На склонах горели костры пастухов, и это было похоже на волшебство, на отуманенные глаза чудовищ, полные слез, обращенные в весенний звездный накат неба.
Они молча двигались вдоль берега. Лошадь иногда всхрапывала, по мускулистому телу пробегала дрожь. Жанна, вконец обессиленная, сидела в седле, и влажный ветер, налетавший с моря из гиацинтовой дали, над которой дрожала серебристая полоса, шевелил волосы девушки. Порой граф, ведущий коня в поводу, поднимал на девушку свой темный взор и тогда она робко отзывалась улыбкой, похожей на дрожание солнечного луча под водой. Взор графа теплел, он с наслаждением глядел на эту улыбку, па бледное осунувшееся лицо, глаза, отуманенные страданием, но все-таки вызывающе прекрасные. Худенькая, в белом балахоне, широкие складки которого скрывали ее руки, с тонким профилем, вырезанным из кристаллизующегося воздуха, Жанна походила на ангела, восседающего на гордом коне, и графу де Ледреду казалось, будто он видит за ней очертания крыльев.
Он любил Жанну пылко, безудержно, нежно, и так боялся, что – безнадежно. Чувство это оказалось сильнее его воли, оно жило своей собственной жизнью и управляло им. Душа графа, прежде не докучавшая ему, внезапно проснулась именно тогда, когда он бросил случайный взгляд на девушку, еще в сущности ребенка, в испуге глядевшую на осужденных, и пепельная резная тень дубовых листьев скользила по ее лицу посреди ветреного, облачного, случайного дня. А потом эта проснувшаяся душа сладостно рыдала, когда он злым, остановившимся взглядом следил за ней, когда она разговаривала во дворе с горбуном, скрестив тонкие подвижные ноги в деревянных башмаках, а урод смущенно склонял голову и закусывал губу.
Он любовался Жанной, когда она, подобно вихрю, с разметавшимися волосами, увенчанная незабудками в сиянии красоты, расцвете половой зрелости, летела с холма и постепенно таяла в мареве затухающего дня, в то время, как в хижинах загорались дрожащие огни, от садов поднимался дым, запоздавшие путники брели к ночлегу, а рыбаки, взвалив на плечи снасти, возвращались к своим семьям.
Он не мог двинуться с места, он рыдал, падал на колени, раскинув руки в белом одеянии монаха, с символом инквизиции на пальце. Он молил Христа освободить его от чувства, терзавшего воспаленный разум и плоть, дать силы служить Ему Одному, дабы исполнить предначертанное. Слезы стекали на его выбритое лицо, чувственные губы, он закрывал глаза. Но образ, который так томил графа, не покидал его.
Ночь на маяке, когда Этьен де Ледред был как больной, разбойник, трепещущий перед своей жертвой, возвысившийся и униженный преступной любовью, преступной, ибо в Жанне он видел Божество. Когда ее привезли в доминиканский замок, граф едва не сошел с ума от страха за жизнь прекрасной простолюдинки, морской грезы, стоившей ему таких мучений. Граф знал, что обвиняют ее в колдовстве, и ясно понимал, чем это грозит. Теперь он молил Бога о спасении для бедной девушки, просил покорно, как о великой милости.
Несколько дней назад в час отчаяния граф спустился в подземелье, в его жуткие смрадные переходы. Он не знал, зачем туда шел. Дважды отвергнутый своей возлюбленной, он любил ее все сильнее – он, сидящий по правую руку великого инквизитора, тайный советник «узника Авиньона», могущественный подданный римской церкви, бывший до «отречения от мира» приближенным короля, перед которым склоняла голову знать, сильнейший среди вассалов, почитающий своего суверена. Рыцарь де Ледред угасал. Это проявлялось в раздражительности, вялости движений, поступи, в угасшем взгляде. Он был подобен человеку, медленно умирающему, и он видел, что так же медленно умирает она, его возлюбленная.
Граф де Ледред поклялся, что не позволит совершиться чудовищному преступлению, пламя не коснется нежной плоти. А потом пусть будет по воле Господа: он утолит свою страсть в объятьях этой гордой девы, либо его также сожгут, как еретика. Да свершится!
– Сегодня утром мы будем в гавани Антиба. Я найму корабль, и мы покинем эти гиблые места, где ты так страдала. Я окружу тебя заботой и лаской. Ты скоро исцелишь свои раны – не правда ли? – раны плоти и души. Я буду с тобой в любой ипостаси, как только ты пожелаешь. О, Жанна, сердце мое!
Так говорил Этьен де Ледред, с нежностью глядя на девушку, которая, завернувшись в его плащ, сидела на берегу, и длинные волосы, похожие на медных змей, чертили зигзаги на песке. Он только угадывал ее силуэт; странная аметистовая дымка окутывала все вокруг, происходило неуловимое движение, поднимались и беззвучно рассыпались в прах крепости, сотканные из брызг тьмы. Слышался шум и плеск волн, и фырканье коня, укутанного мглой.
Граф опустился на колени в мягкий песок рядом с Жанной, и откинул плащ с ее плеча. Она подняла лицо, белки ее глаз блеснули в темноте.
С моря подул сильный ветер, открылась луна. Облака, похожие на дев и крупы, бьющихся в агонии лошадей, уплыли на север, и призрачный свет залил пустынное побережье. Извиваясь, уплыла кромка берега, и узкая серебристо-белая полоса с нежно-зеленым кантом предвещала восход.
Жанна безмолвствовала. Рыцарь не знал, о чем она думала, какие секреты открывались ей в аспидно-синей дали, где сверкали тысячи отраженных лун. Наконец она перевела на него взгляд, и де Ледред увидел, что она улыбается.
Не в силах более сдерживаться, он привлек Жанну к себе, чувствуя ее страх. Она поняла его желание по изменившемуся лицу, глазам, которые были как две пропасти. Горячая рука коснулась шеи девушки, и Жанне показалось, что страсть графа способна испепелить.
Почувствовав ее испуг, он отнял руку и грустно покачал головой.
– Нет! Нет, Жанна. Я не трону тебя, если только ты сама не пожелаешь. Да хранит меня Господь от вероломства!
– Граф! Я преклоняюсь…
Их руки тихо скользили по лицам, вдоль волос, похожие на летучих мышей. Они были как слепые и наслаждались прикосновениями. Жанна наклонилась к рыцарю, у которого кружилась голова. Они изучали друг друга безмолвно.
В обстановке постоялого двора, в окружении постоянного меняющихся лиц, мужчин, обладающих разного рода достоинствами, Жанна не была целомудренна. Но все же она была девственницей, и еще ни один мужчина не коснулся ее юности. И вот теперь она была полна знанием, спавшим в глубинах ее женской природы, смутными предчувствиями будущих наслаждений, и наслаждения этой минуты, похожего на легкую щекотку внутри просыпающегося лона.
Ей казалось, что для нее хватит прикосновений, ласк, порхающих по ее коже. Связь с мужчиной представлялась ей актом насилия, грубой эксплуатации женских недр. Этьен вдыхал аромат ее волос, кожи, отполированной лунным светом, мышцы его дрожали от прикосновений к женщине и пробудившаяся мужская сила томила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Они молча двигались вдоль берега. Лошадь иногда всхрапывала, по мускулистому телу пробегала дрожь. Жанна, вконец обессиленная, сидела в седле, и влажный ветер, налетавший с моря из гиацинтовой дали, над которой дрожала серебристая полоса, шевелил волосы девушки. Порой граф, ведущий коня в поводу, поднимал на девушку свой темный взор и тогда она робко отзывалась улыбкой, похожей на дрожание солнечного луча под водой. Взор графа теплел, он с наслаждением глядел на эту улыбку, па бледное осунувшееся лицо, глаза, отуманенные страданием, но все-таки вызывающе прекрасные. Худенькая, в белом балахоне, широкие складки которого скрывали ее руки, с тонким профилем, вырезанным из кристаллизующегося воздуха, Жанна походила на ангела, восседающего на гордом коне, и графу де Ледреду казалось, будто он видит за ней очертания крыльев.
Он любил Жанну пылко, безудержно, нежно, и так боялся, что – безнадежно. Чувство это оказалось сильнее его воли, оно жило своей собственной жизнью и управляло им. Душа графа, прежде не докучавшая ему, внезапно проснулась именно тогда, когда он бросил случайный взгляд на девушку, еще в сущности ребенка, в испуге глядевшую на осужденных, и пепельная резная тень дубовых листьев скользила по ее лицу посреди ветреного, облачного, случайного дня. А потом эта проснувшаяся душа сладостно рыдала, когда он злым, остановившимся взглядом следил за ней, когда она разговаривала во дворе с горбуном, скрестив тонкие подвижные ноги в деревянных башмаках, а урод смущенно склонял голову и закусывал губу.
Он любовался Жанной, когда она, подобно вихрю, с разметавшимися волосами, увенчанная незабудками в сиянии красоты, расцвете половой зрелости, летела с холма и постепенно таяла в мареве затухающего дня, в то время, как в хижинах загорались дрожащие огни, от садов поднимался дым, запоздавшие путники брели к ночлегу, а рыбаки, взвалив на плечи снасти, возвращались к своим семьям.
Он не мог двинуться с места, он рыдал, падал на колени, раскинув руки в белом одеянии монаха, с символом инквизиции на пальце. Он молил Христа освободить его от чувства, терзавшего воспаленный разум и плоть, дать силы служить Ему Одному, дабы исполнить предначертанное. Слезы стекали на его выбритое лицо, чувственные губы, он закрывал глаза. Но образ, который так томил графа, не покидал его.
Ночь на маяке, когда Этьен де Ледред был как больной, разбойник, трепещущий перед своей жертвой, возвысившийся и униженный преступной любовью, преступной, ибо в Жанне он видел Божество. Когда ее привезли в доминиканский замок, граф едва не сошел с ума от страха за жизнь прекрасной простолюдинки, морской грезы, стоившей ему таких мучений. Граф знал, что обвиняют ее в колдовстве, и ясно понимал, чем это грозит. Теперь он молил Бога о спасении для бедной девушки, просил покорно, как о великой милости.
Несколько дней назад в час отчаяния граф спустился в подземелье, в его жуткие смрадные переходы. Он не знал, зачем туда шел. Дважды отвергнутый своей возлюбленной, он любил ее все сильнее – он, сидящий по правую руку великого инквизитора, тайный советник «узника Авиньона», могущественный подданный римской церкви, бывший до «отречения от мира» приближенным короля, перед которым склоняла голову знать, сильнейший среди вассалов, почитающий своего суверена. Рыцарь де Ледред угасал. Это проявлялось в раздражительности, вялости движений, поступи, в угасшем взгляде. Он был подобен человеку, медленно умирающему, и он видел, что так же медленно умирает она, его возлюбленная.
Граф де Ледред поклялся, что не позволит совершиться чудовищному преступлению, пламя не коснется нежной плоти. А потом пусть будет по воле Господа: он утолит свою страсть в объятьях этой гордой девы, либо его также сожгут, как еретика. Да свершится!
– Сегодня утром мы будем в гавани Антиба. Я найму корабль, и мы покинем эти гиблые места, где ты так страдала. Я окружу тебя заботой и лаской. Ты скоро исцелишь свои раны – не правда ли? – раны плоти и души. Я буду с тобой в любой ипостаси, как только ты пожелаешь. О, Жанна, сердце мое!
Так говорил Этьен де Ледред, с нежностью глядя на девушку, которая, завернувшись в его плащ, сидела на берегу, и длинные волосы, похожие на медных змей, чертили зигзаги на песке. Он только угадывал ее силуэт; странная аметистовая дымка окутывала все вокруг, происходило неуловимое движение, поднимались и беззвучно рассыпались в прах крепости, сотканные из брызг тьмы. Слышался шум и плеск волн, и фырканье коня, укутанного мглой.
Граф опустился на колени в мягкий песок рядом с Жанной, и откинул плащ с ее плеча. Она подняла лицо, белки ее глаз блеснули в темноте.
С моря подул сильный ветер, открылась луна. Облака, похожие на дев и крупы, бьющихся в агонии лошадей, уплыли на север, и призрачный свет залил пустынное побережье. Извиваясь, уплыла кромка берега, и узкая серебристо-белая полоса с нежно-зеленым кантом предвещала восход.
Жанна безмолвствовала. Рыцарь не знал, о чем она думала, какие секреты открывались ей в аспидно-синей дали, где сверкали тысячи отраженных лун. Наконец она перевела на него взгляд, и де Ледред увидел, что она улыбается.
Не в силах более сдерживаться, он привлек Жанну к себе, чувствуя ее страх. Она поняла его желание по изменившемуся лицу, глазам, которые были как две пропасти. Горячая рука коснулась шеи девушки, и Жанне показалось, что страсть графа способна испепелить.
Почувствовав ее испуг, он отнял руку и грустно покачал головой.
– Нет! Нет, Жанна. Я не трону тебя, если только ты сама не пожелаешь. Да хранит меня Господь от вероломства!
– Граф! Я преклоняюсь…
Их руки тихо скользили по лицам, вдоль волос, похожие на летучих мышей. Они были как слепые и наслаждались прикосновениями. Жанна наклонилась к рыцарю, у которого кружилась голова. Они изучали друг друга безмолвно.
В обстановке постоялого двора, в окружении постоянного меняющихся лиц, мужчин, обладающих разного рода достоинствами, Жанна не была целомудренна. Но все же она была девственницей, и еще ни один мужчина не коснулся ее юности. И вот теперь она была полна знанием, спавшим в глубинах ее женской природы, смутными предчувствиями будущих наслаждений, и наслаждения этой минуты, похожего на легкую щекотку внутри просыпающегося лона.
Ей казалось, что для нее хватит прикосновений, ласк, порхающих по ее коже. Связь с мужчиной представлялась ей актом насилия, грубой эксплуатации женских недр. Этьен вдыхал аромат ее волос, кожи, отполированной лунным светом, мышцы его дрожали от прикосновений к женщине и пробудившаяся мужская сила томила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28