Потом одевается и уходит, бросив напоследок:
- Теперь, товарищ Багровский, тебе понятно, почему я с Медведевым в контрах? Его политика похожа на политику партии так же, как и чемберленовская.
Мысленно я восклицаю:
"Мне-то понятно. Поймешь ли ты?"
Должное - должному: Оглоблин сильный и умный парень. Меня поражает огненность их энергии. Раньше когда-то я думал - большевики будут гореть огнем революции год-два. Потом затухнут. Жизнь сама собой станет на прежнюю тропу. Что-то нечеловеческое - "гореть" двенадцать лет во имя того, чего еще не было и нет, во имя какого-то далекого, призрачного "рая на земле".
Как бы то ни было - я оцениваю моего врага "ценою полной". Кто хочет победить, тот должен оценить противника по достоинству, его отрицательные и положительные стороны.
Оглоблин строит "рай на земле". Уже давно я верю во всевозможные коренные перемены. Но что мне до того, что потомство будет, смеясь, лакомиться румяными плодами, взращенными землей, которую я удобрю своей кровью, телом и костями?..
"Рай земной". Оглоблин исключает мою возможность, мое право использовать в "бесконечном течении веков" свои сорок - шестьдесят лет жизни.
Имеющийся закон лишить меня этого права, назови свое имя!
С моим мечом я встану против тебя.
Встреча с Павликом особенно ободрила меня. У него в руках целая сеть нашей агентуры. Он получил сведения о передвижении советских войск и отослал их Воробьеву.
Каждому из агентов он дал задание, и, по его расчетам, за день до военного выступления весь Дальневосточный край будет отрезан от Москвы, и телеграфная и железнодорожная связь будет совершенно разрушена. Особая Дальневосточная армия будет истреблена в два-три дня.
Павлик знает, что сейчас спешно готовится взрыв железнодорожных мостов через Обь, Енисей и Амур.
С ним ведет переписку некто "Рюрик" из Москвы. По планам этого "Рюрика", ко дню выступления в России предположено взорвать главнейшие электростанции, чтоб остановить центральную промышленность и в темноту холодных, осенних ночей погрузить города. Мне он поручил немедленно продвинуться к линии окружной железной дороги. Послезавтра я должен быть на месте.
В десять часов тридцать семь минут утра, по расписанию, в местечке Каляш через бетонный мост пройдет поезд с эшелоном красноармейцев.
Я должен взорвать мост и уничтожить эшелон.
Встретились мы с Павликом на конце поселка - его привел дядя Паша Алаверды.
Странно разговаривать о таких вещах с человеком, которого совсем не знаешь и теперь из-за темноты не видишь даже его лица. Но голос его мне показался знакомым.
Часто я думаю: где я слышал этот голос, эту привычку то и дело произносить вопросительное "а?.. а?.." Даже тогда, когда я молчу? Кажется, что Павлику совсем неинтересно, что говорит его собеседник.
Я спрашиваю:
- Оглоблина я возьму с собой?
- А?.. а?.. - как бы не слушая, твердит Павлик. - Прямым путем вас проводит Волжин. Спросите Царя. Все знают в поселке... А?.. а?..
Я хочу заставить Павлика ответить мне про Оглоблина.
- Оглоблина мне взять с собой? - вновь повторяю я.
- А?.. а?.. Скажите Волжину, что вы от Александра Ивановича Пешкова... А?.. а?..
Я в третий раз спрашиваю:
- Оглоблина взять мне?
- А?.. а?.. Вы не говорите так громко. Все-таки могут услышать. А?.. а?..
Возвратясь, я застал Оглоблина дома. Люди мои уж собрались у "пункта" и ждут меня. Я отзываю Оглоблина в сторону, говорю ему:
- Собирайся, мы выступаем в Олечье.
- Почему ночью? - спрашивает он.
- Сегодня там ожидают восстание крестьян.
- Крестьян?.. Против кого? - изумленно вскрикивает он.
- Против Советской власти.
- Крестьян?.. Против Советской власти? Уж не Медведев ли такую чушь тебе напел?
Я отвожу его дальше в сторону, почти к дверям. Если он будет сопротивляться, я выведу его в сенцы. А там достану браунинг.
- Меня выслали из округа со специальным назначением усмирить восстание, - говорю я.
- Дико... дико... товарищ Багровский! - восклицает он. - Кулаки - так им хребет перебить. Но присылать отряд? Да в центре за это шкуру спустят с нас со всех. Так ведь поговорить просто... разъяснить. От темноты все это. Кулаки подъеферивают... сволочи, хребет перебить. Ведь разъяснять надо, а ты?..
И так все время приговаривая "сволочи", "шкуру спустить", "от темноты", он быстро оделся, и мы вышли к людям.
Оглоблина я усадил на повозку. Рядом с ним сел Андрей-Фиалка.
Потом мы взяли Царя - Волжина. Он действительно похож на покойного государя. Такая же рыжая бороденка и беспокойная юркость.
Любопытен у этого Царя его постоянный жест вскидывать руку, согнутую в локте, перед тем как что-нибудь произнести. Точно бы он школьник и всякий раз поднимает руку, чтоб ему позволили высказаться.
- Беспрекословнейше повинуюсь, - ответил он мне, когда я объявил ему об аресте.
Жена его плакала, но он остановил ее.
- Пашенька, Пашенька, плакать нам нечего, - заговорил он. Наирешительнейше плакать запрещаю. Не неволься тут без меня. Не неволься, Пашенька. Что где взять, сама знаешь.
Потом он обращается ко мне:
- Товарищ комиссар, позвольте проститься с супругой. Или, может, Советская власть наипаче не разрешает прощаться с супругами?
- Прощайтесь, - говорю я.
- При ваших очах позволяете или можно удалиться в горницу нам с супругой Пашенькой?
- Удалитесь в горницу, - едва сдерживая смех, отвечаю я.
Впоследствии я раскаялся, что позволил ему "удалиться с супругой Пашенькой в горницу". Забрав Волжина, я уехал с половиной отряда. Другая часть под начальством дяди Паши Алаверды осталась "заработать". Я позволил им задержаться только на час. Но прошло уже полтора часа, а людей все не было.
Я взял Артемия и вернулся в поселок. Люди мои уж начисто размели все пожитки Царя. В двух местах они проломили пол, но нигде не нашли что-либо ценное. Видимо, Пашенька успела крепко спрятать.
Тогда они устроили Пашеньке "очередь". Она умерла. Застал ее лежащей на большом сундуке, покрытом ковром из разноцветных тряпочек.
- Начальник, ее пальцем никто не тронул. Перед истинным богом никто, - отрапортовал мне цыган.
Я верю, что никто из них не бил Пашеньку и что она задохлась от непрерывной ласки.
Меня разжигает любопытство. Я спрашиваю цыгана:
- Ну, а ты?
- Ни-ни-ни, начальник. Перед истинным богом - до своей терпеть буду.
Шинель на нем расстегнута. Я нарочно смотрю ему на пояс, он смущен и поспешно задергивает полы и застегивается.
Я командую:
- По коням!
Люди необычайно послушны и исполнительны. Многие оставляют то, что они "заработали" у Волжина.
Волжин ничего не знает о судьбе Пашеньки. Я ему сказал, кто мы. Понятно, он не поверил, но провести нас к местечку Каляш согласился.
- Наипокорнейше повинуюсь всякому приказанию власть имущих, - ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
- Теперь, товарищ Багровский, тебе понятно, почему я с Медведевым в контрах? Его политика похожа на политику партии так же, как и чемберленовская.
Мысленно я восклицаю:
"Мне-то понятно. Поймешь ли ты?"
Должное - должному: Оглоблин сильный и умный парень. Меня поражает огненность их энергии. Раньше когда-то я думал - большевики будут гореть огнем революции год-два. Потом затухнут. Жизнь сама собой станет на прежнюю тропу. Что-то нечеловеческое - "гореть" двенадцать лет во имя того, чего еще не было и нет, во имя какого-то далекого, призрачного "рая на земле".
Как бы то ни было - я оцениваю моего врага "ценою полной". Кто хочет победить, тот должен оценить противника по достоинству, его отрицательные и положительные стороны.
Оглоблин строит "рай на земле". Уже давно я верю во всевозможные коренные перемены. Но что мне до того, что потомство будет, смеясь, лакомиться румяными плодами, взращенными землей, которую я удобрю своей кровью, телом и костями?..
"Рай земной". Оглоблин исключает мою возможность, мое право использовать в "бесконечном течении веков" свои сорок - шестьдесят лет жизни.
Имеющийся закон лишить меня этого права, назови свое имя!
С моим мечом я встану против тебя.
Встреча с Павликом особенно ободрила меня. У него в руках целая сеть нашей агентуры. Он получил сведения о передвижении советских войск и отослал их Воробьеву.
Каждому из агентов он дал задание, и, по его расчетам, за день до военного выступления весь Дальневосточный край будет отрезан от Москвы, и телеграфная и железнодорожная связь будет совершенно разрушена. Особая Дальневосточная армия будет истреблена в два-три дня.
Павлик знает, что сейчас спешно готовится взрыв железнодорожных мостов через Обь, Енисей и Амур.
С ним ведет переписку некто "Рюрик" из Москвы. По планам этого "Рюрика", ко дню выступления в России предположено взорвать главнейшие электростанции, чтоб остановить центральную промышленность и в темноту холодных, осенних ночей погрузить города. Мне он поручил немедленно продвинуться к линии окружной железной дороги. Послезавтра я должен быть на месте.
В десять часов тридцать семь минут утра, по расписанию, в местечке Каляш через бетонный мост пройдет поезд с эшелоном красноармейцев.
Я должен взорвать мост и уничтожить эшелон.
Встретились мы с Павликом на конце поселка - его привел дядя Паша Алаверды.
Странно разговаривать о таких вещах с человеком, которого совсем не знаешь и теперь из-за темноты не видишь даже его лица. Но голос его мне показался знакомым.
Часто я думаю: где я слышал этот голос, эту привычку то и дело произносить вопросительное "а?.. а?.." Даже тогда, когда я молчу? Кажется, что Павлику совсем неинтересно, что говорит его собеседник.
Я спрашиваю:
- Оглоблина я возьму с собой?
- А?.. а?.. - как бы не слушая, твердит Павлик. - Прямым путем вас проводит Волжин. Спросите Царя. Все знают в поселке... А?.. а?..
Я хочу заставить Павлика ответить мне про Оглоблина.
- Оглоблина мне взять с собой? - вновь повторяю я.
- А?.. а?.. Скажите Волжину, что вы от Александра Ивановича Пешкова... А?.. а?..
Я в третий раз спрашиваю:
- Оглоблина взять мне?
- А?.. а?.. Вы не говорите так громко. Все-таки могут услышать. А?.. а?..
Возвратясь, я застал Оглоблина дома. Люди мои уж собрались у "пункта" и ждут меня. Я отзываю Оглоблина в сторону, говорю ему:
- Собирайся, мы выступаем в Олечье.
- Почему ночью? - спрашивает он.
- Сегодня там ожидают восстание крестьян.
- Крестьян?.. Против кого? - изумленно вскрикивает он.
- Против Советской власти.
- Крестьян?.. Против Советской власти? Уж не Медведев ли такую чушь тебе напел?
Я отвожу его дальше в сторону, почти к дверям. Если он будет сопротивляться, я выведу его в сенцы. А там достану браунинг.
- Меня выслали из округа со специальным назначением усмирить восстание, - говорю я.
- Дико... дико... товарищ Багровский! - восклицает он. - Кулаки - так им хребет перебить. Но присылать отряд? Да в центре за это шкуру спустят с нас со всех. Так ведь поговорить просто... разъяснить. От темноты все это. Кулаки подъеферивают... сволочи, хребет перебить. Ведь разъяснять надо, а ты?..
И так все время приговаривая "сволочи", "шкуру спустить", "от темноты", он быстро оделся, и мы вышли к людям.
Оглоблина я усадил на повозку. Рядом с ним сел Андрей-Фиалка.
Потом мы взяли Царя - Волжина. Он действительно похож на покойного государя. Такая же рыжая бороденка и беспокойная юркость.
Любопытен у этого Царя его постоянный жест вскидывать руку, согнутую в локте, перед тем как что-нибудь произнести. Точно бы он школьник и всякий раз поднимает руку, чтоб ему позволили высказаться.
- Беспрекословнейше повинуюсь, - ответил он мне, когда я объявил ему об аресте.
Жена его плакала, но он остановил ее.
- Пашенька, Пашенька, плакать нам нечего, - заговорил он. Наирешительнейше плакать запрещаю. Не неволься тут без меня. Не неволься, Пашенька. Что где взять, сама знаешь.
Потом он обращается ко мне:
- Товарищ комиссар, позвольте проститься с супругой. Или, может, Советская власть наипаче не разрешает прощаться с супругами?
- Прощайтесь, - говорю я.
- При ваших очах позволяете или можно удалиться в горницу нам с супругой Пашенькой?
- Удалитесь в горницу, - едва сдерживая смех, отвечаю я.
Впоследствии я раскаялся, что позволил ему "удалиться с супругой Пашенькой в горницу". Забрав Волжина, я уехал с половиной отряда. Другая часть под начальством дяди Паши Алаверды осталась "заработать". Я позволил им задержаться только на час. Но прошло уже полтора часа, а людей все не было.
Я взял Артемия и вернулся в поселок. Люди мои уж начисто размели все пожитки Царя. В двух местах они проломили пол, но нигде не нашли что-либо ценное. Видимо, Пашенька успела крепко спрятать.
Тогда они устроили Пашеньке "очередь". Она умерла. Застал ее лежащей на большом сундуке, покрытом ковром из разноцветных тряпочек.
- Начальник, ее пальцем никто не тронул. Перед истинным богом никто, - отрапортовал мне цыган.
Я верю, что никто из них не бил Пашеньку и что она задохлась от непрерывной ласки.
Меня разжигает любопытство. Я спрашиваю цыгана:
- Ну, а ты?
- Ни-ни-ни, начальник. Перед истинным богом - до своей терпеть буду.
Шинель на нем расстегнута. Я нарочно смотрю ему на пояс, он смущен и поспешно задергивает полы и застегивается.
Я командую:
- По коням!
Люди необычайно послушны и исполнительны. Многие оставляют то, что они "заработали" у Волжина.
Волжин ничего не знает о судьбе Пашеньки. Я ему сказал, кто мы. Понятно, он не поверил, но провести нас к местечку Каляш согласился.
- Наипокорнейше повинуюсь всякому приказанию власть имущих, - ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27