеряла сознание. Рука была в гипсе, снимут только через пару недель.
Он много раз пнул ее в живот, это она помнила. Он кричал, что она девка, а девки трахаются так, как им говорят. И он, собственно, так и сделал, когда закончил бить ее ногами. Трахнул ее в зад — сначала членом, а потом пальцами.
Она слышал», как Алена пыталась его остановить, как она кричала и била его по спине, пока он не повернулся к ней и не сорвал с нее одежду. Теперь была ее, Аленина, очередь.
Лидия помнила все, что случилось. Все, пока он не достал кнут.
Он хлестал по спине, а она думала: «Это ничего, не спиной работаю, о спине нечего беспокоиться».
Она досчитала до одиннадцати. Ровно столько она помнила. Он, правда, продолжал и после того, как она потеряла сознание, так что вышло гораздо больше одиннадцати. Гораздо больше. Так сказала медсестра.
— Доброе утро.
Медсестра была темненькая, звали ее Ирена, и говорила она по-русски с польским акцентом. Она жила здесь почти двадцать лет, была замужем и родила троих детей. Жила хорошо, привыкла, и очень ей в Швеции нравилось.
— Доброе утро.
— Спала хорошо?
— Иногда.
Ирена промывала ей раны, так же как и вчера. Сначала на лице, потом на спине. На ногах были только синяки, а они пройдут сами собой.
Она дернулась, как только Ирена дотронулась до спины.
— Щиплет?
— Да.
— Постараюсь как можно осторожнее.
У двери палаты стоял охранник в зеленой форме. Она видела таких на шведских вокзалах каждый раз, когда Дмитрий прибегал в панике и приказывал быстро собираться и сваливать из города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Он поплелся к выключенному эскалатору, вцепился в черную резину перил. Несколько раз пришлось остановиться, когда «вертолеты» в голове уж слишком накручивали.
Камера хранения была дальше по бетонному коридору, как раз напротив туалета, возле которого сидел специальный служащий и брал пять монет, чтоб человек мог отлить. Поэтому отливали в переходе метро, фиг ли.
Ольссон всегда лежал вдоль ячеек, где-то между 120-й и 115-й. Спал, сука. Хильдинг зашел, одна нога босая — ни ботинка, ни носка. У этой сволочи должны быть бабки, так что уж не до ботинка, хрен бы с ним.
Он храпел. Хильдинг потянул его за руку и здорово тряханул:
— Бабки нужны.
Ольссон посмотрел на него, не понимая, проснулся он уже или все еще нет.
— Слышь ты? Бабло гони. Ты еще на прошлой неделе должен был.
— Завтра.
Его звали Ольссон. Хильдинг, кстати, не был уверен, что это его настоящее имя. Они сидели в одной колонии в Сконе, но и там ни одна сука не знала, реальное это имя или нет.
— Ольссон. Штукарь за тобой! А ну гони! Или сам дурь доставай, мать твою!
Ольссон сел. Он зевнул и уперся руками в пол.
— Бля буду, Хильдинг, нет ни хера.
Хильдинг Ольдеус поковырял в носу. У этой суки не было бабла. Прям как у той собесовской твари. Как у сеструхи. Он ведь ей снова звонил и клянчил точно так же, как и тогда, на перроне в метро, несколько дней назад. И ответила она так же: «Это твой выбор, твои проблемы, не превращай их в мои». Он ковырял и ковырял в язве, сорвал запекшуюся корочку, и она снова принялась кровить.
— Мне нужно бабло. Достань где хочешь.
— А нету. Зато есть новостишка — она стоит той штуки.
— Что за новостишка?
— Йохум Ланг тебя ищет.
Хильдинг засопел, продолжая копаться в ранке. Он попытался сделать вид, что его это не беспокоит.
— Насрать мне на это.
— Хильдинг, а что ему надо?
— Сидели мы вместе. В Аспсосе. Видать, хочет чего-нибудь перетереть.
Ольссон потер щеку:
— Ну че, стоит тыщи?
— Бабло гони.
— Нету.
Ольссон похлопал себя по карману ветровки:
— Но малямс дури имеем.
Он достал пакет, завернутый в тряпку, и помахал им перед носом у Хильдинга:
— Герасим. Берешь? Доза герыча, и мы квиты.
Хильдинг тут же перестал расковыривать нос.
— Герыч?
— И какой! Жесть!
Хильдинг хлопнул ладонями по плечам Ольссона:
— Посмотрим.
— На кислоте. Жесть, говорю тебе. Улет.
— Четверть. Скину только четверть, понял? Доволен?
Поезд на Мальмё и Копенгаген задерживался, голос из репродуктора прокатился по всему залу, мол, сидите и ждите, пятнадцать минут еще. Неподалеку в кафе журчала музыка, запах свежего кофе и сдобных венских булочек медленно наполнял зал. Но они его не заметили. Они вообще ничего не замечали вокруг. В этом огромном зале, по которому, прихватив огромные рюкзаки с нашитыми флажками, сновали люди, бежали, чтобы успеть на перрон, а их накрывало шумом поездов, что приходили откуда-то, чтобы через минуту уехать куда-то, и целые семьи, беспокойно поглядывающие на табло, сжимали красные дешевые билеты, на которых должны были поставить отметку контролеры Но им было не до того. Они спотыкающейся походкой брели к кабинке «Мгновенное фото», которая стояла у входа, Ольссон остался снаружи и следил, чтобы, во-первых, никто не зашел, а во-вторых, чтобы Хильдинг не схватил передоз. Хильдинг же уселся внутри кабинки на низенький стульчик и покачал головой.
Он задернул занавески, правда, ноги у него торчали наружу, так что Ольссону пришлось подвинуться, чтобы заслонить их собой.
Ложка лежала во внутреннем кармане дождевика.
Он насыпал в нее белый героиновый порошок, добавил пару капель лимонной кислоты и подержал над пламенем зажигалки, пока содержимое не начало бурлить, распространяя ощутимый запах. Тогда он добавил воды и наполнил смесью шприц.
Он здорово исхудал. Ремень раньше застегивался на третью или четвертую дырку, а теперь легко затягивался аж на седьмой. Он сделал петлю и перетянул предплечье, так что дерматин глубоко врезался в руку.
Наклонив голову, он держал второй конец ремня зубами, продолжая натягивать, но вена никак не появлялась. Он потыкал иглой в синяк на локтевом сгибе, посреди которого была здоровенная дырка: постоянные инъекции постепенно, кусочек за кусочком, выедали из руки плоть.
Он пробовал нащупать вену, еще и еще, и вскоре почувствовал, что игла попала куда надо. Он улыбнулся — боялся, что все будет гораздо труднее. В прошлый раз вообще пришлось ширнуться в шею.
Вобрал немного крови в шприц и увидел сквозь прозрачный пластик, как она смешивается с раствором, как будто красный цветок растворялся в воде. Красиво.
Он упал без сознания через пару секунд.
Свесился со стула и перестал дышать.
Среда, пятое июня
Она только что очнулась. Лидия попыталась повернуться на правый бок. Когда она так лежала, спину жгло немного меньше. Она лежала в одиночестве в большой комнате. Больше суток она была без сознания, и это по меньшей мере, — так ей сказала одна медсестра, та, что говорила по-русски.
Она сломала левую руку. Она этого не помнила и не знала, как он это сделал — видимо, задолго до того потеряла сознание. Рука была в гипсе, снимут только через пару недель.
Он много раз пнул ее в живот, это она помнила. Он кричал, что она девка, а девки трахаются так, как им говорят. И он, собственно, так и сделал, когда закончил бить ее ногами. Трахнул ее в зад — сначала членом, а потом пальцами.
Она слышал», как Алена пыталась его остановить, как она кричала и била его по спине, пока он не повернулся к ней и не сорвал с нее одежду. Теперь была ее, Аленина, очередь.
Лидия помнила все, что случилось. Все, пока он не достал кнут.
Он хлестал по спине, а она думала: «Это ничего, не спиной работаю, о спине нечего беспокоиться».
Она досчитала до одиннадцати. Ровно столько она помнила. Он, правда, продолжал и после того, как она потеряла сознание, так что вышло гораздо больше одиннадцати. Гораздо больше. Так сказала медсестра.
— Доброе утро.
Медсестра была темненькая, звали ее Ирена, и говорила она по-русски с польским акцентом. Она жила здесь почти двадцать лет, была замужем и родила троих детей. Жила хорошо, привыкла, и очень ей в Швеции нравилось.
— Доброе утро.
— Спала хорошо?
— Иногда.
Ирена промывала ей раны, так же как и вчера. Сначала на лице, потом на спине. На ногах были только синяки, а они пройдут сами собой.
Она дернулась, как только Ирена дотронулась до спины.
— Щиплет?
— Да.
— Постараюсь как можно осторожнее.
У двери палаты стоял охранник в зеленой форме. Она видела таких на шведских вокзалах каждый раз, когда Дмитрий прибегал в панике и приказывал быстро собираться и сваливать из города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79