В который раз они летят на бомбежку этого чертова форта,
будь он трижды проклят, и все бестолку! Сколько ребят потеряли,
тонны взрывчатки сбросили, а он стоит себе как ни в чем не
бывало. Да еще эти, умники из разведки: "Для того чтобы
уничтожить форт достаточно всего одной бомбы". Ага, достаточно,
только попасть надо в цель размером с деревенский колодец, и ни
на сантиметр в сторону, а точно в скважину! Да тут и на
полигоне-то замаешься, не-то что в бою, когда по тебе со всех
сторон зенитки с земли шпарят, да еще какая-нибудь сволочь на
хвосте висит. Крутишься, как уж на сковородке, какой колодец,
просто бы в форт не промахнуться! Ну да ладно, он-то чай не из
последних мастеров будет, не таких прикладывали, не зря же его
считают лучшим штурманом в полку. Так что глядишь, может быть и
повезет. Вот, вот, везение это главное, что ему сейчас позарез
необходимо. И не только в бою. Который уж день нет писем.
Сказанул, день! А третью неделю не хочешь? Двадцать два дня,
черт, уже четвертая неделя пошла, а она все не пишет. Неужели
же что-то случилось? А вдруг ... Нет, тогда бы уже давно
сообщили, с чем-чем, а с этим они никогда не тянут. Ну, ладно,
почта сейчас плохо работает, письма долго идут. Хотя, причем
здесь почта? Между ними всего ничего - каких-то жалких
пятьдесят километров. Если бы не летал каждый день на бомбежки,
давно бы уже смотался проведать.
Вот ведь чудеса какие бывают, кто бы ему сказал еще год
назад, что он будет так убиваться из-за какой-то сестрички из
госпиталя? В лицо бы рассмеялся, а теперь, теперь только в
сторону того госпиталя и смотришь, орел-орденоносец. Только и
думаешь: "Жива ли? Все ли в порядке? Где она? С кем?". Вот-вот.
Именно этот поганый вопросик и не дает тебе жить спокойно. Где
уж ей устоять, когда кругом столько мужиков вертится.
Кто-нибудь да обязательно приглянется и плакало тогда ваше
счастье, товарищ лучший штурман. Только она вас и вспомнит. Да
нет, вспомнит, не сможет она забыть. Думаешь? А что ж сейчас
забыла? Или ты ее письма сам от себя скрываешь, а может цензура
их конфискует, а? Молчи уж лучше. Да нет же, не сможет забыть,
так не лгут! Значит случилось что-то, раз не пишет. Всяко
бывает, война все-таки. Может машину с письмами разбомбило, или
в реке утонула. Совсем с ума сошел, какие тут, к черту, реки?
Ну не могла ведь она не соскучиться?! Вот он, на что уж
кремень-мужик, а стоит лишь закрыть глаза и отвлечься от суеты,
как будто из какого-то густого тумана ясно вырисовывалось ее
лицо. Она смеялась, лукаво улыбаясь, забавно щурилась показывая
язык и легко встряхивала пышной копной волос, поправляя
прическу. И он, как ребенок по матери, тосковал по ее нежным,
ласковым прикосновениям, мимолетным взглядам, по возможности
просто уткнуться в ее густые волосы и, беспорядочно
перескакивая с одного на другое, рассказывать обо всем, что
волнует и тревожит. А выговорившись, ощутить в себе новые силы
для того, чтобы выжить и выслушивать такие же рассказы своих
друзей. Он и не знал никогда, что можно так соскучиться, думал
врут все в книжках, когда о таком пишут. И вот она, милая,
взбалмошная девчонка, перевернула все его представления о
жизни. И ведь самое главное, она ...
- Внимание, подлетаем. Всем приготовиться! - голос в
шлемофоне был собран и тверд.
Штурман вздрогнул от неожиданности и прильнул к прицелу.
Началась работа.
- Пять минут до цели. Высота... Скорость... Ветер ... -
доклады шли непрерывно и привычно ведя расчеты он, тем не
менее, никак не мог отключиться от своих невеселых мыслей. В
море цифр, захлестнувших его, то и дело всплывало ее лицо,
безнадежно разрушая все формулы и выкладки. Штурман лихорадочно
загонял ее образ в самый дальний угол души и вновь оказывался
один на один с хаосом цифр, оставленным ею.
- Вижу цель! Внимание штурману, если хотим унести ноги,
то у нас только один заход, потом они очухаются и ... Не
маленький, сам понимаешь.
- Давай, командир, пошли.
Самолет заложил крутой вираж и с воем, в глубоком пике,
понесся вниз, к злосчастному форту. Запоздало заголосили
зенитки, разорвав небо своими снарядами, но они уже проскочили
самую опасную зону и теперь нужно лишь было прицелиться
поточнее. Штурман слился с прице-лом, теперь они были одним
механизмом, и аккуратно вращая ручки он тщательно наводил свой
смертоносный груз точно в цель.
"Так, еще немножко и ... Сейчас..." - рука привычно легла
на ручку сброса. И вдруг вместо вражеских батарей он увидел ее
лицо, заполнившее собой весь прицел, увидел огромные тоскующие
глаза и влажные, манящие губы. Штурман ошарашено мотнул головой
и нажал на сброс: "Пошла! Уходим, командир!".
Самолет вышел из пике и уже начал вновь набирать высоту,
когда внизу полыхнуло и хвостовой стрелок доложил: "Промазали,
...!".
- Заходим еще раз! - закричал Штурман, проклиная себя и
ее последними словами, - Давай, командир, давай!
- Сейчас, только развернусь. - В голосе командира не
было ни тени эмоций.
Натужно ревя моторами самолет начал разворот, когда в
бомбовой отсек попал пущенный им вдогонку зенитный снаряд. Они
погибли почти мгновенно, так и не успев понять, что же
случилось. последнее, что запомнил в своей жизни Штурман, было
лицо любимой с перекрестием прицела точно на переносице.
39. Геолог
Он очень хорошо умел обманывать сам себя. Такая уж у него
была странная особенность. И когда бывало совсем плохо и больно
он уверял себя, что все идет как положено, все в норме, нужно
лишь чуть-чуть потерпеть и тогда все будет о'кей. Самое
удивительное, что так обычно и случалось. Стиснув зубы и
напрягаясь изо всех сил он выбирался целым и невредимым из
самых невероятных передряг.
Вот и сейчас, лежа на холодном снегу и тяжело дыша, Геолог
находил все новые и новые аргументы, чтобы встать и идти
вперед. Но предательская усталость заливала руки и ноги
свинцом, делая их неправдоподобно тяжелыми, а мороз настойчиво
уговаривал сладко уснуть не думая ни о чем. И если уж быть до
конца честным, то он понимал, что на этот раз видимо уже не
выкарабкаться. До поселка еще, минимум, километров тридцать, а
с разбитой ногой, да не евши четвертые сутки он навряд ли их
одолеет. Но то, что уже осталось позади требовало, чтобы он не
сдавался вот так, без борьбы и Геолог вновь и вновь твердил
себе, что он должен встать и идти, пока его окончательно не
доконал этот собачий холод. Но сегодня ничего не помогало и,
даже заплакав от бессилия, он применил последний, запрещенный
прием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74