Объясняя, мне пришлось, для пущей наглядности, сжать своё горло – и, внезапно, я отдала себе отчёт, что при этом слове вспоминаю, в первую очередь, не ту казнь удушением, которая производилось в Испании при помощи хитроумных приспособлений инквизиторской инженерии (вплоть до 1974-го года), – а ту, которой всякий раз подвергалась я сама, – во время своих злосчастных визитов в семейство ван дер Брааков.
Самое странное в этих посещениях – для меня (возможно, именно как для профессионального историка) – заключалось в том, что Рая делала вид, будто ничего не помнит. „Невозмутимость“ – этот девиз был начертан на её штопанном-перештопанном знамени зверски изнасилованной оптимистки.
За чаем она мне обычно излагала баллады про алые розы своего семейного счастья – розы, которые сыпались на неё отовсюду – с неба, с потолков, с крыш, с фонарных столбов, – ещё в тот период, который она называла не иначе, как романтическое жениховство Аада. Она рассказывала мне про серенады, которые он якобы распевал под стенами их церковного бомжатника, про мольбы, которые адресовал самому Небу, про слёзы на его глазах, когда он просил её руки, про…
И это всё рассказывалось мне, несчастному свидетелю их воистину казуистического бракосочетания, имевшего место быть всего три года назад…
В связи с этой странной трактовкой исторических фактов (если не сказать – с их изощрённой подтасовкой), – в связи с этим, я бы сказала, беспрецедентным ревизионизмом реваншистского толка, у меня – как отстранённого исследователя истории – возникает несколько версий:
1. Существует такой психологический феномен, известный науке как параллакс Френкеля – Закса: когда индивид сильно врёт, он уже и сам верит, что он не врёт, – то есть даже не верит, что врёт.
2. Возможно, Раиса надеялась, что память, по каким-то таинственным причинам, вроде укуса мухи цеце, выветрилась у всех индивидов из её, Раиного, окружения – и не осталось этой памяти, даже в размере каких-нибудь пяти жалких килобайт, ни у кого, в частности – у её визави. То есть Раиса предполагала самое оптимистичное: а вдруг у меня (то есть у свидетеля, угнетённого её же позором, – у свидетеля, располагающего, кстати, и ещё одним свидетелем) – да завелась наконец хвороба Альцгеймера?!
3. Третье объяснение, на мой взгляд, – самое убедительное. Раиса была больна (была здорова) корневым человеческим свойством – отсутствием исторической памяти. В частности – отсутствием исторической памяти на всё „негативное“ (с фрикативным „г“), на всё „не оптимистическое“, „не жизнеутверждающее“, „тяжёлое“, „чернушное“ – etc.
А поскольку существование всего живого состоит исключительно из сгущений боли с краткими переменками (между уроками), то никто уроков толком не помнит. Homopopularis, он же – homomassalis (массовый человек), в итоге помнит лишь переменки: весёлые потасовки в рекреациях, сладкие ватрушки в буфете, беспроблемное сдирание сочинений, курение в уборной, etc.
И, в таком контексте, полагаю я, куда уж там Маркесу с его крупномасштабной бойней, вагонами трупов, ливнем, который мощно, как из брандспойта, смывает следы побоища, – куда уж там Маркесу с его знаменательным утром, наступившим буквально через пару часов после побоища, – тем утром, когда о только что происшедшем не помнит уже никто. Куда там Маркесу с этим страшным обобщением, если, задолго до него, наследника ацтеков и майя, уже оставили в этом вопросе свой золотой след два таинственных еврейских мудреца из города Черноморска.
Их бойня – несколько меньшего масштаба. По числу порющих, правда, она, порка, вполне даже массовая, но по числу выпарываемых – сугубо индивидуальная. А описанный мудрецами пейзаж после битвы являет собой настоящий шедевр минимализма:
„Но в кухне уже не было никого, кроме тёти Паши, заснувшей на плите во время экзекуции. На дощатом полу валялись отдельные прутики и белая полотняная пуговица с двумя дырочками“.
Вот эти две дырочки легко могут добить кого-нибудь слабонервного. Две пуговичных дырочки – это, по сути, всё, что остаётся в памяти массового человека после любых преступлений – любого масштаба.
А что уж говорить про круглосуточное попрание человеческого достоинства в так называемой „семье“? Чушь какая. На то человеку и мозги дадены, чтобы выворачивать любую перчаточку с выгодой для себя. Ну что значит – „с выгодой“? Это значит, что человечий (в особенности самочий) мозг нацелен исключительно на изобретение оправдательных („оптимистических“) объяснений. То есть таких объяснений происходящего, которые бы – любой ценой!! – способствовали сохранению „статуса кво“ – независимо от его качественной сути.
Проще говоря, мозг даден человеку для того, что бы оснастить последнего такими „предлагаемыми обстоятельствами“, при которых задница упомянутого человека, плотно соприкасаясь с довольно-таки горячей сковородкой (и, тем не менее, ленясь изменить свою дислокацию) – эта ленивая задница должна была бы восчувствовать, будто сидит она на мягчайшем диване… хорошем, добротном… марки, скажем, „Хилтон-2“… Немаловажно также убедить в том окружающих. Поскольку будучи убеждёнными, они станут поддерживать ленивую задницу морально. Придавать ей уверенности в том, что, уже дымясь, она сидит не на сковороде, а на гламурнейшем из диванов.
Или: убеди окружающих и себя, что раскалённая сковородка для задницы твоей даже полезна. Необходима. Неслучайна. Обетованна. Искупительна. Является овеществлением избраннических судеб. Роковой воли Небес. Ну, и т. п.
Свое малодушие окрести „здравомыслием“, а свинскую небрезгливость – „многотерпением“. Бесхарактерность назови „добротой“ и „покладистостью“. Трусость и лень, соответственно, – „тонкостью души“ и „почвенной мудростью“. Свою тупость нареки, ясный пень, „спокойным, уравновешенным характером“. Явное отсутствие привлекательных черт аттестуй как наивернейший признак их „тайного присутствия“. Катастрофический дефицит интеллекта назови, не стесняйся, „сокровищами, укромно живущими в самой глубине души“.
А что? На то человеку и мозг даден. В отличие от стыдящихся его, человека, куда как менее заносчивых родственников по эволюционной лестнице».
26
Предпоследним актом этой трагедии (именно трагедии: на жанре настаиваю) явилось посещение Аадом и Раей семейного психотерапевта.
А куда ж современной семье без отвлекающей терапии? Так и тянет сварганить римейк (социальный роман): Анна Аркадьевна знай себе бегает к семейному психотерапевту: сначала открыто, с Карениным, затем тайно – с Вронским. Страховая компания визиты с Карениным возмещает, а с Вронским – нет. (Или, допустим, с Карениным возмещает полностью, а с Вронским – только на 14%.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Самое странное в этих посещениях – для меня (возможно, именно как для профессионального историка) – заключалось в том, что Рая делала вид, будто ничего не помнит. „Невозмутимость“ – этот девиз был начертан на её штопанном-перештопанном знамени зверски изнасилованной оптимистки.
За чаем она мне обычно излагала баллады про алые розы своего семейного счастья – розы, которые сыпались на неё отовсюду – с неба, с потолков, с крыш, с фонарных столбов, – ещё в тот период, который она называла не иначе, как романтическое жениховство Аада. Она рассказывала мне про серенады, которые он якобы распевал под стенами их церковного бомжатника, про мольбы, которые адресовал самому Небу, про слёзы на его глазах, когда он просил её руки, про…
И это всё рассказывалось мне, несчастному свидетелю их воистину казуистического бракосочетания, имевшего место быть всего три года назад…
В связи с этой странной трактовкой исторических фактов (если не сказать – с их изощрённой подтасовкой), – в связи с этим, я бы сказала, беспрецедентным ревизионизмом реваншистского толка, у меня – как отстранённого исследователя истории – возникает несколько версий:
1. Существует такой психологический феномен, известный науке как параллакс Френкеля – Закса: когда индивид сильно врёт, он уже и сам верит, что он не врёт, – то есть даже не верит, что врёт.
2. Возможно, Раиса надеялась, что память, по каким-то таинственным причинам, вроде укуса мухи цеце, выветрилась у всех индивидов из её, Раиного, окружения – и не осталось этой памяти, даже в размере каких-нибудь пяти жалких килобайт, ни у кого, в частности – у её визави. То есть Раиса предполагала самое оптимистичное: а вдруг у меня (то есть у свидетеля, угнетённого её же позором, – у свидетеля, располагающего, кстати, и ещё одним свидетелем) – да завелась наконец хвороба Альцгеймера?!
3. Третье объяснение, на мой взгляд, – самое убедительное. Раиса была больна (была здорова) корневым человеческим свойством – отсутствием исторической памяти. В частности – отсутствием исторической памяти на всё „негативное“ (с фрикативным „г“), на всё „не оптимистическое“, „не жизнеутверждающее“, „тяжёлое“, „чернушное“ – etc.
А поскольку существование всего живого состоит исключительно из сгущений боли с краткими переменками (между уроками), то никто уроков толком не помнит. Homopopularis, он же – homomassalis (массовый человек), в итоге помнит лишь переменки: весёлые потасовки в рекреациях, сладкие ватрушки в буфете, беспроблемное сдирание сочинений, курение в уборной, etc.
И, в таком контексте, полагаю я, куда уж там Маркесу с его крупномасштабной бойней, вагонами трупов, ливнем, который мощно, как из брандспойта, смывает следы побоища, – куда уж там Маркесу с его знаменательным утром, наступившим буквально через пару часов после побоища, – тем утром, когда о только что происшедшем не помнит уже никто. Куда там Маркесу с этим страшным обобщением, если, задолго до него, наследника ацтеков и майя, уже оставили в этом вопросе свой золотой след два таинственных еврейских мудреца из города Черноморска.
Их бойня – несколько меньшего масштаба. По числу порющих, правда, она, порка, вполне даже массовая, но по числу выпарываемых – сугубо индивидуальная. А описанный мудрецами пейзаж после битвы являет собой настоящий шедевр минимализма:
„Но в кухне уже не было никого, кроме тёти Паши, заснувшей на плите во время экзекуции. На дощатом полу валялись отдельные прутики и белая полотняная пуговица с двумя дырочками“.
Вот эти две дырочки легко могут добить кого-нибудь слабонервного. Две пуговичных дырочки – это, по сути, всё, что остаётся в памяти массового человека после любых преступлений – любого масштаба.
А что уж говорить про круглосуточное попрание человеческого достоинства в так называемой „семье“? Чушь какая. На то человеку и мозги дадены, чтобы выворачивать любую перчаточку с выгодой для себя. Ну что значит – „с выгодой“? Это значит, что человечий (в особенности самочий) мозг нацелен исключительно на изобретение оправдательных („оптимистических“) объяснений. То есть таких объяснений происходящего, которые бы – любой ценой!! – способствовали сохранению „статуса кво“ – независимо от его качественной сути.
Проще говоря, мозг даден человеку для того, что бы оснастить последнего такими „предлагаемыми обстоятельствами“, при которых задница упомянутого человека, плотно соприкасаясь с довольно-таки горячей сковородкой (и, тем не менее, ленясь изменить свою дислокацию) – эта ленивая задница должна была бы восчувствовать, будто сидит она на мягчайшем диване… хорошем, добротном… марки, скажем, „Хилтон-2“… Немаловажно также убедить в том окружающих. Поскольку будучи убеждёнными, они станут поддерживать ленивую задницу морально. Придавать ей уверенности в том, что, уже дымясь, она сидит не на сковороде, а на гламурнейшем из диванов.
Или: убеди окружающих и себя, что раскалённая сковородка для задницы твоей даже полезна. Необходима. Неслучайна. Обетованна. Искупительна. Является овеществлением избраннических судеб. Роковой воли Небес. Ну, и т. п.
Свое малодушие окрести „здравомыслием“, а свинскую небрезгливость – „многотерпением“. Бесхарактерность назови „добротой“ и „покладистостью“. Трусость и лень, соответственно, – „тонкостью души“ и „почвенной мудростью“. Свою тупость нареки, ясный пень, „спокойным, уравновешенным характером“. Явное отсутствие привлекательных черт аттестуй как наивернейший признак их „тайного присутствия“. Катастрофический дефицит интеллекта назови, не стесняйся, „сокровищами, укромно живущими в самой глубине души“.
А что? На то человеку и мозг даден. В отличие от стыдящихся его, человека, куда как менее заносчивых родственников по эволюционной лестнице».
26
Предпоследним актом этой трагедии (именно трагедии: на жанре настаиваю) явилось посещение Аадом и Раей семейного психотерапевта.
А куда ж современной семье без отвлекающей терапии? Так и тянет сварганить римейк (социальный роман): Анна Аркадьевна знай себе бегает к семейному психотерапевту: сначала открыто, с Карениным, затем тайно – с Вронским. Страховая компания визиты с Карениным возмещает, а с Вронским – нет. (Или, допустим, с Карениным возмещает полностью, а с Вронским – только на 14%.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24