я словно пытался скрыть от себя свою собственную любовь даже тогда, когда, предавая себя во власть упоительных бессонниц, взывал к образу покорной Эллиты с надеждой, что на протяжении всей ночи она будет слышать мой голос.
Моя комната с полосатыми желто-коричневыми обоями, неказистым шкафом, коротенькими цветастыми занавесками и, наконец, с заменившим мне письменный стол карточным столиком, зеленое сукно которого, покрытое чернильными пятнами, превратилось в своеобразную огромную промокашку, казалась не слишком подходящим местом для визитов моей любимой. Однако ничего другого вместо этой банальной и безвкусной обстановки моего детства, которую я словно впервые увидел, оценив крохотные размеры комнаты и разношерстность мебели, у меня не было, не было даже в мечтах.
Обстановка являлась детищем моей матери, у которой, конечно же, и в мыслях не было, что этой комнате школьника суждено стать в один прекрасный день пристанищем воображаемых, неземных и целомудренных любовных утех ее увальня-сына. Приходилось заботиться прежде всего о «пользе»: у стены стоял стеллаж для книг и словарей, а мой стол был снабжен большой лампой, какие бывают у чертежников – чтобы я не «ломал» глаза, делая уроки. Единственным украшением комнаты были какое-то зеленое растение, которое уже на протяжении нескольких лет все росло и росло, выбрасывая время от времени то тут, то там большие резинистые листья, обрамлявшие теперь окно своей нещедрой пышностью, да пара английских гравюр по обе стороны от моего изголовья, одна из которых называлась «Отъезд дилижанса», другая – «Охота на лису».
Маман терпеть не могла, когда Ирэн начинала рассказывать о своих «хозяевах». Она делала вид, что относится к своей несчастной сестре, некогда оставленной мужем, как к «бедной родственнице». При этом, однако, унизительное положение тети Ирэн не должно было выходить за рамки приличия, чтобы не нанести ущерба престижу нашей семьи и ее безупречной репутации в квартале. Поэтому обычно говорилось, что моя тетушка «преподает», чем давалось, насколько это возможно, понять, что она работает в какой-то школе или принимает учеников «на дому». Но поскольку Ирэн была несносной болтушкой, ничто на свете не могло помешать ей с восторгом описывать роскошь особняка Линков, где отведенная ей комната была почти такой же большой, как наша гостиная. Так я услышал о просторном вестибюле («Зеркальная галерея, только размером поменьше!») и о мраморной лестнице («Если бы она была из розового мрамора, она была бы еще лучше!»), о салоне в стиле Людовика XVI («На всем, вплоть до самого маленького столика, стоят фамильные вензеля»), о музыкальном салоне (с «подлинным» клавесином) и о сотне других чудес, благодаря которым особняк Линков превращался в настоящий королевский дворец («И все-таки жаль, что там нигде нет розового мрамора»): раньше все эти богатства оставляли меня тем более равнодушным, что я знал за моей тетушкой склонность к преувеличениям, но после знакомства с Эллитой тетушкины описания стали всплывать у меня в памяти и, взаимодействуя с моей любовью, рождали во мне своеобразное яркое и болезненное чувство преклонения перед идеальной гармонией и недосягаемой красотой.
Вынужденно позволяя обнаружить моей возлюбленной, насколько скромно и тривиально мое существование, я, однако, не мог отказать себе в удовольствии мысленно пригласить ее в нашу маленькую квартирку на площади Перер, в свою жалкую комнатушку, где злоупотреблял ее незримым присутствием, собственно говоря, лишь в той мере, в какой делал ее невольным свидетелем мельчайших фактов и событий моей жизни. И вот, озаренные взглядом Эллиты, самые будничные мои дела складывались в героическую биографию, а сама скромность окружающей обстановки становилась составной частью образа, который я старался создать, чтобы очаровывать свою любимую: трудясь за столом для бриджа над самой что ни на есть заурядной задачей по алгебре, я строил из себя нового Ньютона, угадывающего секреты Вселенной, и предметы, которые меня окружали, становясь причастными к моей славе, сами тоже как бы обретали некую красоту: я рассматривал с уважением и чуть ли не с восхищением свою старую лампу на шарнирной стойке (голенастую птицу, обычно поклевывающую червяков моего паршивого почерка и слизняков из красных чернил, которыми преподаватель латыни обводил мои варваризмы), поскольку отныне она освещала озарения и трепет чистейшего гения. Одним словом, я становился идиотом и, очевидно, был достаточно нелеп в своем стремлении придавать «благородство» буквально всем мгновениям, наполнявшим мои сутки: я величаво ел, с достоинством старался даже спать, в общем, жил с сознанием своей значимости. Я походил на тех сумасшедших, которые не ходят, а выделывают ногами сложные танцевальные па. Вся моя жизнь, можно сказать, стала чем-то вроде старинного испанского танца «павана», исполняемого мною для Эллиты.
Прошло более недели с момента нашей встречи, но я был так полон Эллитой, находился в таком приподнятом настроении, словно озаренный ее ослепительным появлением, что понадобилось какое-то время, прежде чем я заметил ее отсутствие. И вдруг я понял, что ее нет, осознал, что не видел ее уже много дней, а лишь мечтал о ней, что ее жизнь все это время шла без меня, при том, что я-то весь уже принадлежал ей. И хотя было естественно предположить, что она отнюдь не думает обо мне каждую минуту, что мой образ вовсе не преследует ее повсюду, что он не запал ей в душу как запал ее образ в мою, я все же воспринял ее отсутствие как некое предательство. Я находил, что, отказываясь любить меня, она ведет себя легкомысленно: неужели она не слышит, что я разговариваю с ней по ночам?
Это подобие гнева совсем недолго скрывало от меня вполне очевидную истину и горечь моего одиночества: Эллита не слышала не только моих упреков, но и моих признаний в любви. Совсем как те ясновидцы, которым являлись Христос или Дева, я рисовал себе картины сказочного будущего, озаренные видением, возникшим всего на несколько секунд. Я просто-напросто был сумасшедшим.
– Ты что же, никогда не ходишь на концерты? – с упреком в голосе спросила меня тетя Ирэн. – А еще учишься играть на фортепиано! Вот Эллита не играет ни на одном инструменте, а абонемент себе на Паделуповские концерты купила.
Считается, что феи обычно исполняют лишь три желания, и хотя моя фея приходилась мне родственницей, я из осторожности решил не упускать ни одного из тех шансов, которые могли мне выпасть, тем более что тетушка Ирэн, несмотря на ее шляпу с перьями и странные манеры, несомненно, была не слишком опытной волшебницей, и потому я вовсе не был уверен, что она сможет творить чудеса бесконечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43