Вот что я скажу. Пока большевики отбирают хлеб да скотину, а скоро и до домов очередь дойдет. Дома заберут, а всех вас в Сибирь, к белым медведям вышлют. Сюда, в ваши края привезут из России людей. Русские большевики будут жить в ваших домах. Неужели хотите дожить до такого позора?
- Ладно, перейдем мы на ту сторону, - промолвил самый тихий из гостей, не проронивший до того ни слова, - а что делать там будем? Кому мы нужны?
- Кому нужны, спрашиваешь? - встрепенулся Марчел. - Родине своей нужны, Румынии. Родина не оставит в беде своих сыновей. Одна нация, один народ, одна кровь. И землю получите, по десять гектаров, заживете хозяевами.
- Э, мэй, сладко говоришь, - не отступал тот, - у них своих безработных девать некуда. Кто с нами возиться будет? Знаем мы этих братьев. Налогами задушат. Рассказывали люди с той стороны.
- Те, кто так говорит, бессовестно лгут, их коммунисты подкупили. Лодыри и лгуны. Ну ладно, допустим, вы мне не верите, потому как я здесь человек новый. Тогда послушайте, что скажет вам человек, который только что оттуда, с правого берега. - Гости Василия Мугурела удивленно переглянулись. - Все помнят Григория, брата нашего уважаемого хозяина?
- Того, что на ту сторону подался? - раздались голоса. - Конечно, помним. Как ушел туда, так и сгинул.
- Нет, не сгинул. Григорий здесь, и сейчас я его позову.
Марчел вышел в другую комнату и появился в сопровождении Григория Мугурела. Разговоры за столом мгновенно смолкли, все разглядывали своего бывшего односельчанина так, будто он возвратился с того света.
- Чего уставились? - улыбнулся он. - Я это, Григорий Мугурел, живой и здоровый. Обо всем расскажу, но сначала дайте выпить. - Он сам налил себе вина и продолжал. - Не обижайтесь, сельчане, что не встретил вас у порога, как полагается по нашим обычаям. Откровенно скажу - опасался, смутные времена настали. А когда послушал ваши разговоры, я же в соседней комнате сидел, понял - свои люди, доверять можно. И так мне жаль вас, братья, стало - нет слов. За что такие страдания нашему народу выпали, чем мы прогневили господа бога? - Он отпил из своего стакана. - Послушайте меня, друзья и братья: большевики с их колхозами уселись крепко, другого пути, кроме как за Днестр, у вас нет. Марчел правду говорит, верьте ему, и мне верьте. Примут вас хорошо, не сомневайтесь. - Он выпил, осторожно поставил стакан на стол. - Скажу вам откровенно, как на духу. Нас послали большие люди оттуда, - он показал рукой в сторону Днестра, - чтобы передать: всем, кто перейдет, будет и хлеб, и земля. Вас там ждут, братья!
Растерянные неожиданным появлением Григория Мугурела и его словами, люди молчали.
- Раздумывать некогда, - продолжал Григорий. - Дорог каждый час. Лед того и гляди тронется, тогда поздно будет.
- Гладко все у тебя получается, Григорий, - рассудительно произнес Федор Пантелеевич. - О пограничниках ты вроде и забыл. Перестреляют как зайцев. С ними шутки плохи.
- Это мне известно лучше тебя. - Григорий усмехнулся. - Только не будут они стрелять в женщин и детей, не решатся. И потом сколько их, пограничников? Раз-два и обчелся. А нас много будет. С той стороны помогут. Если согласны, все решим, обдумаем прямо сейчас.
IV
Владимир Павлович Федоровский дожидался в своем тесном кабинетике свежих вечерних газет, которые приносил пожилой француз месье Поль, инвалид, потерявший руку под Верденом. Пунктуальный месье Поль сегодня задерживался. Федоровский встал из-за своего стола, подошел к окну, выходящему на шумную парижскую рю де Басси. Мелкий нудный дождь немного приглушал шум вечерней улицы, доходящий и сюда, на пятый этаж, где в мансарде Федоровскому удалось снять по сходной цене помещение для редакции. Летом раскаленная железная крыша источала нестерпимую жару, зимой же в комнатах было сыро и холодно, прижимистый домовладелец экономил на отоплении, не особенно заботясь о комфорте для иностранцев. Федоровский как-то пожаловался хозяину, однако тот отшутился в том смысле, что в России чуть ли не круглый год морозы, и русским холод не страшен.
Из оконных щелей несло сыростью. Федоровский зябко поежился, ругнув эту гнилую французскую зиму, а заодно и скрягу хозяина. "Надо же - третий день не переставая льет, и это - в январе. А у нас сейчас морозец, должно быть, крепкий стоит, крещенский".
Тяжело дыша от подъема по крутой лестнице, в комнату вошел месье Поль в мокром дождевике, поздоровался и протянул пачку газет и писем. Здесь было заведено, что почту получает лично редактор, секретаря у Федоровского не было. Федоровский порылся в карманах, нашел несколько сантимов, вручил их почтальону и тот, поблагодарив, удалился.
Покончив с просмотром вечерних газет, Федоровский взялся за письма. Их сегодня, впрочем, как и вообще в последнее время, было немного. На столе лежали разноцветные конверты с французскими, немецкими, чехословацкими, югославскими, болгарскими марками. Не вскрывая конвертов, редактор уже знал суть писем: сетования на эмигрантское существование, маниакальные прожекты свержения власти большевиков в Совдепии, сентиментальные стихи недоучившихся гимназисток, хвастливые воспоминания белых офицеров о том, как они бились за веру, царя и отечество... Редко какой адресат выходил за пределы привычных тем эмигрантской жизни.
Перебирая конверты, Федоровский не заметил, что разложил их наподобие пасьянса. Он задумчиво разглядывал "пасьянс", словно хотел прочитать в нем свою судьбу. До сих пор жизнь его не баловала. Разве о таком будущем мечтал на родине он, молодой, подающий надежды публицист? Его полные обличительного пафоса, несколько напыщенные статьи не оставались не замеченными читателями социал-демократической печати. В своих статьях он не раз подчеркивал, что не разделяет "крайностей большевизма". После революции он окончательно понял: с большевиками ему не по пути. Жестокая логика классовой борьбы привела бывшего социал-демократа в стан тех, кто с оружием в руках боролся против большевиков. Федоровский не брал в руки винтовку: его оружием было, как и раньше, слово, только теперь он обращал его против своих вчерашних соратников по партии.
Хмурым ноябрьским днем 1920 года Федоровский стоял на палубе парохода "Херсон", со смешанным чувством тоски и надежды вглядываясь в тающий в туманной сизой дымке крымский берег. Наконец исчез, растворился в тумане памятник погибшим кораблям на Графской пристани Севастополя - последний привет родной земли. Вместе с ним молча провожали берег глазами сотни офицеров бывшей врангелевской армии. На правом борту скопилось столько народа, что старая посудина угрожающе накренилась, и только властная команда капитана заставила людей перейти на другой борт. Перегруженный пароход тяжело, словно нехотя, выпрямился и, зарываясь носом в воду, взял курс на Константинополь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54