— Еще интереснее.
— В Риме таких людей называют законниками.
— У нас это не очень распространено.
— Это так. Но ведь и не запрещено же.
— Да. Позволь, позволь. Ах ты… да ведь Марьюшка в Киеве!
— А хоть бы и так. И что же?
— А жена князя нашлась совсем недавно. Очевидно, вчера. Откуда же Марьюшке об этом знать?
— Подумай.
— Значит, она не в Киеве.
— Значит, не в Киеве.
— В Новгороде?
Эржбета улыбнулась мрачно. Помолчав, Житник спросил, тоже мрачно:
— А это не она ли часом все подстроила? И что жена князя нашлась — не марьюшкиных ли добронежных рук дело? А?
— Вряд ли.
— Ты уверена?
— Глупо было бы сперва помогать Ярославу, а потом делать предложения тебе.
— Марьюшка и не на то способна.
— Не в данном случае.
Еще поразмыслив, Житник сказал:
— Хорошо. Что нужно делать?
Эржбета сняла с плеча колчан, вытащила из него стрелы, перевернула. Из колчана выпал берестяной свиток.
— Нужно тебе подписать вот это.
Житник взял у нее свиток и быстро пробежал глазами.
— Это пропуск, — сказал он.
— Именно.
— Пропуск на двоих в заграждение в детинце и приказ об оказании содействия.
— Да.
— Здесь сказано — в любое время.
— Да.
— Дальновидна Марьюшка. С таким пропуском…
— Тебе его вернут по окончании суда.
— Нужно подписывать?
— А как же.
Эржбета отворила кожаную нашивку на колчане.
— И чернила, и перо! — Житник улыбнулся. — Запаслива ты.
— О! Не говори! Все мы запасливы на службе у Марьюшки.
— А пропуск в сам детинец не нужен ли?
— Нет. Уже есть.
— Подписанный кем?
— Тобой.
Житник не выдержал и рассмеялся.
— Столько у нее сил, столько ярости, — сказал он. — Неуемная девица, эта Добронега. Если бы мы с ней не состояли в родстве, я бы на ней женился. Вдвоем мы владели бы всем миром.
— Завладей сперва Новгородом, Житник, а там видно будет.
Житник снова помрачнел, перечел пропуск и приказ, и подписал свиток.
— Спасибо, — сказала Эржбета, скручивая бересту. — И о моем условии не забудь.
— Да, тебе нужны какие-то земли.
— Совсем немного.
— Запомнил.
— Иди теперь к этим… а то тебя уж заждались, небось.
— Да, пожалуй.
Житник повернулся, вглядываясь в чащу. Ничего особенно опасного. Когда он снова обернулся, чтобы что-то сказать Эржбете, ее уже не было.
Киевские планы провалились. Есть такие же планы во Пскове — там тоже зреет заговор, тоже купеческий, но они, псковитяне, еще меньше готовы, чем киевляне. Псковом правит Судислав, младший династический сын. Он никто. Настолько никто, что и заговор против него составлять было как-то нелепо. Заговорщики ждут сигнала из Новгорода. Нужно ли давать им сигнал? Да на Судислава только прикрикнуть — и он сам сделает все, что нужно. Принесет ключи от города, уйдет в монахи.
Рагнхильд и волхвы лишили меня поддержки. Нет, это просто совпадение. Всякое бывает. Не может же человеку все время везти, должны случаться срывы иногда. Не верю я в эти глупости.
Житник выругался, стукнул ладонью по поммелю, вздохнул, и решительно зашагал обратно к крепости.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ВАЖНЫЕ ДЕТАЛИ
На третий день сидения в яме от прежнего Детина оставалось мало — память да некоторые черты лица. Воля его, казавшаяся и ему, и другим стальной, надломилась, как сухая тростинка, сразу после взятия его под стражу. Требовал и звал он, сидя в яме, первые три или четыре часа, просто по инерции. Затем последовал период апатии. Детин не обращал внимания на холод — а в яме, несмотря на летнее время, было прохладно днем и холодно ночью. Физиологические нужды заставляли его время от времени вставать и перемещаться в противоположный угол. На запах слетались мухи. Некоторое время они ему досаждали, но вскоре он перестал обращать на них внимание. В ступоре он вяло просматривал вялые картины, которые показывала ему ставшая бесстрастной память. То детство, то недавние события, то строительные дела, то жену и детей. Временами возникал образ Любавы, но и на него Детин никак не реагировал. Тоска, конечно же, наличествовала, но очень ровная, без всплесков. На второй день Детин почувствовал сперва жажду, а затем голод. На какое-то время это вывело его из ступора, и он стал слабо звать кого-нибудь. Никто не откликался. К полудню кто-то спустил ему на бечевке корзинку, а в ней — ломоть влажного хлеба и жестяную кружку с водой. Детин выпил воду и стал есть хлеб. И только съев его весь, он почувствовал зверский голод. Затем голод куда-то пропал, а в голове стало вязко. Запылали уши и щеки. Детин понял, что простужен. К закату в яме потемнело, и некоторое время шел мелкий дождь. К ночи Детин заходился горячим, сухим кашлем. Озноб терзал тело, ноги и руки заледенели, в паху было горячо. Сколько ни кутался Детин во влажную сленгкаппу, согреться нечего было и думать. И он решил, что этой ночью умрет.
Зыбки границы, в которых человек остается таким, каким привыкли видеть его окружающие. Хрупок и нежен человек — чуть прижми, и оголяются нервы, животный ужас овладевает мозгом и загоняет душу глубоко, в адовы потемки, но если не галдят вокруг, не прикладываются каленым железом, не выворачивают руки и не режут на части, если проглядывают в тоскливой вялой муке рациональные паузы — начинает говорить душа, и обращается человек к первой, последней, и единственной надежде — к Создателю.
Детин вспомнил, что он крещен.
Все его успехи, достижения, уважение близких, ненависть врагов, все, что казалось ему ранее результатом упорного труда при содействии недюжинного ума, сноровки, рассудительности и внутренней силы, представлялось ему теперь просто цепочкой тривиальных, и часто нелепых, совпадений.
Вот он унаследовал от отца, холопского отпрыска, некую сумму денег. Небольшую, как ему ранее казалось. Но подавляющее большинство людей вступает в жизнь без всяких сумм, налегке. Дьякон Южного Храма обучил Детина грамоте, счету, и начаткам логики — просто по доброте душевной, и, наверное потому еще, что не оказалось у него во время оно более важных дел, чем учить сопляка премудростям, а Детин думал, что выучился бы в любом случае — мало ли дьяконов на свете. Купец, к которому Детин пошел работать подручным, взял его к себе именно из-за умения считать. Людей купца Детин расположил к себе врожденным обаянием, а ведь люди в большинстве своем вовсе не обаятельны, совсем напротив, и обаянию нельзя научиться, и тем более нельзя обаяние купить. Затем купец взял его в долю — потому, что убедился в коммерческой честности Детина — а многие, большинство, сколько ни живут, не понимают, что на определенном уровне благосостояния честность выгоднее плутовства. И в тех случаях, когда все имение — и купца, и его, Детина — стояло на кону, когда нужно было рисковать, нервы Детина легко выдерживали нагрузку, а люди с крепкими нервами встречаются — двое на десять тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116