Над всем этим на высокой подставке возвышалась Хозяйка медной горы, сделанная из уральского камня-самоцвета по сказу Бажова. Ее российский сарафан внизу был оторочен позолотой, такое же золотое обрамление было и на ее высокой груди, и на широком поясе, который ловко схватывал гибкий стан красавицы. От лица, от всей ее фигуры, от гордого поворота головы Хозяйки медной горы веяло силой и красотой Урала.
Снова вспомнился Николай. Теперь он предстал таким, каким его однажды Ленчик встретил на Пресне. Он стоял у входа в продовольственный магазин, куда Виктор зашел за папиросами. Узнав Николая, он поздоровался с ним. Тот повернулся и, пьяно пошатываясь, пошел навстречу. Потом повис на плече Ленчика и рассказывал. Плакал и рассказывал, как его исключили из партии, уволили с работы, как он сошелся с вдовой... На прощанье попросил "на сто грамм". "Так упасть!.. Так упасть... Нет! Что бы с ним ни случилось, я должна быть с ним рядом!"
Мысли Наташи были прерваны приходом Елены Прохоровны. Прямо с порога она озабоченно проговорила:
- Я только сейчас с избирательного участка. Отмечалась. Мне сказали, чтобы ты немедленно оформляла прописку.
- Почему их волнует моя прописка?
- Говорят, что без открепительного удостоверения и без московской прописки голосовать нельзя. А это нехорошо. Мало ли что могут подумать. Тем более, ты комсомолка, поступаешь в аспирантуру... Неприятности могут быть.
- Я уже вчера заходила к начальнику паспортного стола. Он требует справку о допуске к вступительным экзаменам в аспирантуру.
- Ну представь ему эту справку.
- Заведующий аспирантурой вчера был болен, а кроме него, мне ее никто не дал.
- Значит, нужно обратиться к самому начальнику отделения милиции. Я надеюсь, что он не такой буквоед, как этот паспортист.
Со шпильками в зубах и с распущенными волосами, Наташа стояла перед зеркалом. Закончив прическу, она взяла сумочку и собралась уходить.
- Мама, к начальнику милиция я схожу завтра. Придут Тоня или Виктор пусть подождут, а Илье Филипповичу скажи, чтоб вечером он никуда не уходил. С ним мы идем сегодня в Кукольный театр.
7
Целую неделю Алексей писал Ларисе письмо. Послал его, но ответа не получил. Адрес ее он осторожно узнал от секретаря факультета, дряхленького старичка, который наверняка давно забыл, что на свете существует любовь, да к тому же такая неспокойная.
Третья московская весна была для Алексея особенно тревожной. Стихи он пописывал тайком и раньше, еще со школы, но теперь его словно прорвало. Он бродил до самого рассвета по тополиной аллее студенческого дворика и слагал стихи. Записывал на ходу, под фонарем старой часовни, где раньше молились монашки, а теперь студенты держали свои вещи. Даже в стихах к матери, которой он не писал уже несколько месяцев, Алексей больше говорил о своей любви к Ларисе. Забыв, что его могут слышать из открытых окон, он читал вслух:
...Ты помнишь, мама,
Как я, упав в твои колени,
Оплакивал потерянный пугач?..
Тогда в тебе одной искал спасенье,
Ты говорила мне: "Не плачь".
Но я все плакал, потерявший право
Быть атаманом вместе с пугачом
Ведь и ребенок знает цену славе,
Ведь дорог и ему ребяческий почет.
...И больше ничего не говоря,
Ты молча шалью клетчатой накрылась,
Меня, чумазого, оставила в дверях
И только к вечеру обратно возвратилась.
Всем детским существом своим
(О сердце не было тогда понятья)
Я знал, что с возвращением твоим
Ко мне пришло утерянное счастье.
Я помню, ты мне подала его
"Всамделишный" и новенький пугач!
Как будто символ счастья моего,
И ласково сказала: "На, не плачь".
О! Если б ты могла теперь
Меня утешить, как бывало,
Я б завтра распахнул ту дверь,
Где начиналась жизнь моя сначала.
Я б рассказал тебе, о мать!
Что девочка, как серна горная,
Меня не хочет замечать
Такая гордая и непокорная!
А еще... ты, мать, меня поймешь,
(Многие хоть этого не знают),
Как нескошенная в поле рожь
Золотыми зернами рыдает.
Как роняет и роняет рожь
Зерна переспелые к кореньям,
И по полю гибельная дрожь
Пробегает криком о спасеньи...
Но не зерна я роняю, мама,
Удобреньем в жирный чернозем
Стих мой деревенский и упрямый,
С перебитым прыгает крылом!
...Я к неправде, мама, не приучен,
Вот теперь - не лгу и не таю,
Что волос ее каштановые тучи
Застилают седину твою.
А поэтому мои поклоны
И мою сыновнюю любовь
Реже тебе носят почтальоны...
Мама! Я сегодня вновь
Что-то потерял, но что - не знаю,
И Москва мне кажется другой...
Сердцем впряжен я в оглоблю мая
С бубенцом под расписной дугой.
Проходя мимо грузовой автомашины, Алексей, не отдавая себе отчета - зачем, заглянул в кабину и тут же отпрянул. Не то присмирев от счастья, не то заснув, двое влюбленных, обнявшись, положили друг другу на плечи головы и не шевелились. По голубенькой ковбойке и спустившимся на лоб волосам Алексей узнал в юноше Зайцева. "Ишь, куда Заяц забрался!"
Из-за кустов акации, которая шатром нависала над скамейками у центральной клумбы, доносились тихие переборы гитары. Так играть могла только Нина Ткач, студентка филологического факультета. Когда гитара смолкла, в дальних кустах дворика кто-то громко захлопал в ладоши. В тишине хлопки раздавались, как выстрелы. Испуганные грачи, сотнями гнездившиеся на высоких старых тополях, подняли такой гвалт, что через минуту из некоторых окон полетело:
- Эй ты, шизофреник!
- Как вам не стыдно, ведь это же не день!
- Перестань же ты, скотинушка!
С четвертого этажа на Алексея выплеснули целый чайник воды. "Неужели думают, что я хлопал?" Он поднял голову: с третьего этажа кто-то сонным голосом пробасил:
- Слушай, друг, иди-ка ты спать, пока на тебя не упал нечаянно утюг...
Алексей промолчал. "Хорошо, что в городке четыре тысячи студентов и ни один из юристов не высунулся". Опасливо озираясь, он почти вбежал в вестибюль.
В комнате уже все спали. Алексей включил настольную лампу и направил сноп света на свою койку. На подушке лежал лист бумаги с карикатурой. Под карикатурой, в которой Алексей без труда узнал себя, было написано: "Влюбленный антропос". Рисунок изображал чеховского Беликова. Алексей догадался: это была работа Автандила Ломджавая. Свернул карикатуру и положил в карман. "Обожди, дитя знойного юга, завтра я тебя не так размалюю".
Разбирая постель, Алексей обнаружил точно такой же лист, приколотый к бумажному коврику на стене. Твердым, почти квадратным, почерком Туза было выведено.
Что ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ты дворникам спать не даешь?..
Алексей включил полный свет. Широкоплечий Туз обнял подушку так, точно боялся, что у него ее отнимут. Длинные прямые волосы, как ржаная солома, рассыпались по подушке, закрывали глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29