Сердце графа тяжело забилось, он в задумчивости изучал снимок.
Нет, он не простил ее, и вряд ли сможет простить когда-нибудь. Первый год после того, как Адель покинула его. О, это был самый тяжелый год! По ночам он заливался слезами. Нет, он не думал о том, что в эту минуту Адель может находиться в объятиях другого мужчины. Он не испытывал ревности, на это у него просто не осталось сил. Он прочувствовал до конца, до основания, каким может быть одиночество. Шептал ее имя.
Позже, много позже, когда душа не рвалась на куски, а осталась только тупая, изнуряющая боль в сердце, лорд Генри поражался тому, с каким цинизмом эта женщина следует своим желаниям. Вспоминая о ней, он порой задавался вопросами, ответа на которые не хотел знать.
Любила ли его Адель по-настоящему? Любила ли вообще? Обманывала ли она его? Почему отняла сына? Почему… Вопросы, остававшиеся без ответов. Порой ему казалось, войди Адель сейчас в комнату, он ни о чем не спросит, а лишь молча припадет к ее ногам.
Он пытался ее забыть, но скоро понял, что это невозможно. Утопичная, бессмысленная затея. Адель занимала верхнюю ступень в картине мира. Год назад ему вернули сына. Взглянув на Ричарда, он не мог сдержать слез, и почувствовал, что раны, нанесенные Аделью, еще не затянулись. В сумерках, при свете огня он долго беседовал с сыном в каминном зале, в каждой гримасе, каждом жесте узнавал ее. С тяжелым сердцем он лег в постель, и наутро проснулся совсем больным.
И вот теперь это письмо! Она желает вернуться. Для чего? Искреннее ли это желание? Нет, она не просит прощения, уверенная в своей правоте. Она просто приезжает и спрашивает согласие мужа, хотя сама уже все решила. В этом была вся Адель.
Граф поднялся и заходил по кабинету, дымя сигаретой и роняя пепел на ковер.
Да, такова Адель. Спокойная и свободная, ни к чему и ни к кому не привязанная. Леди Генри. Как же он слаб перед ней! Ему пятьдесят шесть. Он, в сущности, уже старик. Что она думает о нем? Сохранила ли она в памяти его образ? Он не видел Адель восемь лет, и страшился думать об этой. Он-то все помнит, до мельчайших подробностей, до самой незначительной детали.
В этом доме ее так долго не было… По правде говоря, он свыкся с мыслью, что она не вернется. Научился с этим жить. Воссоединение семьи… Какую еще надежду он мог питать?
Размышляя, граф вышел из кабинета и направился в апартаменты жены. К его мыслям примешивались иные впечатления: дорожка, заглушающая шаги, лестница и клинки на стенах, светлая галерея, из окон которой видна стеклянная стена зимнего сада. Его окликнул истопник. Граф Генри не сразу понял, что ему говорят. И только шагнув в забрызганную известкой комнату с покрытой чехлами мебелью, где рабочие спешно собирали кисти и шпатели, он осознал, что находится на запретной территории, в святая святых замка. Поначалу рабочие не заметили его и продолжили свое дело, ведя негромкий разговор. Граф вскинул брови, пытаясь уловить смысл слов. Это было воровское наречие, где слоги в словах переставлялись. Здесь уже не присутствовала Адель, здесь хозяйничали мужчины, простолюдины, с матросской хваткой и неистребимым запахом пота.
Последние несколько дней лорд Генри пребывал в подавленном состоянии, и это находило выход в сумбурных фразах, болезненной раздражительности. Теперь, глядя на этих нелепых людей, он почувствовал, что им овладевает бешенство. Кто-то воскликнул, заметив графа, все вдруг обернулись. Покрасневшими глазами он обвел комнату со свежеотштукатуренными стенами. И вдруг заметил, что все четыре колонны снесены. Это не были несущие колонны и возвели их в свое время лишь по прихоти Адели. Зал делился на три уровня, анфиладами перетекавших один в другой. На колоннах были развешаны зеркала. Гардеробная Адели. Но теперь пустота и гулкость зала поразили графа в самое сердце. Он понял, что все – не сон, и что с приездом графини в его жизни произойдет перелом.
– Почему снесены колонны? – глухо произнес он.
– Так это… Ваша светлость… Вы сами распорядились, – сказал пожилой рабочий с вислыми усами и вздутыми жилами на руках.
– Спрашиваю: почему все колонны? Я приказал убрать две у входа, а центральные оставить, – сказал граф, еле сдерживая злость.
– Нет, господин граф, – ответил рабочий, по-видимому старший. – Вы дали распоряжение все убрать, мы и убрали. Здесь ошибки быть не может. Это… изволите заблуждаться. Эй, Тони! – крикнул он кому-то. – Принеси схемы, малыш!
– Мы говорили с вашим управляющим, – продолжал бригадир, спокойно глядя на лорда Генри. – Он передал все ваши приказания и вот эти схемы.
Он взял из рук подошедшего юноши листы, сложенные пополам, развернул, желая привлечь внимание графа. Генри брезгливо поморщился.
– Значит, ты утверждаешь, что распоряжения были такие? Снести все колонны?
– Уверяю вас…
– Гляди сюда. Гляди хорошенько. По-твоему вот это все, что вы сделали, может называться гардеробной леди? Вот эти углы, эти ниши, вот это все!
– Господин граф… Подождите, – бормотал бригадир.
– Я же сказал…
– Но схемы, господин граф! Все было в точности исполнено.
Лорд Генри уже ругал себя за то, что ввязался в этот бессмысленный спор. Он одобрил проект архитектора, который считал, что необходимо изменить стиль апартаментов в целом. Гардеробная должна быть выдержана в бледно-зеленых тонах с использованием лакированных поверхностей, зеркал и стекла. Но он все больше злился. Именно потому, что был не прав.
– Канальи! Заставлю все переделать!
– За этим дело не станет, – сказал бригадир. Лорд Генри резко повернулся и вышел из зала, вконец расстроенный, пристыженный, с чувством вины. Под ногами хрустело битое стекло. Хуже всего было то, что рабочие могли подумать, будто он не желает им платить.
Он вернулся в кабинет, закурил, усаживаясь в кресло. Потом раскрыл шахматную доску и расставил фигуры. Что-то не то, что-то мешает, подумал он, прислушиваясь к себе. Не могу понять. Он перебрал события дня, разговоры, лица. И вдруг нашел: взгляд молодого рабочего, который он бросил на графа искоса, наклоняясь за ведром с краской. Серо-голубые глаза, даже скорее стального оттенка. Он смотрел спокойно, с долей пренебрежения. И именно этот взгляд отрезвил графа. Он резко поднялся и вышел. Спускаясь по лестнице, решил, что удвоит рабочим жалование.
– Скоро буду, – бросил он Уотсону, который с достоинством склонил седую голову.
Хрустя шипами колес автомобиля по гравию аллеи, в снопе фар выруливая за ворота, он подумал, что забыл перчатки и бумажник, забыл поцеловать на ночь сына, забыл себя. Начался дождь.
Было уже совсем темно, когда Джон вышел на террасу и уселся в плетеное кресло. Дождь в полном безветрии лил отвесно, было слышно, как с листьев и каменных львов стекает вода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Нет, он не простил ее, и вряд ли сможет простить когда-нибудь. Первый год после того, как Адель покинула его. О, это был самый тяжелый год! По ночам он заливался слезами. Нет, он не думал о том, что в эту минуту Адель может находиться в объятиях другого мужчины. Он не испытывал ревности, на это у него просто не осталось сил. Он прочувствовал до конца, до основания, каким может быть одиночество. Шептал ее имя.
Позже, много позже, когда душа не рвалась на куски, а осталась только тупая, изнуряющая боль в сердце, лорд Генри поражался тому, с каким цинизмом эта женщина следует своим желаниям. Вспоминая о ней, он порой задавался вопросами, ответа на которые не хотел знать.
Любила ли его Адель по-настоящему? Любила ли вообще? Обманывала ли она его? Почему отняла сына? Почему… Вопросы, остававшиеся без ответов. Порой ему казалось, войди Адель сейчас в комнату, он ни о чем не спросит, а лишь молча припадет к ее ногам.
Он пытался ее забыть, но скоро понял, что это невозможно. Утопичная, бессмысленная затея. Адель занимала верхнюю ступень в картине мира. Год назад ему вернули сына. Взглянув на Ричарда, он не мог сдержать слез, и почувствовал, что раны, нанесенные Аделью, еще не затянулись. В сумерках, при свете огня он долго беседовал с сыном в каминном зале, в каждой гримасе, каждом жесте узнавал ее. С тяжелым сердцем он лег в постель, и наутро проснулся совсем больным.
И вот теперь это письмо! Она желает вернуться. Для чего? Искреннее ли это желание? Нет, она не просит прощения, уверенная в своей правоте. Она просто приезжает и спрашивает согласие мужа, хотя сама уже все решила. В этом была вся Адель.
Граф поднялся и заходил по кабинету, дымя сигаретой и роняя пепел на ковер.
Да, такова Адель. Спокойная и свободная, ни к чему и ни к кому не привязанная. Леди Генри. Как же он слаб перед ней! Ему пятьдесят шесть. Он, в сущности, уже старик. Что она думает о нем? Сохранила ли она в памяти его образ? Он не видел Адель восемь лет, и страшился думать об этой. Он-то все помнит, до мельчайших подробностей, до самой незначительной детали.
В этом доме ее так долго не было… По правде говоря, он свыкся с мыслью, что она не вернется. Научился с этим жить. Воссоединение семьи… Какую еще надежду он мог питать?
Размышляя, граф вышел из кабинета и направился в апартаменты жены. К его мыслям примешивались иные впечатления: дорожка, заглушающая шаги, лестница и клинки на стенах, светлая галерея, из окон которой видна стеклянная стена зимнего сада. Его окликнул истопник. Граф Генри не сразу понял, что ему говорят. И только шагнув в забрызганную известкой комнату с покрытой чехлами мебелью, где рабочие спешно собирали кисти и шпатели, он осознал, что находится на запретной территории, в святая святых замка. Поначалу рабочие не заметили его и продолжили свое дело, ведя негромкий разговор. Граф вскинул брови, пытаясь уловить смысл слов. Это было воровское наречие, где слоги в словах переставлялись. Здесь уже не присутствовала Адель, здесь хозяйничали мужчины, простолюдины, с матросской хваткой и неистребимым запахом пота.
Последние несколько дней лорд Генри пребывал в подавленном состоянии, и это находило выход в сумбурных фразах, болезненной раздражительности. Теперь, глядя на этих нелепых людей, он почувствовал, что им овладевает бешенство. Кто-то воскликнул, заметив графа, все вдруг обернулись. Покрасневшими глазами он обвел комнату со свежеотштукатуренными стенами. И вдруг заметил, что все четыре колонны снесены. Это не были несущие колонны и возвели их в свое время лишь по прихоти Адели. Зал делился на три уровня, анфиладами перетекавших один в другой. На колоннах были развешаны зеркала. Гардеробная Адели. Но теперь пустота и гулкость зала поразили графа в самое сердце. Он понял, что все – не сон, и что с приездом графини в его жизни произойдет перелом.
– Почему снесены колонны? – глухо произнес он.
– Так это… Ваша светлость… Вы сами распорядились, – сказал пожилой рабочий с вислыми усами и вздутыми жилами на руках.
– Спрашиваю: почему все колонны? Я приказал убрать две у входа, а центральные оставить, – сказал граф, еле сдерживая злость.
– Нет, господин граф, – ответил рабочий, по-видимому старший. – Вы дали распоряжение все убрать, мы и убрали. Здесь ошибки быть не может. Это… изволите заблуждаться. Эй, Тони! – крикнул он кому-то. – Принеси схемы, малыш!
– Мы говорили с вашим управляющим, – продолжал бригадир, спокойно глядя на лорда Генри. – Он передал все ваши приказания и вот эти схемы.
Он взял из рук подошедшего юноши листы, сложенные пополам, развернул, желая привлечь внимание графа. Генри брезгливо поморщился.
– Значит, ты утверждаешь, что распоряжения были такие? Снести все колонны?
– Уверяю вас…
– Гляди сюда. Гляди хорошенько. По-твоему вот это все, что вы сделали, может называться гардеробной леди? Вот эти углы, эти ниши, вот это все!
– Господин граф… Подождите, – бормотал бригадир.
– Я же сказал…
– Но схемы, господин граф! Все было в точности исполнено.
Лорд Генри уже ругал себя за то, что ввязался в этот бессмысленный спор. Он одобрил проект архитектора, который считал, что необходимо изменить стиль апартаментов в целом. Гардеробная должна быть выдержана в бледно-зеленых тонах с использованием лакированных поверхностей, зеркал и стекла. Но он все больше злился. Именно потому, что был не прав.
– Канальи! Заставлю все переделать!
– За этим дело не станет, – сказал бригадир. Лорд Генри резко повернулся и вышел из зала, вконец расстроенный, пристыженный, с чувством вины. Под ногами хрустело битое стекло. Хуже всего было то, что рабочие могли подумать, будто он не желает им платить.
Он вернулся в кабинет, закурил, усаживаясь в кресло. Потом раскрыл шахматную доску и расставил фигуры. Что-то не то, что-то мешает, подумал он, прислушиваясь к себе. Не могу понять. Он перебрал события дня, разговоры, лица. И вдруг нашел: взгляд молодого рабочего, который он бросил на графа искоса, наклоняясь за ведром с краской. Серо-голубые глаза, даже скорее стального оттенка. Он смотрел спокойно, с долей пренебрежения. И именно этот взгляд отрезвил графа. Он резко поднялся и вышел. Спускаясь по лестнице, решил, что удвоит рабочим жалование.
– Скоро буду, – бросил он Уотсону, который с достоинством склонил седую голову.
Хрустя шипами колес автомобиля по гравию аллеи, в снопе фар выруливая за ворота, он подумал, что забыл перчатки и бумажник, забыл поцеловать на ночь сына, забыл себя. Начался дождь.
Было уже совсем темно, когда Джон вышел на террасу и уселся в плетеное кресло. Дождь в полном безветрии лил отвесно, было слышно, как с листьев и каменных львов стекает вода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46