«Что?» – спрашивает директор, не понимая. «Ну как… ну… ну!.. Тепло… Тепло…» Но режиссер не догадывается, пока ему Савва Лукич не говорит: «Международная революция».
И директор кричит помрежу: «Метелкин! Если ты устроишь международную революцию через пять минут, понял?… Я тебя озолочу!..» И Метелкин вместе с автором устраивает международную революцию, мгновенно придумывая другой финал: на корабле капитана Гаттераса бунтуют матросы, лорда и его жену сбрасывают в море и передают свой пролетарский привет красным туземцам.
Вот вывод наш логический –
Не важно – эдак или так…
Финалом победным!!!
Идеологическим!!!
Мы венчаем наш спектакль!!!
Тогда Савва Лукич разрешает спектакль. Взрыв восторга. И Савва Лукич благосклонно обращается, уходя, к драматургу:
Ну, спасибо вам, молодой человек. Утешили… утешили, прямо скажу. И за кораблик спасибо… Далеко пойдете, молодой человек! Далеко… Я вам предсказываю…
Директор. Страшнейший талант, я же вам говорил.
Савва. В других городах-то я все-таки вашу пьеску запрещу… – нельзя все-таки… пьеска – и вдруг всюду разрешена! Курьезно как-то…
И на этом заканчивается пьеса. Финал имеет много общего с судьбой самого Булгакова, поскольку «Бег» запретил. Главрепертком вовсе, а «Дни Турбиных» были разрешены одному МХАТу, а в других городах запрещены.
Таиров, который поставил этот спектакль, писал тогда: «Савва Лукич, уродливо, бюрократически восприняв важные общественные функции, плодит уродливые штампы псевдореволюционных пьес, способных лишь осквернить дело революции и сыграть обратную, антиобщественную роль, заменяя подлинный пафос и силу революционной природы мещанским сладковатым сиропом беспомощного и штампованного суррогата».
Сказано в духе времени, очень много громких, трескучих слов, но суть понятна: Булгаков здесь выступает не против революционного искусства, а против искусства псевдореволюционного, против халтуры, которой тогда было огромное множество.
И рядом с Булгаковым, вот что характерно, мы видим очень похожие драматургические пародии, созданные писателями, стоявшими на другом полюсе литературной борьбы: Вишневским в пьесе «Последний решительный», где он пародирует сладенькое изображение советских моряков в балете «Красный мак» в Большом театре, и Маяковским в пьесе «Баня».
Маяковский, который Булгакова терпеть не мог и очень остро выступал против его пьес, в «Бане» (это одно из последних его произведений в 1930 году, поставленное Мейерхольдом) совпадает с ним буквально в обличении этой псевдореволюционной халтуры, главреперткомовских бюрократов и чиновников.
Третий акт пьесы «Баня» построен чрезвычайно своеобразно: это перерыв в действии. Действие основное – изобретатели Велосипедкин и Чудаков «пробивают» машину времени через бюрократические рогатки. И на их дороге стоит монументальная скала – главначпупс (главный начальник по управлению и согласованию) Победоносиков. Но вдруг в третьем акте действие прерывается. Мы видим на сцене театр в театре. Режиссер ждет прихода самого Победоносикова. (Так же, как у Булгакова). Победоносиков должен прийти и разрешить или не разрешить играть дальше.
Давайте вспомним этот замечательный театрально-пародийный акт «Бани».
Режиссер. Товарищи, не волнуйтесь! На несколько минут придется задержать третье действие по независящим обстоятельствам.
Минута, снова крики: «Время!»
Одну минуту, товарищи! (В сторону.) Ну что, идут? Неудобно так затягивать. Переговорить, наконец, можно и потом; пройдите в фойе, как-нибудь вежливо намекните. А, идут!.. Пожалте, товарищи! Нет, что вы! Очень приятно! Ну. несущественно, одну минуту, даже полчаса, это ж не поезд, всегда можно задержать. Каждый понимает, в такое время живем. Могут быть всякие там государственные, даже планетарные дела. Вы смотрели первый и второй акт? Ну, как, как? Нас всех, конечно, интересует впечатление и вообще взгляд…
Победоносиков. Ничего, ничего! Мы вот говорим с Иваном Ивановичем. (Этакая «шестерка» в его свите. – Б. В.) Остро схвачено. Подмечено. Но все-таки это как-то не то…
Режиссер. Так ведь это все можно исправить, мы всегда стремимся. Вы только сделайте конкретные указания, – мы, конечно… оглянуться не успеете.
Победоносиков. Сгущено все это, в жизни так не бывает… Ну, скажем, этот Победоносиков. Неудобно все-таки… Изображен, судя по всему, ответственный товарищ, и как-то его выставили в таком свете и назвали еще как-то «главначпупс». Не бывает у нас таких, ненатурально, нежизненно, непохоже! Это надо переделать, смягчить, опоэтизировать, округлить…
Иван Иванович. Да, да, это неудобно! У вас есть телефон? Я позвоню Федору Федоровичу, он, конечно, пойдет навстречу… Ах, во время действия неудобно? Ну, я потом. Това'рищ Моментальников, надо открыть широкую кампанию.
Моментальников.
Эчеленца, прикажите!
Аппетит наш невелик.
Только слово, слово нам скажите, –
Изругаем в тот же миг.
Режиссер. Что вы! Что вы, товарищи! Ведь это в порядке опубликованной самокритики и с разрешения Гублита выведен только в виде исключения литературный отрицательный тип.
Победоносиков. Как вы сказали? «Тип»? Разве ж так можно выражаться про ответственного государственного деятеля? Так можно сказать только про какого-нибудь совсем беспартийного прощелыгу. Тип! Это все-таки не «тип», а как-никак поставленный руководящими органами главначпупс, а вы – тип!! И если в его действиях имеются противозаконные нарушения, надо сообщить куда следует на предмет разбирательства и, наконец, проверенные прокуратурой сведения – сведения, опубликованные РКИ, претворить в символические образы. Это я понимаю, но выводить на общее посмешище в театре…
Режиссер. Товарищ, вы совершенно правы, но ведь это по ходу действия…
Победоносиков. Действия? Какие такие действия? Никаких действий у вас быть не может, ваше дело показывать, а действовать, не беспокойтесь, будут без вас соответствующие партийные и советские органы. А потом, надо показывать и светлые стороны нашей деятельности. Взять что-нибудь образцовое, например, наше учреждение, в котором я работаю, или меня, например…
Иван Иванович. Да, да, да! Вы пойдите в его учреждение. Директивы выполняются, циркуляры проводятся, рационализация налаживается, бумаги годами лежат в полном порядке Для прошений, жалоб и отношений – конвейер. Настоящий уголок социализма. Удивительно интересно!
Режиссер. Но, товарищ, позвольте…
Победоносиков. Не позволю!!! Не имею права и даже удивляюсь, как это вообще вам позволили! Это даже дискредитирует нас перед Европой. (Мезальянсовой) Это вы не переводите, пожалуйста… (С ними иностранец, мистер Понт Кич. – Б. В. )
Мезальянсова. Ах, нет, нет, ол раит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
И директор кричит помрежу: «Метелкин! Если ты устроишь международную революцию через пять минут, понял?… Я тебя озолочу!..» И Метелкин вместе с автором устраивает международную революцию, мгновенно придумывая другой финал: на корабле капитана Гаттераса бунтуют матросы, лорда и его жену сбрасывают в море и передают свой пролетарский привет красным туземцам.
Вот вывод наш логический –
Не важно – эдак или так…
Финалом победным!!!
Идеологическим!!!
Мы венчаем наш спектакль!!!
Тогда Савва Лукич разрешает спектакль. Взрыв восторга. И Савва Лукич благосклонно обращается, уходя, к драматургу:
Ну, спасибо вам, молодой человек. Утешили… утешили, прямо скажу. И за кораблик спасибо… Далеко пойдете, молодой человек! Далеко… Я вам предсказываю…
Директор. Страшнейший талант, я же вам говорил.
Савва. В других городах-то я все-таки вашу пьеску запрещу… – нельзя все-таки… пьеска – и вдруг всюду разрешена! Курьезно как-то…
И на этом заканчивается пьеса. Финал имеет много общего с судьбой самого Булгакова, поскольку «Бег» запретил. Главрепертком вовсе, а «Дни Турбиных» были разрешены одному МХАТу, а в других городах запрещены.
Таиров, который поставил этот спектакль, писал тогда: «Савва Лукич, уродливо, бюрократически восприняв важные общественные функции, плодит уродливые штампы псевдореволюционных пьес, способных лишь осквернить дело революции и сыграть обратную, антиобщественную роль, заменяя подлинный пафос и силу революционной природы мещанским сладковатым сиропом беспомощного и штампованного суррогата».
Сказано в духе времени, очень много громких, трескучих слов, но суть понятна: Булгаков здесь выступает не против революционного искусства, а против искусства псевдореволюционного, против халтуры, которой тогда было огромное множество.
И рядом с Булгаковым, вот что характерно, мы видим очень похожие драматургические пародии, созданные писателями, стоявшими на другом полюсе литературной борьбы: Вишневским в пьесе «Последний решительный», где он пародирует сладенькое изображение советских моряков в балете «Красный мак» в Большом театре, и Маяковским в пьесе «Баня».
Маяковский, который Булгакова терпеть не мог и очень остро выступал против его пьес, в «Бане» (это одно из последних его произведений в 1930 году, поставленное Мейерхольдом) совпадает с ним буквально в обличении этой псевдореволюционной халтуры, главреперткомовских бюрократов и чиновников.
Третий акт пьесы «Баня» построен чрезвычайно своеобразно: это перерыв в действии. Действие основное – изобретатели Велосипедкин и Чудаков «пробивают» машину времени через бюрократические рогатки. И на их дороге стоит монументальная скала – главначпупс (главный начальник по управлению и согласованию) Победоносиков. Но вдруг в третьем акте действие прерывается. Мы видим на сцене театр в театре. Режиссер ждет прихода самого Победоносикова. (Так же, как у Булгакова). Победоносиков должен прийти и разрешить или не разрешить играть дальше.
Давайте вспомним этот замечательный театрально-пародийный акт «Бани».
Режиссер. Товарищи, не волнуйтесь! На несколько минут придется задержать третье действие по независящим обстоятельствам.
Минута, снова крики: «Время!»
Одну минуту, товарищи! (В сторону.) Ну что, идут? Неудобно так затягивать. Переговорить, наконец, можно и потом; пройдите в фойе, как-нибудь вежливо намекните. А, идут!.. Пожалте, товарищи! Нет, что вы! Очень приятно! Ну. несущественно, одну минуту, даже полчаса, это ж не поезд, всегда можно задержать. Каждый понимает, в такое время живем. Могут быть всякие там государственные, даже планетарные дела. Вы смотрели первый и второй акт? Ну, как, как? Нас всех, конечно, интересует впечатление и вообще взгляд…
Победоносиков. Ничего, ничего! Мы вот говорим с Иваном Ивановичем. (Этакая «шестерка» в его свите. – Б. В.) Остро схвачено. Подмечено. Но все-таки это как-то не то…
Режиссер. Так ведь это все можно исправить, мы всегда стремимся. Вы только сделайте конкретные указания, – мы, конечно… оглянуться не успеете.
Победоносиков. Сгущено все это, в жизни так не бывает… Ну, скажем, этот Победоносиков. Неудобно все-таки… Изображен, судя по всему, ответственный товарищ, и как-то его выставили в таком свете и назвали еще как-то «главначпупс». Не бывает у нас таких, ненатурально, нежизненно, непохоже! Это надо переделать, смягчить, опоэтизировать, округлить…
Иван Иванович. Да, да, это неудобно! У вас есть телефон? Я позвоню Федору Федоровичу, он, конечно, пойдет навстречу… Ах, во время действия неудобно? Ну, я потом. Това'рищ Моментальников, надо открыть широкую кампанию.
Моментальников.
Эчеленца, прикажите!
Аппетит наш невелик.
Только слово, слово нам скажите, –
Изругаем в тот же миг.
Режиссер. Что вы! Что вы, товарищи! Ведь это в порядке опубликованной самокритики и с разрешения Гублита выведен только в виде исключения литературный отрицательный тип.
Победоносиков. Как вы сказали? «Тип»? Разве ж так можно выражаться про ответственного государственного деятеля? Так можно сказать только про какого-нибудь совсем беспартийного прощелыгу. Тип! Это все-таки не «тип», а как-никак поставленный руководящими органами главначпупс, а вы – тип!! И если в его действиях имеются противозаконные нарушения, надо сообщить куда следует на предмет разбирательства и, наконец, проверенные прокуратурой сведения – сведения, опубликованные РКИ, претворить в символические образы. Это я понимаю, но выводить на общее посмешище в театре…
Режиссер. Товарищ, вы совершенно правы, но ведь это по ходу действия…
Победоносиков. Действия? Какие такие действия? Никаких действий у вас быть не может, ваше дело показывать, а действовать, не беспокойтесь, будут без вас соответствующие партийные и советские органы. А потом, надо показывать и светлые стороны нашей деятельности. Взять что-нибудь образцовое, например, наше учреждение, в котором я работаю, или меня, например…
Иван Иванович. Да, да, да! Вы пойдите в его учреждение. Директивы выполняются, циркуляры проводятся, рационализация налаживается, бумаги годами лежат в полном порядке Для прошений, жалоб и отношений – конвейер. Настоящий уголок социализма. Удивительно интересно!
Режиссер. Но, товарищ, позвольте…
Победоносиков. Не позволю!!! Не имею права и даже удивляюсь, как это вообще вам позволили! Это даже дискредитирует нас перед Европой. (Мезальянсовой) Это вы не переводите, пожалуйста… (С ними иностранец, мистер Понт Кич. – Б. В. )
Мезальянсова. Ах, нет, нет, ол раит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53